Химия смерти - Бекетт Саймон - Страница 17

Увы, надежда таяла с каждым часом.

Когда Лин не вернулась с пробежки, ее муж Маркус отправился на поиски. Позднее он признался, что поначалу не слишком волновался. Пока имя Салли Палмер не объявили, его больше беспокоила мысль, что жена решила опробовать новый маршрут и просто-напросто заблудилась. Такое уже бывало. Вот почему, шагая по тропинке к озеру, он выкрикивал ее имя с ноткой раздражения в голосе. Ведь Лин знала, что у мужа впереди трудный день, а сейчас ее идиотская привычка бегать по утрам вынуждала Маркуса опаздывать.

Он все еще был не слишком встревожен, пока шел через камыши к лесу. Когда Маркус обнаружил привязанную к камню мертвую утку, то его первой реакцией стал гнев на бессмысленную жестокость. Всю свою жизнь он провел в деревне и никакой сентиментальности к животным не испытывал, однако беспричинный садизм – совсем иное дело. Стоило этой мысли всплыть в голове, как по спине Маркуса пополз первый холодок страха. Он попытался убедить себя, что мертвая птица никаким боком не касается Лин. Но страх уже пустил свои корни.

Он продолжал разрастаться, питаясь эхом от криков Маркуса, одиноко звеневших среди безучастного леса. К тому времени, когда муж Лин Меткалф решил пуститься в обратный путь, остатки его спокойствия держались на волоске. Чуть ли не бегом возвращаясь к озеру, он повторял себе, что Лин – конечно же! – уже ждет его дома. И тут он увидел вещь, от которой последние капли надежды сдуло прочь, будто водяную пыль.

Полускрытый за корнем дерева, на земле лежал ее секундомер.

Маркус поднял его, и в глаза бросился сломанный браслет и треснувший циферблат. Чувствуя, как страх уступает место панике, он принялся обшаривать кусты в поисках других следов. Их не было. По крайней мере он их не распознал. Маркус заметил, но не обратил внимания на толстый колышек, вбитый в землю поблизости. Несколько часов спустя полиция установит, что это остатки силка, а еще через некоторое время на тропинке будут найдены пятна крови.

Сама же Лин словно испарилась.

Глава 8

Такое впечатление, что чуть ли не весь Манхэм вышел на поиски пропавшей. В другое время или при иных обстоятельствах еще можно было бы предположить, что Лин исчезла сама, из каких-то своих соображений. Да, в поселке считали, что они с мужем выглядят вполне счастливой парой. Но ведь в таких делах никогда ничего толком не знаешь...

Однако сейчас, вслед за убийством другой женщины, исчезновение Лин Меткалф немедленно предстало в гораздо более зловещем свете. И пока полиция сосредоточенно прочесывала лес и участки маршрута ее утренних пробежек, каждый, кто был в состоянии, хотел как-то помочь.

Стоял замечательный летний вечер. Солнце клонилось к закату, в небе ныряли юркие ласточки... Чуть ли не деревенский праздник, редкостное ощущение единства и сплоченности людей. И все же никто не мог надолго позабыть о причине, почему они здесь. А реальность тут же напоминала о себе еще одной горькой мыслью.

Руку к убийству приложил кто-то из своих.

Больше нельзя все сваливать на чужака. Уже невозможно. Едва ли случайность – и, конечно, не совпадение, – что обе женщины оказались из одного и того же поселка. Никто не мог поверить, что чужак остался бы в округе после убийства Салли Палмер или вернулся назад за второй жертвой. Отсюда получается, что тот, кто зарезал одну женщину и устроил ловушку другой, просто обязан быть кем-то из местных. Можно предположить, конечно, что этим человеком мог оказаться кто-то из соседней деревни, однако тут же возникал вопрос: почему именно Манхэм стал местом совершения обоих преступлений? Здесь напрашивался второй вывод, более логичный и вместе с тем более пугающий: мы знали не только обеих женщин, но и ту тварь, что несла ответственность за смерть одной из них и исчезновение другой.

Эта идея еще только начинала пускать корни в сознании вышедших на поиски людей. До полного расцвета ей пока далеко, хотя первые ростки уже начали пробиваться наружу. Они проявлялись в том, с какой отчужденностью – пусть еще небольшой – жители поселка стали относиться друг к другу. Все были наслышаны о том, что преступники сами принимают участие в поисках. С едва обсохшей на руках кровью убийца мог разыгрывать на людях отвращение и сострадание, даже лить крокодильи слезы, хотя в гнилой темнице его сердца были заперты последние крики и мольбы жертв. И пусть даже Манхэм продемонстрировал свою сплоченность, раздвигая длинные стебли травы и заглядывая под кусты, подозрение начало подтачивать его изнутри.

Я присоединился к поискам сразу после вечернего приема. Мозговым центром всего мероприятия служил полицейский автофургон, поставленный в самом конце дороги, у леса, где Маркус Меткалф нашел секундомер своей жены. Здесь уже начиналась окраина поселка, и машины на четверть мили запрудили дорогу, уткнувшись в живые изгороди по обеим сторонам. Некоторые из жителей пришли сами, по зову сердца, хотя большинство привлек сюда переполох. Толклась рядом и кучка журналистов, правда, пока только местных. В тот момент общенациональные издания еще не успели подхватить эту историю или, быть может, просто считали, что убийство одной женщины и похищение другой не такая и новость. Вскоре все изменится, но сейчас Манхэм мог заниматься собственными делами в относительной безвестности.

Полиция организовала своего рода общественный штаб для координации массовых поисков, причем далеко не в последнюю очередь из чисто пропагандистских соображений. У народа появится чувство причастности к делу, и можно быть уверенным, что добровольцы не станут путаться под ногами профессионалов. Впрочем, местность вокруг Манхэма настолько глухая, что всю ее осмотреть просто невозможно. Словно губка способна она впитать сколь угодно много людей, так и не выдав свои секреты.

Маркуса Меткалфа я увидел возле других мужчин, но держался он немного в стороне. У Маркуса пусть не атлетический, но все же крепкий тип сложения, характерный для человека, занятого физическим трудом. Копна светлых волос. Лицо при нормальных обстоятельствах можно было бы назвать приятным и жизнерадостным, однако сейчас Меткалф выглядел осунувшимся, с налетом желтизны на загорелых, но побледневших скулах. Рядом с ним стоял Скарсдейл. Почтенный пастор наконец-то нашел дело под стать суровым и непреклонным чертам своей физиономии. Я на мгновение задумался, не подойти ли, чтобы выразить... Что? Сочувствие? Соболезнования? Пустота любых моих слов и воспоминания о том, насколько мало я сам ценил неуклюжие попытки почти незнакомых людей что-то мне высказать, чем-то поддержать, меня остановили. Вместо этого, оставив Маркуса на попечение пастора, я направился прямиком к штабу за указаниями, куда идти и что делать.

Об этом решении мне еще предстояло пожалеть.

Несколько часов я без толку потратил, пробираясь сквозь заболоченный луг в составе группы, куда входил Руперт Саттон, который вроде бы даже был рад вырваться из-под опеки деспотичной матери. Из-за своей грузности он с трудом поспевал за нами. Тяжело дыша ртом, Руперт тащился следом, пока мы медленно, по кочкам преодолевали поле, обходя особо топкие места. Один раз он поскользнулся и упал на колени. На меня по-звериному пахнуло потом, когда я помог встать ему на ноги.

– Черт, – выдохнул Руперт, уставившись на руки с налипшей, как черные перчатки, грязью и заливаясь румянцем от собственной неловкости. Голос у него оказался на удивление высоким, прямо девичьим. – Черт, черт, – принялся он повторять, сердито при этом моргая.

Если не считать этого случая, люди говорили мало. Когда сумерки сделали дальнейшие поиски бессмысленными, мы оставили попытки и вернулись назад. Общее настроение – под стать мрачному, темнеющему пейзажу. Я знал, что по пути домой многие зайдут в «Черный ягненок» – нуждаясь больше в человеческом общении, чем в спиртном. Сам я намеревался поехать прямиком домой, но передумал. В тот вечер мне хотелось оставаться в одиночестве ничуть не больше, чем прочим жителям поселка. Припарковавшись возле кабачка, я вошел внутрь.