Химия смерти - Бекетт Саймон - Страница 10

Я сидел неподвижно, как камень. У Маккензи хватило такта хотя бы внешне казаться смущенным.

– Не хотел я бередить старые раны, да если бы вы вчера были со мной откровенны, до этого, наверное, не дошло бы. В конце концов, дело в том, что нам нужна ваша помощь.

Я знал, что он ждет от меня вопроса «какая именно?», но задавать его не стал. Так или иначе, инспектор продолжил:

– Состояние трупа затрудняет идентификацию. Нам известно, что это женщина, и только. И до тех пор пока не будет установлена личность, у нас связаны руки. Мы не можем начать полномасштабное расследование, пока на сто процентов не будем знать, кто же жертва.

Против своей воли я вступил в разговор:

– Вы сказали «на сто процентов». У меня впечатление, что на девяносто девять вы все же уверены.

– Мы до сих пор не можем отыскать Салли Палмер.

Да, этого я ожидал, хотя все равно испытал шок оттого, что подозрения оправдались.

– Кое-кто припомнил, что она приходила в кабачок на барбекю, да пока что нет ни одного, кто мог бы сказать, что видел ее после того вечера, – продолжил Маккензи. – Прошло почти две недели. Мы взяли образцы ДНК у трупа и из ее дома, однако результаты появятся не раньше чем через неделю.

– Что с отпечатками пальцев?

– Никакой надежды. И мы пока что не можем сказать: то ли разложение зашло так далеко, то ли подушечки пальцев срезали нарочно.

– А зубы?

Он покачал головой.

– Для экспертизы их осталось слишком мало.

– Выбили?

– Можно и так сказать. Или специально, чтобы не дать опознать тело, или просто при нанесении травм. Пока не знаем.

Я потер веки.

– Значит, точно убийство?

– О, насчет этого сомнений нет, – мрачно ответил он. – Разложение в такой стадии, что нельзя понять, имело ли место изнасилование, но мы думаем, что да. И после этого ее убили.

– Как?

Не отвечая, Маккензи достал из папки большой конверт и бросил его на стол. Из-под клапана глянцево блеснули краешки фотографий. Рука самопроизвольно потянулась к ним, прежде чем я сообразил, что делаю.

Я оттолкнул конверт.

– Спасибо, не надо.

– Я подумал, может, вам захочется самому взглянуть.

– Я уже сказал, что помочь не могу.

– Не можете или не хотите?

Я потряс головой.

– Извините.

Маккензи еще пару секунд смотрел мне в лицо, потом резко встал.

– Спасибо, что выкроили для меня время, доктор Хантер.

В его голосе звякал ледок.

– Вы забыли, – протянул я ему конверт.

– Оставьте у себя. Может, захотите взглянуть попозже.

Он вышел из кабинета. Конверт по-прежнему был у меня в руке. Все, что требовалось сделать, – это вытряхнуть фотографии. Вместо этого я выдвинул ящик стола и бросил туда всю пачку. Закрыв ящик, я попросил Дженис пригласить очередного пациента.

Увы, вплоть до конца утреннего приема мысль о конверте не давала покоя. При каждом разговоре, каждом обследовании я чувствовал, как он прямо-таки тянет к себе. Когда последний пациент закрыл за собой дверь, я попытался отвлечься, заполняя историю болезни. Покончив с этим, я встал и подошел к выходу на террасу. Еще два обхода после обеда – и весь вечер мой. Был бы хоть какой ветерок, я мог бы взять шлюпку и пройтись под парусом. Однако, с учетом нынешней погоды, на воде я лег бы в такой же дрейф, в каком чувствовал себя прямо сейчас, на твердой земле.

После того как Маккензи коснулся моего прошлого, внутри все как-то странно онемело. Полицейский словно бы говорил о ком-то еще. О другом Дэвиде Хантере, о том, кто погружался в алхимию смерти, видел конечный продукт бессчетных случаев насилия, катастроф и слепой жестокости природы. На череп под покровом кожи я смотрел как на объект исследования, гордясь знанием, о существовании которого слышали очень и очень немногие люди. Что происходит с телом человека, когда его покинет жизнь? Для меня здесь нет тайны за семью печатями. Я был близко знаком с биологическим распадом во всех его формах, мог предсказать его ход в зависимости от погоды, характера почвы, времени года. Жутко? Да. Но необходимо. И, словно колдун, я упивался своим умением определить, когда, как и кто. О том, что это некогда были реальные люди, личности, я помнил всегда, однако лишь в абстрактном смысле; этих незнакомцев я узнавал только в смерти, не в жизни.

А потом два человека, которых я любил больше всего на свете, были у меня украдены. Жена и дочь, как свечи, потушенные пьяницей, ни капельки не пострадавшим при катастрофе. Кара и Алиса, в мгновение ока превращенные из живых, полных энергии людей в мертвую органику. И я знал, с абсолютной, клинической точностью знал, что за физические метаморфозы им предстоит пройти, чуть ли не с точностью до часа. И все это знание не могло дать ответа на тот единственный вопрос, который стал меня преследовать: «Где они?» Что произошло с жизнью, которая в них когда-то заключалась? Как мог весь этот пыл, этот вкус к бытию, просто-напросто исчезнуть?

Я не ведал ответа, и это незнание давило невыносимым грузом. Коллеги и друзья были полны сочувствия, а я их даже не замечал. С какой радостью я погрузился бы с головой в пучину работы, но она стала лишь постоянным напоминанием о моей потере и о вопросах, на которые я не мог ответить.

И я бежал. Повернулся спиной ко всему, что знал, заново освоил прежнюю медицинскую профессию и спрятался здесь, в глуши. Самому себе дал пусть и не новую жизнь, но хотя бы новое занятие в жизни. Занятие, связанное с живыми, а не с мертвыми; занятие, при котором я мог отсрочить эту последнюю трансформацию, пусть и по-прежнему непонятную для меня. И все получилось.

Точнее, получалось. До сегодняшнего дня.

Я вернулся к столу и выдвинул ящик. Достал фотографии. «Взгляну и верну их Маккензи. Я ничего никому не обещал», – оправдался я перед самим собой и перевернул снимки.

Не знаю, что я ожидал при этом почувствовать, но уж точно не ощущение привычности происходящего. Я не про сами снимки: Бог свидетель, что за потрясение я пережил. Нет, меня словно вернули на шаг в прошлое. Непроизвольно, безотчетно я начал изучать фото.

Шесть кадров, сделанных под разными ракурсами и с разных сторон. Я быстро перетасовал снимки и вернулся к самому первому. Тело обнажено, лежит ничком с вытянутыми над головой руками, словно ныряя в длинные стебли болотной травы. Пол по фотографиям определить невозможно. Потемневшая кожа свисает складками, как плохо подогнанный комбинезон, но внимание привлекает совсем иное. Сэм оказался прав. Он говорил, будто у тела были крылья, и это действительно так.

По обеим сторонам позвоночного столба шли два глубоких разреза. Придавая трупу вид падшего, гниющего ангела, в разрезы воткнуты белые лебединые крылья.

На фоне разлагающейся кожи это выглядело омерзительно. Я еще пару секунд рассматривал крылья, потом занялся изучением самого тела. Из ран рисовыми зернами сыпались опарыши. Не только из-под лопаток, но и из многочисленных более мелких ран на спине, руках и ногах. Разложение зашло очень далеко. Жара и влажность сами по себе ускоряют процесс, а тут еще потрудились животные и насекомые. Впрочем, каждый такой фактор рассказывает свою собственную историю, помогая воссоздать хронологию происшедшего.

На последних трех снимках тело перевернуто. Те же самые мелкие порезы на туловище и конечностях, а лицо выглядит бесформенной массой перемолотых костей. Ниже подбородка – выставленные напоказ хрящи рассеченной гортани, более твердые и не столь быстро подверженные гниению, как покрывавшие их мягкие ткани. Мне припомнилась Бесс, шотландская овчарка Салли Палмер. Собаке тоже перерезали шею.

В очередной раз я стал просматривать снимки. Осознав, что пытаюсь найти на них знакомые черты погибшей женщины, отложил фотографии в сторону. Я все еще сидел за столом, когда в дверь постучали.

Генри.

– Дженис сказала, что приходила полиция. Что, деревенские опять взялись за скотоложство?

– Это насчет вчерашнего.

– А-а... – Он посерьезнел. – Проблемы?