Солдаты афганской войны - Бояркин Сергей - Страница 74

— Там не было разницы — дед ты или молодой, главное — какая национальность! А русских было всего-то около двадцати, и нас там боялись все!

Будучи уверенным, что такого быть не может, я упорно отказывался верить молодому. Но он изо всех сил меня уверял, что было именно так, и для убедительности даже дважды себя перекрестил, хоть и был далеко не верующим:

— Ты вот думаешь, что кавказцы — это только армяне, грузины и азербайджанцы, верно?! Я тоже так думал, пока туда не попал! А оказывается их на Кавказе полным-полно! Я в них толком так и не врубился: всякие разные национальности — всех не упомнишь! И ведь каждый мнит о себе! Грызутся между собой постоянно — выясняют, кто главней! А мы их всех гоняем, как шакалов, и живём себе спокойно!

Тем не менее кавказцы нашего полка прочно держались друг за друга, и им подобная участь не грозила.

Естественно, только молодые имели привилегию накрывать на стол. Достаточно было одного взгляда на сервированный солдатский стол, чтобы иметь точную информацию: сколько во взводе молодых, сколько дедов и кто из них самый строгий. По кускам хлеба (белого, конечно) и толщине масла на нём можно сразу определить, кто какое место занимает в иерархии солдатских отношений. То-олстые куски белого хлеба предназначались для дедов (за исключением меня, естественно), тоню-юсенькие — для молодых. Соответствующие пропорции соблюдались и при дележе масла. Джемакулову всегда отрезали несуразно толстенный кусок хлеба и на него ложили целую горку масла — даже ни у одного деда не было такой порции. Неважно, съест он или не справится — дело в уважении, главное показать, что признают за главного.

Ротный, однажды увидев такой супер-кусище, воскликнул от удивления:

— Это ещё что такое? Он же в рот не залезет! Кто делил?

— Я, — появился дежурный молодой.

— Кому столько наворочал? А?

Хижняк прекрасно знал, кому это предназначалось, но пожелал разобраться. Однако дежурный не растерялся — недаром десантник! — и без заминки парировал коварный вопрос:

— Себе!

— Себе?! Тогда ешь! — молодой взял и разом сметелил весь кусок. И только виновато поглядывал на стоящего рядом Джемакулова: "Ну что я мог поделать? Приказ!"

Ротный только ухмыльнулся: "Эх, воины, воины!", — махнул рукой и пошёл к себе в комнату обедать.

Дежурный, не дожидаясь подзатыльников, тут же улетел на кухню. Хоз. взводом заведовал кавказец Хатышев — земляк и первый друг Джемакулова. Объяснив ему в двух словах ситуацию, молодой без промедления получил хлеб, дополнительную порцию масла и стрелой вернулся назад. К моменту принятия пиши перед Джемакуловым лежал достойный кусок хлеба с маслом, ни по каким параметрам не уступающий прежнему.

Война всё спишет!

Одновременно с прибытием молодых из Кандагара вернулось несколько человек с нашей роты, которых летом откомандировали в 3-й батальон. Их заменили прибывшие туда новички. Заметно возгордившись, они с большой охотой рассказывали нам — тыловикам — о службе в Кандагаре:

— Как выезжаем в рейд — начинается сплошной отдых. Всех крушим налево и направо! Стреляем во всё, что шевелится! Никаких строевых, никаких зарядок, никаких работ: стреляем, отдыхаем, да чарс постоянно смолим!

Все без исключения им несказанно завидовали, а они, в свою очередь, никак не могли смириться с тем, что попали обратно сюда и переживали настоящий стресс от резкой смены образа службы. Их постоянно одолевала ностальгия по пустыням и пыльным дорогам Кандагара.

— О-о! Незабываемое время! — вспоминал один. — Поспорили мы с пулемётчиком: что лучше — моя снайперская винтовка или его пулемёт ПК. А тут, смотрим, по степи не спеша на верблюде едет афганец. Огляделись — офицеров нет. Он дал очередь — мимо. Haездник давай стегать верблюда по бокам, помчался от нас — только пыль столбом. Но не тут-то было! Я не торопясь внимательно прицелится — бах, и готов! Подошли к нему: лежит, не шевелится. В спине, точно между лопаток, прострелен позвоночник. Порядок! На душмана меньше стало!

— Наш командир роты — решительный человек, умеет беречь солдат, а главное — справедливый! — делился своими впечатлениями другой. — Знаешь как он борется с минированием дорог?.. Допустим едем мы колонной. По пути какая-нибудь машина подрывается на мине. Если без жертв — починим гусеницу и едем себе дальше, а если кого зацепило — то он достаёт карту, определяет ближайший кишлак и поворачивает туда колонну. Берём кишлак в полукольцо, чтоб никто не ушёл, и танки с ходу едут прямо по дувалам. Кто пытается удрать — укладываем из автоматов. От кишлака остаётся ровное место.

— Только один лейтенант какой-то ненормальный попался: узнал, что наш застрелил старуху — так в наказание заставил его вырыть могилу и её закопать. А земля — одни камни — тот больше часа кроптел! Но, ничего, закопал.

Обычно, рассказав очередную историю, ветераны добавляли: "Война всё спишет!", — или — "Лес рубят — щепки летят!" Было очевидно, что их вообще не волновало, кого мы тут защищаем и от какого врага.

— Вот в школе учили быть добрым, хорошим, не обижать слабых, миру-мир и прочую х..ню… Куда всё подевалось? X… его знает! — простодушно размышлял мой напарник на посту по прозвищу Горбатый. К нам в роту его перевели этим летом из другой части. Прибыл он не как все — вместе с призывом — а месяца через два после майского призыва. Без уважительной причины солдат из одной части в другую не переводят. Сам он о причине перевода не говорил, но видимо что-то там с ним произошло, что оставлять его на прежнем месте было нельзя. Сам здоровый как медведь. Оттого что он сильно сутулился спина выпирала горбом, за что и получил своё прозвище.

— Да-а, такое удовольствие получаешь от расстрелов — не объяснить! Аж кровь вскипает! Появляется здоровый охотничий азарт убивать ещё и ещё. Когда автомат в руках, так и хочется кого-нибудь подстрелить. Я уж не помню, сколько всего их уложил. Отведёшь несколько человек к стенке, поставишь в ряд, а сам стоишь напротив… Они уже знают, что сейчас их будут расстреливать, от страха уже ничего не соображают… А я держу автомат на уровне пояса, как шмайссер немцы, рукава засучены по локоть — подожду немного, чтоб те хорошенько прониклись, что их ждёт, и начинаю косить… Для этого случая магазин набиваю специально только трассерами. Всё отлично видно: как пули прошивают тело, как они падают, пучат глаза, выгибаются как черви. Немного подрыгаются, и п..дец…

— И не жалко? — поинтересовался я.

— X… его знает — никакой жалости нет! Сам даже удивляюсь. Наубивал людей — а тебе за это ничего не будет! Ни с чем не сравнимые ощущения. Чувствуешь себя королём! Захочу — убью, захочу — помилую! Но, если честно, — лучше пристрелить.

Я внимательно слушал Горбатого и думал: "Откуда такие ублюдки берутся? Ведь с виду он — самый обычный солдат. Только война даёт таким неприметным людишкам уникальный шанс почувствовать свою исключительность и значимость перед другими — вне её они абсолютные примитивы — такие не упускают возможность ощутить себя вершителями человеческих судеб".

— Одно время летал стрелком на вертолёте, — продолжал Горбатый. — Вот это было классно! Вылетаем с базы и ищем афганцев в поле или на дороге. Кого увидим — всем п..дец! Настоящая охота на людей, да ещё с вертолёта! Кто на ишаке едет, кто на верблюде, кто просто пешком идёт — вертолёт сразу на снижение, подлетаем поближе, зависаем — и я их мочу из пулемёта! Душман это или не душман — не спрашивать же каждого!

Как-то увязались за “тойотой”. Они нас как завидели — сразу по газам — попытались смыться. Ну, мы как дали из НУРСов[11], ракеты немного впереди прошли. “Тойота" остановилась, оттуда выскочили человечки — и сразу врассыпную в разные стороны. Вот это была охота! За каждым отдельно летали — всех перестрелял!

Другой раз перевозили на вертолёте пленных душманов. Поднялись, летим, летим. Ну, я со своим напарником решили кого-нибудь сбросить вниз и посмотреть, что будет. Открыли дверь и одного из них потащили к дверям. А он, хоть и связанный, упирается, орёт. Пилот это заметил и разорался, чтоб мы пленных не трогали… Жалко, что помешал. Мы его обратно уволокли на место, смотрим — а у него штаны мокрые: уделался, бл… от страха… Да, здорово на вертолёте воевать! Я бы ещё полетал! Здесь, в Кабуле, совсем неинтересно…