39 ступенек - Бекан Джон - Страница 3

— Я был в вас уверен, — сказал он, вскакивая из кресла с юношеской энергией. — Хотя вы до сих пор не представились мне, сэр, я никогда не ставил под сомнение способности белого человека. У меня просьба. Не могу ли я воспользоваться вашей бритвой?

Я провел его в ванную и оставил одного. Через полчаса оттуда вышел безбровый, тщательно выбритый джентльмен, который, судя по выправке, манере говорить и торчащему в правой глазнице моноклю, был находящимся в отпуску британским офицером, служащим в Индии. Я не заметил в его речи ни малейших следов американского акцента.

— Боже! — воскликнул я. — Да вас не узнаешь, мистер Скаддер!

— Мистера Скаддера больше не существует, — строго заметил он мне. — Перед вами капитан Теофилиус Дигби, которому которому командование предоставило отпуск по семейным обстоятельствам. Прошу вас не забывать об этом, сэр.

Постелив ему на диване, я запер дверь на ключ и прошел в свою комнату. Уже засыпая, я вдруг улыбнулся — бывает же на свете такое!

Меня разбудил шум — кто-то стучал кулаком в дверь. Я сообразил, что это пришедший делать уборку Паддок ломится в курительную комнату. Паддок был ленив и глуп, как гиппопотам, но именно поэтому я мог быть уверен, что он не проболтается.

— Да перестаньте же, наконец, — сказал я, выходя из своей двери. — У меня остановился мой друг капитан… — я тотчас осекся, потому что забыл его имя. — Приготовьте-ка нам лучше завтрак.

Я сообщил Паддоку, что врачи рекомендовали моему другу полный покой и его не должны беспокоить ни чиновники министерства по делам колоний, ни даже сам премьер-министр — иначе его здоровью будет нанесен непоправимый ущерб. Монокль и неподражаемая манера цедить сквозь зубы слова произвели на Паддока настолько сильное впечатление, что он говорил Скаддеру то и дело «сэр», и я с усмешкой подумал, что не удостоился этой чести ни разу в течение месяца.

Позавтракав, я отправился по делам в Сити и вернулся домой только к обеду. Я заметил, у лифтера было вытянутое, словно он проглотил какую-нибудь гадость, лицо.

— Скверные дела, сэр, сообщил он мне. — Джентльмен из пятнадцатой дал дуба. Тело только что увезли в морг. Полиция осматривает квартиру.

Я поднялся наверх. Инспектор и двое бобби деловито осматривали квартиру. Я задал несколько идиотских вопросов и они быстро выпроводили меня вон. Мне удалось также поговорить со слугой Скаддера. На все мои вопросы он плаксивым голосом отвечал, что ничего не знает. Он был глуп и скучен, как церковная служка, Я дал ему полкроны в утешение.

На следующий день я посетил открытое слушание о дознании, проводившемся полицией. Представитель одного из издательств утверждал, что покойный был американцем, пожелавшим заключить контракт на поставку бумаги для издательства. В ходе дознания было решено: смерть от слишком большой дозы алкоголя. Все данные по делу передавались американскому консулу. Когда я рассказал о дознании Скаддеру, он внимательно выслушали улыбнулся: «Жаль, меня там не было. Наверное, испытываешь такое же острое ощущение, словно читаешь собственный некролог».

Два дня он сидел в своей комнате, много курил, о чем-то сосредоточенно размышляя и делая пометки в записной книжке. Вечерами мы играли в шахматы. У него были большие способности — мне ни разу не удалось выиграть. Казалось, его нервы немного успокоились, но уже на третий день я увидел, что он постоянно листает календарь, видимо подсчитывая и рассчитывая свои действия вплоть до 15-го июня, и его глаза опять блестят тем же лихорадочным блеском. Он часто подходил на цыпочках к входной двери и стоял возле нее, прислушиваясь. Несколько раз задавал мне один и тот же вопрос, можно ли доверять Паддоку? Становился капризным и раздражительным, как больной ребенок, и тотчас же извинялся. Я нисколько не обижался: при такой работе, как у него, вообще легко сойти с ума. Он признался, что думает не столько о себе, сколько об успехе дела. Как-то вечером, после шахмат, он сказал мне:

— Ханней, вам следует поглубже познакомиться с этим делом. Мало ли что со мной может случиться. Если я уйду, вы сможете продолжать борьбу вместо меня.

Он начал втолковывать мне премудрости высокой политики. Я слушал его очень невнимательно, потому что люблю действия, а не рассуждения. Сказать по правде, меня не интересовал и сам Каролидес — в конце концов, какое мне до него дело? Я хорошо помню, Скаддер особенно подчеркивал тот факт, что опасность начнет угрожать Каролидесу только тогда, когда он приедет в Лондон, причем исходить она будет из самых высоких сфер, так что у него не возникнет никаких подозрений. Почему-то моя память цепко удержала одно женское имя: Юлия Сеченьи. «Наверное, она выступает в роли приманки», — подумал я. Помню также, что Скаддер говорил о каком-то черном камне, о каком-то пришепетывающем человеке, но с особенным отвращением и, мне показалось, даже со страхом говорил о старике, у которого молодой голос, а глаза, как у ястреба. Никогда не забуду его последние слова.

— Смерть похожа на сон после тяжелого трудового дня. Наутро вы просыпаетесь, а в открытое окно врываются запахи скошенной травы и ослепительные лучи солнца. Я каждое утро благодарю Бога за еще один прожитый день и молю Его только о том, чтобы Он разбудил меня на другом берегу реки Иордан.

На следующий день он был в хорошем расположении духа. После завтрака он взял почитать биографию генерала Джексона[3]. У меня было в этот день много дел, вечером я ужинал в ресторане с одним горным инженером, что, по существу, было тоже деловой встречей.

Я вернулся домой в одиннадцатом часу и решил зайти к Скаддеру, чтобы поболтать с ним и сыграть в шахматы, Я сунул в рот сигару — и открыл дверь курительной. Там было темно. Я включил свет и выронил от неожиданности сигару — на ковре, раскинув руки, лежал Скаддер. В груди его торчала рукоятка ножа. Я почувствовал, что у меня по спине поползла струйка холодного пота.

Глава вторая

Молочник отправляется в путь

Я повалился в кресло — меня не держали ноги, я боялся, что меня сейчас вырвет. Минут пять я сидел, не двигаясь, как завороженный глядя на лежащее на ковре тело. Потом стащил со стола скатерть, накрыл его ею, достал из шкафчика бутылку бренди и хлебнул прямо из горлышка.

Я не мальчик, был на войне под пулями и сам убивал людей, но хладнокровное убийство в стенах дома видел впервые. Как бы там ни было, надо собраться с силами и начать что-то делать. Я взглянул на часы — было половина одиннадцатого.

Я обшарил все уголки, как заправский детектив, но ничего не обнаружил. Никаких следов. Я задернул шторы на окнах и запер на цепочку дверь.

Примерно через час я пришел в себя и смог уже рассуждать здраво. Какие-либо сомнения относительно рассказа Скаддера исчезли. Убийство являлось доказательством, что врагам ничего не оставалось, как заставить его замолчать. Но он пробыл у меня три дня, и убийцы могли предположить, что он доверился мне и многое рассказал. Следовательно, меня ждала та же участь. Не сегодня, так завтра или послезавтра они со мной разделаются.

Но ведь я мог обратиться в полицию. Или чего проще: утром Паддок обнаружит труп и позвонит им сам. А что я говорил о нем Паддоку? Но даже если бы я чистосердечно выложил полицейским все, что знал, они бы расхохотались мне в лицо: плету небылицы, чтобы избавиться от петли. В Англии у меня не было ни родных, ни знакомых, ни друзей. Никто бы не мог замолвить за меня доброе слово. Убийцы все точно рассчитали. С помощью английского правосудия они избавлялись от меня до 15 июня.

Прошло еще два часа, когда я, наконец, пришел к единственному решению: мне нужно исчезнуть и пребывать в гостях до конца второй недели июня. Затем я должен появиться в Лондоне и любой ценой убедить какого-либо правительственного чиновника в правоте Скаддера. Я сознавал, что, преодолев все препятствия, я мог столкнуться с полнейшим недоверием со стороны должностных лиц. Мне оставалось только надеяться: к тому времени обнаружатся факты, подтверждающие мой рассказ.