Новое назначение - Бек Александр Альфредович - Страница 34

– Могу работать, хочу работать. Помогите, Николай Николаевич, разрешить все сомнения.

– Какие же сомнения?

Александр Леонтьевич стал рассказывать. По-видимому, он простудился. Это случилось около месяца назад. Температура сразу подскочила почти до сорока градусов. К нему вызвали врача, который оказался русским по происхождению, американцем по гражданству, тишландцем по месту оседлости.

– Гражданин мира. Интересная фигура. Имеет тут собственную поликлинику. И обслуживает почти все посольства. О нас, знаете, как он сказал? Ваши люди – закрытые люди. Не глуп. И дело свое, кажется, понимает.

Онисимов вел речь неторопливо. Николаю Николаевичу нравилась его манера – никакой важности или ломания, никаких манер сановника, рассказ мужественный, прямой. Александр Леонтьевич сообщил, что русско-американец нашел у него воспаление легких, применил антибиотики и сбил температуру. Затем повез посла в свою поликлинику, просветил легкие, сделал рентгеновские снимки. Счел необходимой консультацию профессоров. И вскоре приехал к Онисимову с двумя местными профессорами. Они сказали в лоб: «Есть основания подозревать рак легкого».

В дальнейшем автор, распутывая все узелки истории жизни и истории болезни Онисимова, выяснил, что Александр Леонтьевич не вполне точно изложил Соловьеву свой разговор с медиками-тишландцами. Позже мне довелось обоих встретить в Москве в дни международного противоракового конгресса. Оба они – пожилой крепыш и другой, помоложе, большеглазый – не забыли советского посла. С их слов дело обстояло несколько иначе. Они отнюдь не предполагали выкладывать Онисимову диагноз напрямик. Однако, назвав ему свои фамилии, они тем самым уже раскрыли тайну. Воспользовавшись минутой, когда врачи ушли совещаться в соседнюю комнату, он полистал справочник, содержавший имена всех более или менее известных тишландцев, и тотчас установил, что к нему пришли специалисты по раку, один из которых является даже директором Центрального онкологического института. Вернувшихся профессоров он, что называется, припер к стенке. Почему к нему приехали именно они, специалисты-онкологи? Значит, для этого есть основания? Острые вопросы Онисимова – с такой остротой он, бывало, вскрывал истину, будучи начальником главка, министром, председателем Комитета – заставили большеглазого признаться: да, есть основания подозревать рак легкого.

Возможно, что и у Соловьева Александр Леонтьевич намеревался вырвать истину. Так или иначе он сказал:

– Здешние врачи находят рак.

Так и выговорил: «рак», не прибегнул к смягчающему, неопределенному «опухоль». Казалось, железный Онисимов сохранял спокойствие. На столике неподалеку от посла покоилась коробка сигарет «Друг». Онисимов к ней потянулся, повертел в исхудалых, трясущихся пальцах. Дрожь эта поведала, как напряжены его нервы. Поймав взгляд Соловьева, он отодвинул коробку:

– Пустая… С курением я покончил. И, сложив руки, замолчал.

– Здешние врачи? – протянул Соловьев. – Какие же у них основания?

Взор Онисимова стал, как и в былые времена, пронзительным, острым. Речь вдруг обрела энергию:

– Не одобряете их прямоту? Но ведь есть больные и больные. У иных нельзя и не надо отнимать иллюзию. А другим следует говорить правду. В частности мне. Если у меня рак, – он опять без запинки произнес это слово, – скажите мне об этом прямо. И я буду действовать соответственно этому диагнозу. У меня есть дела, которые, возможно, уже надо закруглять. Дела серьезные. Поэтому я прошу ясности.

Николай Николаевич взял рентгеновские снимки. Легкие были затенены. Тень не являлась характерной для воспаления, заставляла предположить наличие опухоли. Попросив Александра Леонтьевича раздеться, Соловьев его прослушал. Сзади на короткой шее Онисимова у самого края его жестких волос слегка возвышалась папилома – шишечка, сходная с родинкой. Сравнительно большая – с ноготь большого пальца.

– Что это у вас?

– Сам недавно заметил.

Соловьев еще раз посмотрел на папилому. В своем курсе общей терапии он указывал, что появление папилом нередко является предвестником, а то и спутником раковой опухоли. Однако верным симптомом это нельзя было назвать. Не найдутся ли на коже иного рода образования? Прославленный диагност тщательно осмотрел все тело больного, нащупал под мышкой опухшую уплотнившуюся лимфатическую железу, что являлось тоже дурным знаком, взглянул и на подколенные ямки – нет, кожа там была чиста.

Напоследок розоватые тонкие пальцы терапевта погрузились в онисимовскую шевелюру, прощупывая кожу и здесь. Правда, при раке легкого кожа головы, как и лица, почти никогда не бывает затронута, но Соловьев еще и еще прошелся восприимчивыми подушечками пальцев в зарослях каштановых волос. И что это? Едва ощутимый, величиной в просяное зернышко, плотный узелок. А вот второй… Э, а тут возвышеньице побольше – с чечевицу. Предварительно можно, пожалуй, определить, что дело запущенное, безнадежное.

– А эти вздутия на голове? Давно они у вас?

– Где? – Онисимов нащупал скрытые волосами узелки. – Про них я и не знал. Сейчас только заметил.

– Одевайтесь, пожалуйста.

Натягивая сорочку на бледное похудевшее тело, Онисимов вновь попросил:

– Жду от вас только прямоты. Она мне необходима. Буду знать, как поступить.

Сказал это с такой убежденностью, с таким напором, что опытнейший московский врач поколебался. Может быть, открыть Александру Леонтьевичу правду? Возможно, Онисимов действительно принадлежит к людям, на которых нельзя распространять общие мерки. Сумел же он поставить вопрос честно, здраво, остро. Однако традиционная врачебная осторожность взяла верх.

– Я нахожу воспалительный процесс в легких, – заявил Соловьев.

И далее понес нечто неправдоподобное:

– В легких, несомненно, есть очаги воспаления. Возможно, это продолжающаяся пневмония. Антибиотики притушили ее, но она гнездится, живет и вызывает все эти явления.

По привычке он интересно и живо рисовал некую мнимую картину. И заключил так:

– В общем, необходимо исследование в Кремлевской больнице. Лишь это, Александр Леонтьевич, внесет нужную ясность.

35

После осмотра Николай Николаевич поговорил с Еленой Антоновной, сказал, что подозрения тишландских врачей кажутся ему основательными.

«Они сидели на скамье в саду посольства. Садящееся солнце мягко пригревало. Жена Онисимова встретила тяжелый диагноз без растерянности, без суеты. Стала расспрашивать:

– Почему вы так считаете? Какие признаки? Он перечислил симптомы, которые в совокупности являлись вполне определенными.

– Что же можно сделать? Есть ли какие-нибудь средства?

– Не могу вас, Елена Антоновна, обнадежить. Оперировать, по-видимому, невозможно. А другие средства… Ни одного более или менее верного мы пока не имеем.

Елена Антоновна отвернулась. Соловьеву был виден край ее лба и висок, меченные родимым пятном. Утолщенная, словно бы рубчатая, красноватая, чуть с синевой кожа слегка темнела и под волосами, тут несколько изреженными. На языке медиков, в котором, скажем это от себя, порой употребляются завидно точные эпитеты, такое пятно зовется винным. Соловьев в уме определил: конечно, была бы возможна пластическая операция… Впрочем, в данном случае след на лбу оставило не темно-красное, а скорее розовое вино. Облик этой женщины, пожалуй, не испорчен. И, может быть, даже идет ее характеру.

Вот она отвернулась, однако плакать себе не разрешила. Лишь раз-другой поднесла платок к глазам. Потом опять обратила взор к врачу. Голос по-прежнему слушался ее, но веки и нос покраснели. Николай Николаевич передал свой разговор с Онисимовым, его просьбу сказать прямо: верны ли подозрения здешних профессоров.

– Ваш муж настаивает. Говорит, что у него есть незаконченные важные дела. И он будет поступать соответственно диагнозу.

Немного подумав, седоватая, строго одетая, сумевшая быть выдержанной и в такой час женщина ответила:

– Нет, этого не надо. Он отважный человек, готов смотреть опасности в глаза, но… Наша обязанность, если уже Не будет надежды, – она опять вытерла слезу, – облегчить ему оставшиеся дни.