Газета "Своими Именами" №1 от 04.01.2011 - Автор неизвестен - Страница 14

Данная незамысловатая истина никогда не достигалась буржуазной политэкономией. Даже в период общего подъема этой науки буржуазная политэкономия либо переносила бухгалтерские методы анализа на все производство, либо идеализировала продукт сознания отдельного хозяйчика, раздувая их до вселенских масштабов. На этапе империализма, когда выделилась ведущая страна империализма, США, задача буржуазной политэкономии сузилась до обсуждения того, сколько денег следует печатать, чтобы США могли поглощать вдвое больше материальных ценностей, чем производят.

Задачи национальных политэкономий других западных стран сводятся к минимизации своих материальных потерь при экономической диктатуре США. И еще более простая задача выпала на современную буржуазную политэкономию России. Ей надлежит убедить отечественного обывателя в том, что чем больше его приватизируют, тем счастливее он становится. В случае несогласия обыватель автоматически становится экстремистом со всеми вытекающими из этого последствиями.

Возвращаясь к материалистической политэкономии Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина, следует отметить, что к моменту контрреволюционных переворотов 1991-1993 годов она еще не успела достигнуть достаточно устойчивых форм развития. Последний учебник политэкономии социализма, написанный коллективом авторов под руководством академика К.К. Островитянова при общем курировании процесса Сталиным, увидел свет в год смерти Сталина, то есть в 1953 году. В этом учебнике отразился опыт построения социализма в СССР, но пути дальнейшего развития на этапе научно-технической революции были еще не ясны. Последующая диктатура малограмотного Хрущева отразилась на всех гуманитарных науках и, прежде всего, на политэкономии. Дальнейшее развитие политэкономии социализма шло уже под контролем контрреволюционных элементов в стране и в партии.

Кроме того, в самом начале «Капитала» Маркс отделил политэкономию от товароведения, которое изучает потребительские свойства товара. В результате этого Маркс не смог создать адекватную современной бытовой практике теорию расширенного производства. Во втором томе «Капитала» он при введенном ограничении с необходимостью пришел к выводу, что расширение производства, то есть увеличение стоимости совокупного товара, может происходить лишь пропорционально увеличению количества рабочей силы, занятой в производстве. В рамках выбранных ограничений и определений Маркс прав. Однако, поскольку большинство людей под «стоимостью» понимают «богатство», то возникает противоречие, которое автоматически приводит науку к необходимости рассмотрения натуральных форм общественного производства.

Такое положение дает сторонникам теории «радостного ограбления обывателя» некоторое поле для дискуссии. Однако следует понимать, что только материалистическая политэкономия может претендовать на звание науки, всё остальное, как и во времена Маркса, является «угодливой апологетикой», доведенной порой до шарлатанства. Вот почему дискуссия о вкладе Гайдара-младшего в экономическую науку – это скорее весёлое телевизионное ток-шоу, а не научная дискуссия.

Фундаментальные науки

К сожалению, в массовом сознании существует много предрассудков, относящихся к этому типу науки. Главный из них связан с предметом фундаментальной науки и задачами, решаемыми ею. Наиболее типичным предрассудком в этой области является игривое утверждение, что ученые занимаются удовлетворением собственного любопытства за казенный счет. Ни мировая наука, ни, тем более, отечественная к этой формулировке отношения не имеют. Главное назначение фундаментальных наук состоит в разработке основных инструментов, с помощью которых в дальнейшем человечество будет осваивать окружающий мир. Если всё общественное производство рассматривать как единый завод, то фундаментальная наука – это главная экспериментальная лаборатория такого завода, где зарождаются основные идеи его дальнейшего развития. При этом с позиции общественного производства конкретные открытия являются не самоцелью отдельных индивидуумов, а естественным следствием такого понимания науки в целом. На этом же пути следует искать величину оптимального объема национальных фундаментальных наук.

Так, XX век характеризуют три крупных естественнонаучных открытия: радиотехническое, ядерное и лазерное. В каждом из них можно и нужно указать пионеров, которые первыми достигли формулировки соответствующей задачи как противоречия между существовавшей теорией и экспериментом, а затем смогли разрешить это противоречие. Однако эти пионеры действовали на базе, построенной их предшественниками, а потому нельзя абсолютизировать их открытия как действия гениальных одиночек.

С позиции же пользы общества вопрос может стоять лишь об объеме капвложений в создание этой базы и ее ширине. Следует ли расширять ее до бесконечности или следует ограничиться лишь отдельными разделами, передав все остальное партнерам по мировому содружеству? Длительное время перед Россией подобный вопрос не стоял, а решать его придется исходя из анализа экономической и исторической практики.

Мировая научно-техническая революция началась в середине XX века. Исторически к этому моменту Советский Союз был официально окружен «железным занавесом», главным компонентом которого являлось отлучение нас от достижений мировой науки и технологии. (То, что мелкие современные шавки тявкают о запрете рок-н-ролла, можно не принимать во внимание.) Однако под давлением очередной военной опасности мы были вынуждены постоянно расширять спектр научных изысканий, технологий и их приложений. Положительная сторона такого развития очевидна, нам удалось отстоять свою свободу, а в дальнейшем и мир.

Отрицательная сторона состояла в том, что при необходимой военной направленности научно-технического развития гражданские техника и технология очень мало получили от этой гонки, а потому общественная производительность труда росла крайне медленно. Причиной такого положения, когда военная и гражданская техника развивались автономно, состояла не в особенностях социализма, а в появлении нового класса номенклатурной бюрократии, основным классовым интересом которой являлась задача собственного воспроизводства. Реализация этого интереса и предполагала указанную автономию. Однако это отчасти противоречило и ее материальным интересам, что оживило в ее среде идею реставрации капитализма.

В силу социальной малограмотности всех представителей этого класса от Хрущева до Горбачева их легко было купить на сказку о конвергенции и благородного отказа от «железного занавеса» в обмен на «демократизацию» советского общества. Сегодня, когда наша «демократизация» превзошла по основным показателям мировые стандарты гориллоподобных диктатур, почему-то никто не делится с нами достижениями своей науки и техники. Почему-то все по-прежнему хотят видеть в нас поставщиков сырья и прежде всего поставщиков энергоносителей. В свете этого обстоятельства необходимость развития российской науки дошла даже до «эффективных менеджеров», но такие идеи противоречат материальным интересам самих менеджеров, их стремлению стать олигархами.

Как всегда в науке, истина находится в результате разрешения противоречия между теорией и практикой. Рассмотрим некоторые из таких противоречий. Читателю предлагается попытаться самостоятельно их разрешить.

1. Теория предполагает развернуть научные исследования еще шире и поднять их еще выше. А практика сокращает капвложения в фундаментальную науку. И добро бы на этом можно было бы что-то сэкономить, а то ведь бюджет всей Академии наук России равен бюджету одного американского университета. Но такова современная справедливость. А в чем интерес общества?

2. Научные площади вроде бы расширяются за счет строительства чего-то в Сколково. А с другой стороны они будут сужены за счет передачи площадей городских институтов для строительства офисов крупных компаний и какого-то «жилищного строительства». Какая из тенденций победит?

3. Как практически использовать знания, накопленные ведущими учеными страны?