Войны мафии - Уоллер Лесли - Страница 5

— Кажется, проверяют машины, — отозвалась Уинфилд.

— Бож-же мой! Зачем шайке мафиози устраивать светский прием? Все, что сложнее барбекю[6], недоступно этому сброду.

Энди издал короткий смешок. Вот и третья ниточка между ними, подумала Уинфилд. Они любовники и сообщники, но это еще не все, их объединяет неприязнь ко всему сицилийскому, к тому, что обеспечивает безбедное существование им обоим. Даже больше, чем неприязнь, — ненависть, если судить по выражению злобы и презрения на холеном лице матери, слегка растянутый в длину вариант Кэтрин Хепберн, одни скулы да подбородок.

Чтобы избавиться от назойливого ванильного аромата Энди, Уинфилд открыла окно.

— Мама, — промурлыкала она, — ты определенно забываешь, что я наполовину даго.

— О нет, дорогая. — Улыбка Мисси была сдержанной, и отнюдь не дружественной. — Ты на все сто процентов изо льда.

Энди расплылся в похотливой ухмылочке.

— Обожаю итальянский ледок. Тонко, изысканно, не приедается. М-м-м.

Изящные губы Мисси дважды дернулись, выбирая слова, потом она с нажимом выговорила:

— Держись подальше от моей дочери, Энди. Ты меня слышал?

В отдалении крупный мужчина в нарядном костюме останавливал каждую машину и обменивался несколькими словами с пассажирами, прежде чем дать знак следовать дальше. Для матери — просто очередное свидетельство мафиозной неотесанности сицилийцев, но Уинфилд лучше понимала происходящее.

Для нее отчетливо прозвучал сигнал тревоги. Выбор места для свадебного приема с самого начала показался ей необычным — в семье Риччи принято было собираться по торжественным поводам в доме тети Стефи на побережье, там можно было исключить всякие случайности.

Что-то произошло, Уинфилд чувствовала это кожей. Только вражеская вылазка могла вынудить отца обратиться к дяде Итало — за головорезами для усиления охраны.

Бедный отец, обласканный Итало за руководство самой значительной и доходной стороной семейного бизнеса — легальными компаниями Риччи. Но не Чарли Ричардс командовал боевыми отрядами Риччи.

Уинфилд, остро чувствовавшая свои сицилийские гены, понимала, что в ее чистокровном отце пламя горит низко. Десятилетия работы, общения, образа мыслей в качестве члена Восточно-бережного епископата полностью лишили его национальных особенностей. Она точно выбирала слова: утратив унаследованные национальные черты, отец лишился корней и не нашел другой почвы, где их можно пустить.

А ирония в том, что свои корни, свою основу он обрел в женщине, народ которой стал жертвой почти успешной кампании геноцида, — Гарнет наполовину индианка.

Бедный папа. Все еще привлекательный, несмотря на возраст. Живущий под насмешливым прозвищем, которым его наградил Чио Итало. «Эль Профессоре» — не комплимент. Не знак уважения к образованности, могучему интеллекту. Итало вкладывал в это прозвище совсем другой смысл. Напыщенность, отсутствие интереса к общим семейным делам, боязнь крови, что-то вроде слуги на жаловании.

Это глумливое имя — продукт кастовых предрассудков еще с тех времен, когда Риччи были сицилийскими князьями. То есть на самом деле они никогда не были князьями — это Итало намеками давал знать окружающим, что имеет право на высокий Титул, но добровольно от него отказывается. В знатных семьях Эль Профессоре — бродячий музыкант, приглашенный научить дочек бренькать на пианино. Лишенный сана священник-забулдыга, у которого сыновья помещика учатся письму и счету. Уж во всяком случае, не тот, кому доверят командовать боевым отрядом.

А сейчас произошло нечто, заставившее открыто вывести боевиков на улицу. Уинфилд открыла было рот, но сразу же подумала, что ни матери, ни ее жеребцу знать об этом не обязательно. Собственно, если считать их вражескими лазутчиками, то лучше держать их в неведении.

Расстроенная этими мыслями, Уинфилд посмотрела наверх и увидела короткую, тугую, светящуюся арку молнии, с треском разломившуюся над медной вершиной Ричланд-Тауэр. Над Уолл-стрит разорвался ужасный громовой разряд. Металлический, горелый запах защекотал ее ноздри.

Хлынул ливень, барабаня по крыше «даймлера», как в литавры. Все вокруг — полицейские, пожарники, сирены — отодвинулось. Подавленная взрывом слепой стихии, Уинфилд закрыла окно, откинулась на спинку сиденья и прикрыла глаза.

Бедный папа.

Глава 3

— Срать на мир! — отрезал Винс Риччи.

Его «роллс» медленно продвигался вперед в длинной очереди лимузинов, регулируемой охраной. Хотя замуж выходила собственная племянница Винса, он всегда был против того, чтобы семья выставлялась напоказ, да еще таким глупым образом. Но кузен Чарли, со своим белокурым, голубоглазым обаянием, всегда умел умаслить Чио Итало и сделать все по-своему.

— Я хочу крикнуть в лицо всему миру — мы такие же люди, как все, Винс!

— Срать на мир, — повторил Винс. — Не хочу, чтобы вокруг наших крутились копы, а крысы из ФБР щелкали гостей на видео. Мне по душе спокойная жизнь, Чарли. Надеюсь, тебе тоже.

Винс, ростом всего на дюйм меньше, чем Чарли, олицетворял собой противоположный тип сицилийской красоты: смуглый, оливковый цвет кожи, черные как ночь волосы и глаза — еще чернее, чистый, резкий абрис арабских скул — острых, как лезвие кинжала.

У него было тело профессионального танцора, сильный, длинный торс с изящно очерченными ягодицами. И двигался он, как танцор, легко, далеко выбрасывая вперед ноги, наступая сперва на пятки, потом на носки. Тугие, черные завитки волос были ровно дюйм длиной — Винс добивался этого едва не ежедневной стрижкой.

Спор насчет публичного венчания происходил в задней комнате «Сан-Дженнаро» на Доминик-стрит. Винс вспомнил, что, когда Чарли был еще ребенком, из него тогда уже лезла вся эта дурацкая спесь насчет общественного мнения. А сейчас, считал Винс, его затея направлена против новой когорты бизнесменов 1990-х, как будто в наше время можно разделить бизнес на чистый и нечистый.

Если последние десятилетия чему-то научили мир, думал Винс, то Чарли должен понимать: смысл игры — в победе, а чистенькие мальчики приходят к финишу последними. Надо же, каким строптивым стал Чарли из-за той экологической чуши, что накудахтала ему эта цыпка-полукровка.

«Роллс» медленно продвигался вперед вслед за другими лимузинами, гости, прячась под зонтиками от дождя, выбирались из машин. Вспоминая спор в «Сан-Дженнаро», Винс брезгливо сморщил нос, словно целуя по-французски заядлую курильщицу.

Такой была его первая жена, но не из-за пристрастия к курению она покоится теперь на семейном участке кладбища. Ленора, вторая жена Винса, сидевшая сейчас рядом с ним в модном открытом платье и огромной шляпе, предпочитала не курить.

Приглашая очередную женщину разделить ложе, Винс ставил категорическое условие: все, что угодно, кроме сигарет! Винс был страшный чистюля, бесконечно брезгливый в отношении того, что надевал на себя или брал в рот. Чистоплотный, как кошка, он ревностно избегал неприятных запахов и вкуса.

Винс хмыкнул. Ленора подняла на него глаза.

— Чарли озабочен тем, как наша семья выглядит в чужих глазах, — сказал Винс. — Это так важно для Эль Профессоре. — Он фыркнул еще раз. — Сегодня он получил урок. Жаль, что из-за этого помер бедняга Пино.

Миниатюрная брюнетка с большими темными глазами на бледном, нервном лице, Ленора была на двадцать лет моложе мужа. На ней было серовато-бежевое платье, отделанное кружевами, широкополая шляпа и туфельки на высоких каблуках в тон платью.

— Я говорил мистеру Чистюле — насри на мир! — Винс хищно улыбнулся. — Я не хочу, чтобы нас знали. Пусть лучше боятся — это то, что надо. Боятся и уважают.

— Для тебя это одно и то же, Винс?

Он взглянул на жену.

— Ленора, перестань. У нас сегодня — галла-вечер по торжественному поводу.

— Ах да — хорошенькая итальяночка выходит замуж, — с притворным энтузиазмом произнесла его жена. — Пожизненное заключение — три кормежки в день и дюжина bambini[7]. Еще одна раба любви. Замечательно!