Войны мафии - Уоллер Лесли - Страница 34

— Грубая работа, — произнес Чарли. Его лицо было бледным, губы мрачно поджаты. Они с Гарнет смотрели вечерний выпуск новостей.

— Но эффективная.

— Я вижу на этом товарный знак Винса Риччи.

Они тщательно выбирали слова. Не из-за подавленности и растерянности, в которую погружаются обыватели после получасовой лавины преступлений и бедствий, обрушенной на их головы вечерним выпуском новостей. Это было отрешенное молчание мыслящих людей, яростно ищущих выхода, отчаянно пытающихся увидеть смысл в жестоком и иррациональном — и терпящих поражение.

Гарнет допила свой коктейль и встала, разглаживая юбку. Она покосилась на Чарли, пропустив сквозь пальцы белый хохолок на макушке.

— И Уинфилд в это время была совсем рядом?

Чарли кивнул со странной безучастностью.

— Она сказала мне, что никто больше не... — Он замолчал и прерывисто вздохнул. — Винс должен был знать, что она там. Он понимал, что ей грозит опасность.

Гарнет помолчала, потом задумчиво произнесла:

— Наверное, наемного убийцу выбирают так же тщательно, как, скажем, когда приглашают художника написать портрет... Ему нужно предоставить творческий простор, возможность принимать собственные решения и через них выразить свою жуткую душу. — Лицо Чарли все больше мрачнело. — Тогда это убийство — автопортрет Винса Риччи. Не хочешь ли сегодня поесть дома? Рестораны становятся опасными...

Чарли не отозвался на шутку. Он осушил стакан и налил себе еще немного ирландского виски.

— Если я попрошу ее бросить это дело, она не послушается и влезет еще глубже. Винс особенно жесток с теми, кого он считает не просто врагами, а предателями. Если ты — Риччи и идешь против него, ты заслуживаешь особой смерти.

— Что такое особая смерть? — мрачно спросила Гарнет. — Можно ли сделать труп в два раза мертвее?

— Особая смерть, — он говорил намеренно жестким тоном, — когда речь идет о многообещающей молодой женщине...

Он осекся. Гарнет заплакала, очень тихо.

— И такое происходит каждый день, где угодно... — Слезы накапливались в углах ее миндалевидных глаз. Одним рывком она преодолела расстояние между ними и прижала его лицо к своей груди. — Она ответственный человек, твоя дочь. Дело, которое она себе нашла, — грандиозное, но очень рискованное. Мы все сейчас — в зоне повышенного риска. Когда-нибудь, когда немного стихнут политические страсти и мы перестанем пугаться из-за коммунистов, тогда мы увидим лицо настоящей опасности. Политические страсти — пустая риторика, а вот это — реальная угроза... Через сколько десятилетий люди смогут дышать спокойно?

— И пить чистую воду, — иронически продолжил Чарли.

Гарнет наградила его увесистым подзатыльником и отпустила. В надвигающихся сумерках по реке проплыл маленький парусник.

— Ох, какая красота!

Гарнет подошла к нему Они вдвоем придвинулись к окну, любуясь рекой.

— Я влюблен в твой дом, — сказал Чарли, обнимая Гарнет. — Здесь я чувствую себя свободным, способным все изменить в своей жизни.

— Исключая меня. Кстати, он уже не мой.

— Твой друг его продал?

— Передал Фонду Германа.

— А что это такое?

— Общественная организация. — Гарнет туманно помахала рукой. — Образование, окружающая среда... Тебе было бы полезно встретиться с ними. У них есть какие-то идеи насчет реформы образования. Правда, боюсь, ты для них немного радикал. Правда, если ты захочешь вложить в них деньги, на твой экстремизм посмотрят сквозь пальцы... — Она мягко засмеялась. — В любом случае, мне предстоит выкатиться отсюда.

Где-то в Саттон-Плейс завыла сирена, затихая по мере удаления. Гарнет повернулась, крепко поцеловала Чарли в губы и высвободилась из его объятий.

— Пойду на кухню. А ты — марш к телефону, позвони Уинфилд. Спроси, как она там. Скажи, что ужасно переживаешь. И ты почувствуешь себя лучше. А я пока разогрею что-нибудь в духовке.

— Она знает, что я переживаю.

— Скажи это еще раз.

— В этом нет никакой необходимости. Мы с Уинфилд отлично понимаем друг друга.

— Любой женщине нужно напоминать, что ты думаешь о ней. Запомнишь или записать это для тебя?

Он рассмеялся.

— Не надо. Запомню.

Он остановился у окна со стаканом в руках, размышляя, звонить Уинфилд домой или в контору. Вдалеке, под высокой аркой Квинсборо-Бридж, две сирены взвизгивали, выли, перекликаясь, как играющие волки.

Тяжело нагруженный, глубоко осевший лихтер шел вверх по течению, оставляя на воде кремовый шлейф, отражающий угасающие лучи. На борту со свернутым кольцами канатом в руках стоял пожилой мужчина с седыми волосами. Заметив Чарли, он деловито помахал ему рукой.

Чарли поднял руку, собираясь махнуть в ответ.

Задняя часть дома с грохотом взлетела в воздух. Ударной волной его швырнуло на стеклянную плиту, и вместе с окном он вылетел наружу. С залитым кровью лицом Чарли упал на траву в садике перед домом. Позади бушевало пламя. Взорвался газ!

Он поднялся на ноги, не обращая внимания на струящуюся по лицу кровь, и через выбитое окно вскарабкался в дом. Гарнет была не на кухне — она лежала на полу в коридоре, как сломанная кукла. Он подхватил ее на руки. Казалось, она ничего не весит. Совсем ничего. Как кукла.

Чарли вынес ее наружу. Тишина была страшной, давящей. Старик успел пристать к берегу на своем лихтере и сейчас бежал к Чарли.

— Осторожно, мистер! — кричал он. — Не передвигайте ее! Осторожно!

Ноябрь

Глава 23

— Дело не в том, что люди заводят больше детей, — объяснял Баз Эйлер своему менее преуспевшему соседу и коллеге — дерматологу. — Просто теперь каждый хочет получить своего ребенка из рук доктора Эйлера.

Большой дом из белого кирпича, в котором доктор Эйлер арендовал помещения для офиса, находился на Семьдесят второй улице. Двадцать этажей сверху были жилыми, внизу работало медицинское содружество. Слева от парадного входа делили пространство педиатр, терапевт и дерматолог. Направо — такое же помещение занимал Баз Эйлер и его персонал, три медсестры и физиотерапевт. Холл освещали изящные лампы стиля «арт деко» — полукруглые перламутровые стеклянные тарелки, разрисованные зеленоватыми водорослями. На блестящем эбонитовом столике — статуэтка, девушка в коротенькой юбочке с борзой, обе фигурки покрыты бронзовой патиной, оттенявшей водоросли.

Баз Эйлер надеялся в ближайшем будущем расширить свою территорию за счет дерматолога. Обычно швейцар уважительно провожал к приемной Эйлера телезвезд, певиц, жен высокопоставленных чиновников и другую первосортную публику, поэтому сейчас он был ошарашен при виде двух молодых людей, одновременно влетевших в холл, как будто их выстрелили из двустволки.

— К Эйлеру — куда? — спросил один из них, в неправдоподобно вываренных джинсах и белой кожаной куртке в закатанными до локтей рукавами.

— Вы за женой? — растерянно спросил пожилой швейцар.

— Отец, я бы не сдвинул с места эту бочку с салом. Туда?

У швейцара был вид, будто он встретился лицом к лицу с чумой. Молодые люди одновременно подскочили к двери в приемную Эйлера, распахнули дверь и влетели внутрь.

— Слушаю вас... — автоматически произнесла дама, сидевшая в приемной. Ее лицо, только что выражавшее профессиональную доверительность и легкую надменность, вытянулось и стало точь-в-точь как у швейцара. Это была очень миловидная брюнетка лет сорока, ее глаза моментально отметили белую куртку и белесые джинсы и расширились в неприятии фасона, места производства и символизируемого ими образа жизни.

— Док там?

— Прошу про... — Брюнетка на секунду утратила дар речи, когда слова молодого человека — «Док там?» достигли ее слуха. Собрав все свое мужество, она продолжила: — Прошу прощения, вам назначено время?

— Там или нет? Быстренько, леди. — Юный хулиган говорил отрывисто, словно для него обычное дело — крик, но лично для нее он делает одолжение.