Банда Тэккера - Уолферт Айра - Страница 22

Прежде всего он снова испробовал все семь тэккеровских номеров. Потом опять взялся за Уилока. Но не мог разыскать ни того, ни другого. С минуту он сидел неподвижно, сжимая в руке трубку. Она стала теплой и влажной. Страшная усталость охватила Джо. Он не снял шляпы, и ему казалось, что она давит ему на голову. Он понурился, жирные щеки его обмякли и обвисли. Он сидел и смотрел на свою руку и чувствовал, как она становится влажной от испарины и как от этого становится теплой и влажной телефонная трубка. Вены на его руке вздулись, словно веревки. Если бы только у него было время, он бы еще раз попытался уломать Лео, прежде чем натравливать на него полицию. Он уламывал бы его целый месяц, будь у него время. Но времени не было. Сегодня пятница, а в среду уже все будет кончено; быть может, и сейчас уже слишком поздно. Джо начал медленно, вяло набирать телефон Бэнта. Голова его так дергалась при каждом обороте диска, что шляпа чуть не свалилась на пол.

Эд Бэнт был окружной партийный заправила. Он состоял на жаловании у Тэккера и взял на себя защиту синдиката от вмешательства полиции. Бэнта не было ни в клубе, ни дома, ни в конторе его адвоката, ни в Таммани-Холл, ни в его собственной конторе. В конце концов Джо разыскал его в итальянском ресторане «Тэо», куда Бэнт иногда заглядывал.

— Простите, что побеспокоил вас, — сказал Джо, — но я хотел бы обратить внимание капитана Миллетти на лотерею, которая работает в доме номер 92—53 на Эджком авеню.

— Лотерея? — У Бэнта была привычка говорить по телефону приглушенным голосом. Это придавало каждому его слову оттенок значительности и конфиденциальности.

— Она работает под самым его носом, — сказал Джо, — и, мне думается, он будет благодарен за сообщение.

— Да, разумеется, — сказал Бэнт. — Миллетти, несомненно, должен принять меры. Чья это лотерея?

— Это в помещении 2Ф. Работает каждый день совершенно открыто. Было бы неплохо прихлопнуть ее поскорее. — Джо взглянул на часы. Было уже слишком поздно. — Скажем, завтра — завтра днем, часа в два. — В это время Лео едва ли бывал в конторе.

— Завтра суббота.

— Верно. Тогда самое позднее в понедельник.

— Я сейчас же передам Миллетти, — сказал Бэнт. — Он, конечно, будет очень признателен за сообщение. Да, кстати, Уилок здесь. Он вам не нужен?

— Нет, — сказал Джо. — Нет, не нужен.

Теперь ему уже не о чем было говорить с Уилоком. Дело было сделано. Он уже не нуждался ни в чьем приказании. Чувство стыда охватило его — столь острое, что оно рвалось из него, как стон. Джо спрятал телефон, запер ящик на ключ и вышел из кабинета. Он знал: сейчас позвонит Уилок — захочет удостовериться, что налет будет сделан именно на банк Лео. А Джо не в состоянии был признаться сейчас в этом Уилоку. Нет, только не сейчас. Он просто не в состоянии был сказать кому-нибудь, что натравил полицию на родного брата, хотя бы и сделал это для его же пользы.

— Если будет звонить Уилок, — крикнул он Рудди, проходя через комнату, — скажите ему, что я не мог больше ждать. Завтра утром я так или иначе буду у него в конторе.

Гонзаго и Корделес обратили к нему свои смуглые, мясистые, улыбающиеся лица и приветственно закивали. Джо не мог принудить себя ответить на их приветствия. Ему хотелось плюнуть в их мерзкие рожи. Он быстро вышел из комнаты.

Спускаясь по лестнице, Джо услышал, как в конторе зазвонил телефон. «Уилок», — подумал Джо. Он спустился с лестницы почти бегом, на цыпочках, стараясь не шуметь, но, добежав до дверей, не вышел на улицу, а спрятался под лестницу и притаился там, в сыром, пахнувшем погребом полумраке. Он слышал, как дверь конторы открылась и Рудди крикнул: — Джо, эй, Джо! Джо!

Джо не ответил. Густой бас Рудди перекатывался у него в ушах; его охватила дрожь. «Какого черта я боюсь Уилока!» — подумал Джо. Он посмотрел на дверь, ведущую в погреб, ощутил обступавший его со всех сторон мрак, и дрожь его утихла. Потом он услышал, как дверь наверху закрылась. Джо заметил, что краска на двери погреба потрескалась, вздулась и кое-где облупилась. Это напомнило ему трубу парового отопления, которая проходила под потолком в квартире у Лео. Он знал из телефонной книжки, что Лео живет на старом месте.

«Лео еще поблагодарит меня когда-нибудь, — подумал Джо. — Я расскажу ему, как я тут стоял, и он пожмет мне руку и скажет спасибо за то, что я ради него вытерпел».

Он подождал еще, чтобы дать Рудди время выглянуть в окно, увидеть, что его нет на улице, и сказать Уилоку, что Джо только сейчас ушел. Потом он вышел из подъезда.

2

В помещении 2Ф дома № 92—53 на Эджком авеню было шестнадцать штатных работников: десять сортировщиков, которые подбирали лотерейные билеты по номерам и ставкам и получали за это по 17 долларов в неделю, и пять счетоводов; шестнадцатый совмещал должность бухгалтера и управляющего конторой.

Счетоводов было так много потому, что на каждого контролера открывался отдельный счет. Три счетовода получали по 21 доллару в неделю, а двое, умевшие работать с арифмометром и вести книги, — по 23 доллара. Они проверяли счета контролеров и ежедневно составляли для хозяина баланс — сколько продано билетов и сколько выплачено выигрышей. Ведомости по всем прочим операциям, а именно: гонорары адвокатам, поручителям, штрафы, расходы на подарки, взятки, подкуп полиции составлялись Эдгаром и хранились в личной конторе Лео. Кроме самого Лео, счетоводов и юриста, помогавшего представлять сведения о доходах и расходах, никто никогда не видел ни одной бухгалтерской книги Лео.

Семь сортировщиков из десяти были женщины: итальянки, испанки и негритянки. Все они были уже не молоды, и у каждой была семья. Раньше они работали домашней прислугой, либо служили уборщицами в конторах или отелях. У Лео они были свободны по утрам и могли посвящать эти часы хозяйству, а вечером поспевали домой вовремя, чтобы уложить детей спать. «Чистая» работа в конторе казалась им верхом блаженства, а короткий рабочий день — просто каким-то даром небес.

Смуглого, веселого, кудлатого сортировщика по имени Джузеппе Рицицци все звали попросту Джус. Это был рослый малый, спереди, сзади и с боков равномерно обложенный тугим слоем жира. Он работал шофером такси, пока в один дождливый вечер его машина не кувыркнулась с набережной прямо в воду. Погода стояла холодная, и все окна в машине были закрыты. Когда машина погрузилась в черную воду, Джус не смог открыть дверцы. Давление воды заперло ее, как на замок.

Джус всей тяжестью налег на дверцу; он колотил по ней кулаками, и плечом, и головой, но дверца не поддавалась. Это было так же бесполезно, как биться головой об стену. Снова и снова налегал он на дверцу, каждый раз обрушиваясь на нее всей своей тяжестью. Из груди у него вырывался храп, точно у загнанной лошади. Он чувствовал, как мускулы дрожат у него на взмокшей спине.

Кругом было тихо. Слышались только глухие удары тела о дверцу и тяжелое дыхание, со свистом вырывавшееся из горла Джуса, когда он отскакивал от дверцы, чтобы с новой силой на нее обрушиться. Джус слышал это и слышал еще журчание воды — черной воды, покрытой черной пеной, — фонтаном бившей из-под переднего стекла и узенькими струйками просачивавшейся из-под пола. Джус навсегда запомнил эти звуки, а также страшный гул в голове, от которого, казалось, вот-вот лопнет череп. Этот гул не стихал ни на минуту. Внезапно Джус вспомнил про окно. Он лег на сиденье, поднял ноги и ударом каблука вышиб стекло. Через несколько секунд он уже выбрался из машины и целый и невредимый вынырнул на поверхность.

Но, когда Джус снова захотел взяться за свою работу, оказалось, что это ему не под силу. Он мог еще кое-как заставить себя сесть в машину, но пробыть в ней больше минуты был не в состоянии. Это открытие озадачило его. Приключение само по себе не причинило ему особого вреда. Слегка побаливало плечо, да на больших мясистых руках кое-где была содрана кожа. Кроме этого, никаких повреждений не было. Джус даже не простудился. Он был все тот же здоровенный малый, не знавший, что такое болезнь или недомогание. Однако стоило ему сесть в машину, — а иной раз это случалось даже и в лифте или когда он, вернувшись ночью домой, входил в неосвещенный подъезд, — как его охватывала дрожь, и он чувствовал удушье. Он вовсе и не вспоминал о том, что было с ним тогда в машине, — нет, просто в глазах у него темнело, и ему начинало казаться, будто он тонет. Нужно было выйти из машины, чтобы это прошло. Он выскакивал на тротуар и стоял, дрожа, весь в поту, с побелевшим лицом, а потом ему становилось стыдно, и он начинал смеяться и думал: «Ишь ты — хуже бабы!»