Улав, сын Аудуна из Хествикена - Унсет Сигрид - Страница 64

– Ты помнишь, как мы сидели здесь с тобой в тот раз? – шепнул Улав Ингунн.

На выгоне уже появились большие проплешины, хотя накануне он отливал серебром и лишь кое-где проглядывал камень или можжевеловый куст.

– Видно, в этом году поздно сеять станут, оттепель-то наступила еще до благовещения.

Они постояли в лощинке, поглядели вслед всадникам. Арнвид обернулся и помахал, Улав поднял руку в ответ. Потом он сломал веточку шиповника и протянул Ингунн, но она не взяла, покачала головой, тогда он сам отщипнул несколько ягод, пососал их и выплюнул в снег.

– Ну что ж, пойдем назад?

– Нет, погоди немного. Я должна рассказать тебе об одном деле.

– Вот как! Ты что-то невеселая, Ингунн.

– Не с чего мне веселиться, – с трудом вымолвила она.

Улав поглядел на нее – сперва удивленно, потом лицо его стало озабоченным, он отвел глаза.

– Не оттого ли, что меня так долго не было с тобою? – тихо спросил он.

«Слишком долго», – хотелось ей сказать, но она не смогла.

– Я думал об этом, – сказал он так же медленно. – Я думал о тебе, когда последовал за ярлом; пойми, я знал, что это значило разделить с ним опалу. Но он был моим господином, первым, кому я поклялся в верности. Что мне оставалось делать? У меня пропадала охота к еде, когда я думал о том, что поселюсь в Хествикене, стану есть хлеб и пить пиво, а тот, кто помог мне воротить все, что у меня было, сам потерял все и должен скрываться в чужой стране. Только, поверь мне, я не думал, что пройдет столько лет… Ты считаешь, что я изменил тебе, раз уехал с ярлом?

Ингунн покачала головой.

– Сам знаешь, не мне о том судить, Улав.

– Я думал, – Улав глубоко вздохнул, – что раз мы с Иваром стали добрыми друзьями, пеня Колбейну наполовину уплачена добрыми английскими монетами, мы с тобою обручились, я тебе надел кольцо и подарки поднес, как положено жениху, так тебе, по моему разумению, лучше было оставаться здесь. Разве плохо тебе жилось у родичей твоих, Ингунн?

– Да что там! Жаловаться не могу.

– Жаловаться?..

Она услыхала первую легкую дрожь страха в его голосе, собралась с духом и взглянула на него. Он стоял с веточкой шиповника в руке и смотрел на нее, будто не понимая ее и опасаясь того, что она сейчас скажет.

– Тебе есть на что жаловаться, Ингунн?

– Видно, такова моя судьба… У меня… у меня не хватило сил… Улав, теперь я тебе более не гожусь в невесты.

– Не годишься мне?.. – голос его звучал глухо.

Снова она собрала все силы, чтобы взглянуть на него. Они стояли, глядя друг другу в глаза. Она увидела, что белокожее лицо Улава словно застыло, потускнело, посерело; сперва он молча пошевелил губами и лишь потом заставил себя сказать:

– О чем это ты говоришь?

Они продолжали стоять, не отводя глаз друг от друга. Под конец Ингунн не выдержала и закрыла лицо рукой.

– Не гляди так на меня, – взмолилась она, дрожа всем телом. – Я ношу дитя под сердцем.

Время тянулось бесконечно медленно, наконец она, не выдержав, опустила руку и снова взглянула на него. Она не узнала его лица – нижняя челюсть отвисла, как у мертвеца, он стоял недвижимо, будто каменное изваяние, молча уставясь на нее. И этому не было конца.

– Улав! – воскликнула она, не выдержав, с жалобным стоном. – Скажи хоть что-нибудь!

– Что же мне тебе сказать, чего ты хочешь? – вымолвил он тихо. – Кабы мне кто другой сказал это про тебя, я бы его зарубил насмерть.

Ингунн заскулила тоненько и пронзительно, словно пес, которому дали пинка.

Улав закричал:

– Заткни глотку! Тебя бы тоже стоило пришибить, сука паршивая, лучшего ты не стоишь! – Он наклонился вперед, и, как только он шевельнулся, она снова завыла, как побитая собачонка, отступила на шаг-другой и прислонилась к стволу осины. Наст слепил ее ярким светом, и она, не выдержав, зажмурила глаза и вдруг почувствовала, как боль судорогой свела ее тело: так корчится и съеживается мясо на огне.

Она снова открыла глаза и посмотрела на Улава – нет, на него она не осмелилась смотреть, она взглянула на веточку шиповника с красными ягодами, что лежала перед ним, брошенная на снег. Она тихонько запричитала:

– Лучше бы ты убил меня, лучше бы убил…

Лицо Улава медленно исказилось в зверином оскале. Он схватил обеими руками ножны и рукоять кинжала, потом рванул его с пояса и отшвырнул далеко. Кинжал тяжело шлепнулся в кучу талого снега и глубоко провалился в нее.

– Ах, кабы я умерла, кабы я умерла! – не переставала причитать Ингунн.

Она чувствовала на себе дикий взгляд его налившихся кровью глаз, и, как ни страшно ей было, она все же хотела, чтобы он убил ее. Обхватив шею руками, она тоненько стонала.

Он стоял и смотрел, не сводя глаз с белой, натянутой дугой шеи – Ингунн уперлась головою в ствол осины. Однажды он уже сделал таксе – меч выбили у него из рук; оставшись без оружия, он схватил человека за пояс и за горло, потом, отогнув ему шею назад, сломал ее – в первый раз тогда употребил он всю свою силу. Сейчас, глядя на нее, он и сам заметил в ней постыдную перемену: во всем ее облике был след другого человека.

С громким звериным стоном он отвернулся и побежал вверх по дороге.

Он слышал, как она кричала ему вслед, звала его, и сам не знал, отвечал ли ей вслух или про себя.

– Нет, нет, не могу я оставаться рядом с тобою…

Она лежала скорчившись на маленькой голой прогалинке у подножия осины, раскачиваясь из стороны в сторону. Прошло немало времени. Вот перед нею снова предстал Улав. Он склонился к ней, тяжело дыша ей в лицо.

– Кто отец… щенку, которого ты носишь?

Она взглянула на него и покачала головой.

– Да он… никто. Он служил писцом у ленсмана из Рейна. Зовут его Тейт, он исландец.

– Да уж не шибко ты разборчива, – прохрипел Улав, и из горла его вырвалось нечто похожее на смех. Он крепко схватил ее руку и сжал так, что она громко застонала.

– А Магнхильд? Что она говорит об этом? Вчера вечером сидела и смеялась со всеми! – Он заскрипел зубами. – Ясное дело, насмехалась надо мной, олухом царя небесного. Мол, радуется себе простодушно и не догадывается о том, какое ему счастье привалило… Будьте вы все прокляты!

– Магнхильд ни о чем не ведает. Я не сказывала ни единой душе до сего дня. Тебе первому.

– И на том спасибо! Стало быть, мне первому позволено узнать? А я-то думал сам зачать своих детей, да только…

– Улав! – жалобно закричала она. – Кабы ты не приехал нынче, до того, как… никто бы про то не узнал.

Снова они поглядели в глаза друг другу. Голова Ингунн упала на грудь, будто шея ее надломилась.

– Иисусе Христе! Человек ты или дьявольское отродье? – испуганно прошептал Улав.

Он распрямился и потянулся несколько раз, и каждый раз она видела красный рубец на его груди чуть пониже шеи. Он сказал словно про себя:

– Кабы я узнал, что на тебя напала проказа, я, верно, и тогда бы ждал с нетерпением дня, когда встречусь с тобой. «Хочешь ли ты взять в жены эту женщину, больную или здоровую?» – спрашивает священник перед алтарными вратами. Но такое… нет… такое!.. Боже милостивый, этого мне не снести!..

Он крепко ухватил ее за плечо.

– Слышишь, Ингунн? Не могу я! Скажи Магнхильд, сама скажи ей, что я не могу. И раз она не сумела укараулить тебя, раз такое случилось, пока ты жила под ее опекою, пусть она сама… Я не могу тебя видеть, покуда ты не освободишься от него…

– Слышишь? – начал он снова. – Ты сама расскажешь Магнхильд обо всем!

Ингунн кивнула.

Он пошел к дому.

Земля была сырая, и она чувствовала, что тело ее застыло и онемело от холода: от этого ей стало легче. Она обвила рукою осину и прислонилась к ней щекой. Теперь она должна ощутить в душе своей утешение, которого ждала после признания. Но найти его не могла, чувствовала лишь смертельное раскаяние, но не то раскаяние, что приносит надежду на лучшие времена. Ей хотелось лишь умереть; она не в силах была даже подумать о том, чтобы подняться и идти далее навстречу тому, через что ей должно было пройти.