Улав, сын Аудуна из Хествикена - Унсет Сигрид - Страница 62

Близилась весна; об эту пору земля на холме в здешних краях всегда голая, бесснежная. Никто и не заметит ее, Ингунн, следов… А к северу от усадьбы раскинулась большая березовая роща. Она тянулась с горы, где была коптильня, и спускалась вниз, почти к самой воде. Внизу она сужалась в полоску долины, зажатой меж поросшими вереском пригорками, – оттуда ее из усадьбы никто не увидит и не услышит, да и люди туда забредают крайне редко. Лед во фьорде еще не вскрылся – не пришло время. Но на каменистом холме с южной стороны, на том месте, где случился обвал, лежали огромные груды камней, и часть их осыпалась вниз, в долину. Эти камни, собранные с полей, накидали здесь в стародавние времена. Тут люди из Берга закапывали издохших лошадей и прочую падаль…

6

Она поднялась в стабур, где хранились ее пожитки еще с тех пор, как Оса была жива. Был полдень, конец зимы, до благовещения оставалось всего несколько дней. Она сидела и мерзла в меховых сапожках, в душегрее из овчины, надетой поверх платья: в доме было холоднее, чем на дворе. С крыши мимо открытого оконца длинными светлыми полосками без конца сыпались капли, а над отверстием в белом потолке воздух дрожал и поднимался паром к синему сияющему небу. Она открыла очажный заслон, чтобы немного проветрить светелку; ей сейчас было тяжело дышать, а голову сжимало так сильно, что казалось, будто под черепом на мозг был надет тяжелый свинцовый шлык. От этой тяжести кровь стучала молоточками и билась на шее, за ушами, давила на глаза, и перед глазами мелькали красные и черные круги. Она забралась в эту каморку, оттого что боялась – вдруг кто-нибудь заговорит с нею, а у нее не было сил отвечать. Здесь все же было полегче сидеть расслабившись…

После ей всегда казалось, будто у нее было предчувствие того, что случилось в этот день. Она услышала стук копыт на тропе, ведущей во двор, поднялась и выглянула в окно. Первым в ворота въехал Арнвид; он сидел на черном коне, на котором была парадная уздечка с колокольцами. Вторая лошадь тоже была Арнвида, она узнала ее, – приземистая, серая с рыжими подпалинами; на ней ездил его латник. Третий же всадник, тот, что ехал на коне сером в яблоках, со сбруей из красной кожи, был Улав, сын Аудуна; она почувствовала это еще до того, как он подъехал настолько близко, чтобы можно было узнать его.

Он придержал коня, глянул вверх и, увидев ее в оконце, помахал рукой. На нем был просторный черный дорожный плащ, который сзади падал широкими складками на круп лошади, а спереди доставал ему до подошв сапог, вдетых в стремена. Шлык он откинул назад, а на голове у него была черная заморская шляпа с высокой тульей и узкими полями, из-под которых выбивались светлые волосы, закрывавшие лоб до самых бровей. Он улыбался, махая ей.

После ей вспоминалось, что, увидев его, она почувствовала, будто очнулась от страшного сна. Улав воротился! Уж, верно, на беду, не иначе. Теперь ей конец, это она тут же увидела ясно и отчетливо. На миг ей почудилось, будто она расплеснула во все стороны кромешный мрак, и дьяволы, кишмя кишевшие вокруг нее словно шевеление самого мрака – столь тесно, что они терлись друг о друга локтями и коленками, – окружив ее и волоча за собою вместе с мраком, тоже разлетелись брызгами. После ей всегда казалось, что уже тогда, спускаясь по лесенке стабура, она знала, что не остается ничего иного, как сказать все без утайки, отдаться на его суд.

Улав стоял с челядинцами, вышедшими, чтобы дать корму лошадям прибывших гостей. Он обернулся к ней. С болью и гордостью увидела она, как он пригож, – а она уронила себя, потеряла его! Черная одежда так шла ему – белокурому, ослепительно красивому. Он протянул ей руку: «Вот мы и свиделись, Ингунн!» Он глянул на ее исхудавшее лицо и, не смущаясь, не спрашивая позволения, не считаясь с обычаями, у всех на глазах обнял ее, притянул к себе и поцеловал прямо в губы.

– Долго же пришлось тебе ждать меня, Ингунн, голубушка моя. Пришел колец нашей разлуке, я приехал забрать тебя, увести в свой дом.

Он отпустил ее, она подошла к Арнвиду, и они поздоровались, как подобает родичам, поцеловав друг друга в щеку.

Она стояла молча, пока молодые люди здоровались с фру Магнхильд. Они с улыбкой рассказали, что Ивар тоже был с ними, да они ускакали, оставив его возле церкви – ни галтестадский гнедой, ни галтестадский бонд не любят быстрой езды.

– Ты ведь знаешь, как он злился на тебя в юности за то, что ты ездишь так быстро, – засмеялась фру Магнхильд. – Но с той поры, как ты бросил эту дурную привычку, брат мой стал жаловать тебя!

«До чего же хороший выдался денек! Не припомню такого!» – думала Ингунн.

На земле и на скованном льдом море под весенним солнцем серебрился наст. В начале недели наступила оттепель, и снег с деревьев в лесу словно языком слизало, хвоя искрилась, по-весеннему зеленая, словно только что вымытая. На выгоне в голубовато-коричневом голом чернолесье выделялись бледно-зеленые стволы осин.

Она почувствовала, как волна радости захлестнула ее сердце оттого, что мир полон солнца, красоты и веселья. Себя же она отгородила от этого мира, обрекла на заточение в темном углу. И все же хорошо, что жизнь так прекрасна для других – для тех, кто не опозорил себя. И когда она в тот же миг ощутила, как дитя шевельнулось у нее во чреве, напряглось с силою, сердце ее робко пролепетало в ответ: «Нет, нет, я более не желаю тебе ничего худого».

Они сидели за столом, и Ингунн молча прислушивалась к разговору мужчин. Она поняла, что Арнвид и Ивар уже на другое утро поедут далее на север к Хафтуру, сыну Колбейна, чтобы отдать ему третью четверть пени за Эйнара. Улав порешил, что ему пристойнее будет не встречаться с Хафтуром, покуда не выплатит ему всех денег; тогда же он возьмет Ингунн и приданое из рук ее родичей.

– Вижу, тебе неохота ехать с нами дальше, – захихикал Ивар, сын Туре. – Ты теперь, поди, не двинешься никуда из Берга, покуда тебя не сгонят со двора.

– Да уж побуду здесь, пока фру Магахильд станет терпеть меня под своею крышею и велит давать корм моему коню. – Он засмеялся вместе со всеми и быстро глянул на Ингунн краешком глаза. – По правде сказать, мне более всего охота остаться здесь, порешить дело с Хафтуром и сразу же забрать мою Ингунн в Хествикен.

– Что ж, сдается мне, это можно уладить, – рассудил Арнвид.

– Смекаю, что ты хочешь сказать; спасибо тебе, только я боле не хочу просить тебя о помощи, Арнвид, теперь я и сам управлюсь. Сделаю, как говорил вам в Галтестаде: поеду на юг, погляжу, что там творится в Хествикене, прежде чем везти туда свою жену, да прихвачу деньги – те, что мне надобно получить в Осло. К тому же будет много легче собрать свидетелей на замирение, если я устрою пир в те дни, когда люди поедут домой с тинга. Твоя правда, дело это столь затянулось и запуталось, что надобно теперь его закончить как следует быть.

«Люди поедут с тинга в середине лета…» Мысль об этом промелькнула у нее в голове, словно ее шепнули злые духи, державшие ее в плену всю зиму. Но сейчас соблазна ей в том вовсе не было. Теперь, когда она снова увидела Улава, так далее продолжаться не может. Перед нею снова всплыло все то, о чем она думала непрестанно: как бы она стала жить в Хествикене с Улавом и их детьми. Туда ей пути заказаны: даже если б она захотела избавиться темной ночью от своей тайны, упрятать ее в груду камней, это ей не поможет. Назад к Улаву пути нет.

Ивар сперва перекрестился, а потом рассказал со смехом, что Улав до сей поры еще не ступал на землю Хествикена. Вот чудной-то!

Улав стал оправдываться с улыбкой – он покраснел оттого, что старый человек так сконфузил его, и сразу словно помолодел. Он выглядел моложе и больше похож был на прежнего Улава, чем в свой последний приезд, хотя теперь на его красивой округлой шее появились бороздки, а когда он резко поворачивался, пониже ворота виднелся красный рубец. И лицо у него исхудало и обветрилось. И все же он казался совсем молодым; Ингунн поняла – это оттого, что он был так рад. Сердце ее вдруг стало тяжелым, заныло – верно, он станет убиваться, когда узнает, что она не сберегла себя, что он потерял ее.