Улав, сын Аудуна из Хествикена - Унсет Сигрид - Страница 59

Тейт недоверчиво улыбнулся – он продолжал стоять, глядя на плачущую девушку.

– Не знаю, ждешь ли ты, что он вернется и женится на тебе. Или же у тебя и после были дружки… Как бы там ни было, он, как видно, не торопится, этот твой любезный… Боюсь, Ингунн, ни к чему тебе ждать его… того и гляди по рукам пойдешь!

Она сидела как прежде, плача тихо и горестно. Тейт немного смягчился.

– Лучше выходи за меня, Ингунн, я-то у тебя под рукой. Я буду тебе… буду тебе добрым мужем… Только бы тебе избавиться от этой… ну, ветрености твоей, что ли… и стать степенной и разумной с нынешнего дня. Я… я люблю тебя, – молвил он неловко и слегка погладил ее по склоненной голове. – Несмотря ни на что…

Ингунн оттолкнула его руку.

– Да не плачь так, Ингунн, я и не думаю бросать тебя!

Она поднялась и стояла, глядя перед собой. Она поняла: тщетно пытаться рассказать ему правду о том, что он слышал про нее. Так вот, стало быть, какие сплетни ходят здесь, в округе, где никто не знал Улава и лишь немногие знали ее не как девушку, которую никто ни во что не ставит, не как девушку, опозорившую весь свой род, изгнанную из круга родичей и лишенную их милости…

Она не в силах была заставить себя говорить об этом… Но то, что вышло меж Тейтом и ею… Пожалуй, она должна объяснить ему, как все могло случиться. И она сказала:

– Я сама знаю – это кара за мой грех… Знаю, я тяжко согрешила, не пожелав простить Колбейна, брата моего отца. Я радовалась, когда он помер, и думала о нем с ненавистью и жаждой мести; отказалась я поехать и на поминки. Это он более всех повинен в том, что меня разлучили с тем, кому я предназначена с малолетства и кого хотела взять в мужья. Ни одной молитвы не желала я прочитать за упокой души Колбейна, хотя думала, что уж ему-то крайне необходимы молитвы, которые… Когда они читали вечером «De profundis», я вышла из горницы. И отказалась ехать вместе со всеми на север, на его похороны… Боже, смилуйся надо мной! Я сама знала, что это грех – ненавидеть недруга, уже призванного на суд божий. Тут явился ты… а мне так хотелось думать о чем-нибудь другом… Я обрадовалась, и когда ты захотел подняться со мной в клетушку, где хранилось шерстяное тканье… Я ведь думала, ты еще мальчик… А в моем тогдашнем расположении духа мне хотелось шуметь и дурачиться с тобою, только бы не думать о мертвом. И тогда мы принялись перебрасываться клубками шерсти из мешков… Но я никогда не думала, нет, не думала… хоть ты потерял стыд и говорил непристойности… Я думала, это оттого, что ты столь игрив и молод…

Тейт стоял, глядя на нее все с той же недоверчивой усмешкой.

– Ладно, пусть так. В первый раз я взял тебя против твоей воли. Ну, а потом, ночью?

Ингунн, вовсе отчаявшись, опустила голову. Этого она не могла объяснить. Она и сама едва это понимала. Она не могла заснуть тогда всю ночь, раздавленная ужасом и стыдом. И все же она сама не верила, – это и вправду случилось; ныне она стала блудницей и навеки обесчещена. Словно воспоминание о каком-то сне или шальном опьянении, мучило ее воспоминание о собственной дикой и необузданной веселости в полдень на чердаке, в клетушке, где хранилось шерстяное тканье. А то, что Тейт овладел ею… Но все время он словно стоял перед ней, каким виделся ей тогда, после ночи святого Йона, когда она на следующий день злилась на себя за свой нелепый страх перед ним. Ведь он был всего-навсего мальчик – славный, разумный и бойкий, с которым ей было просто весело, чуть дерзкий на язык… пожалуй, но ведь он так молод… И все же тогда ночью она знала, что навеки погибла; теперь она – настоящая шлюха… Под конец Ингунн заснула и проснулась, лишь когда Тейт обнял ее. Она и не подумала запереть дверь – в усадьбе никогда этого не делали, когда спали летом на чердаке. Теперь она уж точно не могла вспомнить, почему не пыталась тогда его прогнать. Верно, думала, что позор ее станет еще ужасней, если она скажет ему, будто знать его не желает; ведь он уже овладел ею… Если она признается ему в том, как он ей ненавистен… А когда он явился к ней и она услыхала его свежий, юношеский голос, ей уже более не казалось, что она так страшно его ненавидит, – ведь он был так ребячлив! И даже сам не подозревал, какую навлек на нее беду. Он-то не знал: она связана с другим и жена ему пред богом, да и всем людям ведомо – Улав ей муж. Только на другое утро, когда она узрела свое несчастье при свете ясного дня, ее осенило: надобно немедля положить этому конец – не допустить себя пасть еще ниже. Сама она чувствовала, что не в силах ничего для этого сделать, ведь собственной волей ей эти узы не порвать… Мучаясь, терзаясь, она звала на помощь… Что бы со мной ни сталось, я не стану сетовать, только бы мне больше не грешить…

Тейт стоял, глядя на нее. А когда она не смогла продолжать далее свою речь, он протянул ей руку:

– Лучше нам помириться, Ингунн, попробовать прийти к согласию и жить как добрые друзья.

– Да, но я не хочу замуж за тебя. Тейт… скажи своим друзьям, пусть не едут сватать меня…

– А этого я не хочу. А ежели родичи твои скажут «да»?

– Все равно мне должно дать отказ.

Тейт немного помолчал. Она видела: в нем кипит злоба.

– Ну, а ежели я сделаю по-твоему? Не стану свататься и не приду более сюда? А родичи твои увидят, когда настанет время, что ты снова взялась за свое?

– Все равно не хочу за тебя замуж.

– Не думай, будто тебе удастся отыскать меня и поймать на крючок, коли я понадоблюсь тебе зимой. Я был готов поступить с тобой по чести, ты же встретила меня насмешками и поношением.

– Не понадобишься ты мне!

– Ты это точно знаешь?

– Да, скорее во фьорд брошусь, чем пошлю за тобой.

– Вот как… Ну, это дело твое, и грех тоже – падет на твою голову. После этого ты, верно, считаешь, что между нами ничего недоговоренного нет?

Ингунн молча кивнула. Тейт немного постоял, потом круто повернулся, перескочил ручей и побежал вверх по склону за своей лошадью. Когда он появился на тропинке, Ингунн стояла, застыв на месте. Поравнявшись с ней, он придержал лошаденку.

– Ингунн… – умоляюще сказал он.

Она смотрела ему прямо в глаза – и, вне себя от бешенства и смятения, он, наклонившись, изо всех сил ударил ее по щеке так, что она пошатнулась.

– До чего же ты зла и блудлива, сука проклятая! – Он боролся со слезами. – Да воздается тебе по заслугам! За ту лживую игру, которую ты вела со мной.

Он вонзил шпоры в бока лошаденки, и она побежала рысью. Но уже на вершине холма она потрусила, как обычно, не спеша.

Ингунн стояла, глядя вслед всаднику; она прижала руку к пылающей щеке – нет, она больше не сердилась на Тейта. С удивительной ясностью и горечью она поняла: Тейт сказал о ней то, что думал. И это приумножило ее страдания. Сама она теперь отчетливо вспомнила: он ей был мил. И жаль его – ведь он так молод…

«Пожалуй, надо домой», – подумала она. Но когда она вспомнила об усадьбе там, наверху, у нее подкосились ноги. Куда бы она ни пошла, все будет напоминать ей о нем…

И однако же, где-то подспудно, неясная для нее самой, забрезжила мысль: через несколько месяцев ей станет легче. Раз уж не понадобится больше думать об этом… И вдруг в душе ее огненным лучом вспыхнул страх. Хотя едва ли это возможно… Но даже если бы Тейт не сказал ничего, она сама давным-давно опасалась… Хоть она и хворала от горя и беспрестанного ожидания, все же она знала: когда пройдет столько времени, что она сможет до конца увериться – эта беда ее миновала, – ей не будет так тяжко. И ей не будет казаться, как ныне, что вся ее жизнь в грядущем загублена несчастьем и грехом…

Старая Оса, хозяйка, сильно исхудала с осени, и Ингунн с любовью, без устали пеклась о ней. Фру Магнхильд не переставала дивиться, что сталось с девушкой. Все эти годы она видела: племянница слоняется по усадьбе без дела и часто словно бы спит на ходу. Не утруждает себя, а уж ежели нельзя вовсе уклониться от дела, то работает как можно медленнее. Теперь же Ингунн словно пробудилась от сна, и тетка увидела, что она умеет работать, коли захочет, и вовсе не столь нерасторопна, когда старается. Порой у фру Магнхильд мелькала мысль: неужто бедняжка боится, что ей станет худо после смерти старушки? Небывалое прилежание Ингунн, казалось, было мольбой о большей благосклонности к ней, когда уже не понадобится ходить за бабушкой. Может статься, они, родичи, были не слишком добры к этому злосчастному хрупкому созданию!