Друг человека - Смельницкий Юлий Михайлович - Страница 6

В конце этого озера, из-под Макбета, шедшего береговым тростником и камышами, выбежал, хлопая по воде крыльями, крупный гусь.

Появление на воде гуся — было так неожиданно, что я растерялся и позорно пропуделял в двадцати шагах.

После выстрела, гусь нырнул и показался на средине озера. Не поднимая головы, он плашмя поплыл на другой берег.

Выстрел из левого ствола, утиной дробью, — не имел желательных последствий, и гусь снова скрылся под водой.

— Досадно! Так близко, и так глупо вышло…

Старый охотник, я взволновался, как юный гимназист-охотник, впервые близко увидавший утку.

Очевидно, продолжительная тренировка и долгие годы охоты не умеряют наших охотничьих волнений.

Так за что же, мы зло бьем плетью, шомполом ружья, топчем каблуками охотничьих сапог собаку, когда она, тоже взволнованная, не выдержит стойку?!

По берегам озера не было кочек и кустов; только тростник узкой полосой рос в воде.

— Негде спрятаться, — гусь не уйдет…

Обойдя озеро, я скоро нашел гуся. Он изменил способ защиты, — не побежал по воде, а нырнул еще в тростнике. Я слышал, как он булькнул в воду, но его не видел, и когда ждал появления гуся на средине озера, он вынырнул и поплыл вдоль берега, и также, как и в первый раз, не поднимая головы.

Четыре раза я находил гуся. Три раза стрелял, и только, загнав его в узкий конец озера, поросший редким тростником, осторожно, держа собаку сзади, подкрался к берегу, и увидев гуся в тростнике, его убил.

С большой радостью (наконец-то, мы тебя получили!), Макбет бросился в воду и принес крупного тощего гуся.

По осмотре, я нашел у гуся, под крылом на плечевой кости, большой нарост миндалевидной формы.

Таких гусей за все время моей охоты, я взял три штуки, — двух осенью и одного весной. Первых, — я убил выстрелами на воде. Последнего, — на пашне, — он не мог высоко подняться, недалеко перелетал над жнивой и я поймал его руками.

Под крыльями, у всех трех гусей, такие же опухоли, как и у этого, убитого мной сегодня вечером.

Опухоли начинались от плеча и постепенно спускались на нет вдоль крыльев, обросли редкими перьями, сквозь которые просвечивалась красная воспаленная кожа.

По большому размеру опухолей, можно было думать, нет ли в них гноя, а их продолговатая форма могла вызвать предположение о существовании в опухоли глистов. Но вскрытие опухолей не обнаружило в них гнойников, паразитов, следов дроби и неправильных костных мозолей, указывавших на переломы костей и последовавшие их сращения.

Одинаковость мест и формы утолщений дают основание заключить, что таких гусей неправильно называют подранками, и что имеющиеся у них под крыльями опухоли, произошли от болезни надкостницы или плечевого сустава, обострившейся во время весеннего или осеннего перелетов.

Совершая эти перелеты, гуси бередят больные крылья, летят с товарищами сколько могут, а затем, отстают от них в пути, и, не имея сил лететь дальше, — гибнут.

Такие гуси, — отсталые, больные.

Может быть, этими болезнями их крыльев об'ясняются легендарные рассказы о том, что люди брали руками живых гусей и лебедей, с выползавшими из под крыльев ужами и змеями…

На преследование гуся ушло больше часа, и когда я пришел к месту сидки, вечерняя заря уже догорала, слабо просвечивая узкими, багрово-лиловыми полосами, на сером фоне неба.

Вблизи не было кустов, и шалаш на сухом берегу озера не из чего сделать.

Пришлось встать в камыше, — в воде и грязи.

Ногам холодно, негде положить собаку, и я отвел ее на другую сторону озера, к стогу, и покрыл небольшой охапкой сена. Там же, возле собаки, положил и сумку с гусем.

Вернувшись в свою мокрую сидку, я пожалел, что не надергал сена из стога, — положить себе под ноги.

Но, — и времени не было дергать сено, да и стожок так осел, что для Макбета я не мог вытеребить столько сена, сколько было нужно.

Снег перестал. Заметно холодало. Стоя в воде, мерзли ноги. Пробитая дождем шубка, коробилась и шуршала.

— Не долго… Как-нибудь простою и в воде. Хорошо, что Макбета положил в стогу. Там ему будет лучше.

Так думал охотник.

Собака же, — рассуждала по-другому: она полезла на стог.

— Зачем она лезет?…

Два раза этой же осенью, когда в шалаше не было сухого места для Макбета, я оставлял его в ближних к шалашу стогах. Положу около него ягдташ, и собака спокойно лежала в стогу до окончания охоты.

Правда, тогда не было морозов, и я оставлял Макбета не возле стога, а в стогу, вырыв в нем ямку, и собака лежала на сухом сене. Сегодня же, — холодно. Мокрый Макбет лежал на сырой земле возле стога. У него на шее мелкие ледышки замерзшего снега, и если «голод — не тетка», то и мороз — не «дядя», и у стога — собака мерзла.

Взобравшись на верхушку стога, Макбет быстро заработал передними лапами, разрывая сено.

От меня до стога — не более сорока шагов, и на его верхушке, на зорю, хорошо видно собаку.

На озеро налетела утка, и увидев на стогу собаку, свернула в сторону.

— Куда же девать Макбета? Он будет отпугивать уток…

Девать некуда и поздно, — где-то в лугах уже стукнул выстрел.

Вечер испорчен, и никто, кроме меня, не виноват в этом; если бы первым выстрелом я убил гуся, то во время вернувшись на сидку, успел бы сделать себе шалаш на сухом месте, и укрыл бы от холода Макбета, не заставляя его лезть на стог.

Чувство неудовлетворенности собой овладело мной.

Прежде, таких промахов не было. Я отпустил бы подальше гуся и убил бы его сразу; ныне же, увидав гуся, заволновался, как желторотый охотник.

— Ничего не поделаешь! Пришла старость…

Но такие печальные мысли рассеял Макбет; он скоро кончил свою работу и улегся в вырытой им в верхушке стога ямке.

На верху стога виднелись только вз'ерошенные клочки сена, и собаки не было видно.

Мысленно, я похвалил Макбета: наверху стога, в сухом сене, ему теплее, чем внизу у стога, и поместившись в своем ложементе, он не помешает моей охоте, — согреется и уснет.

Звеня крыльями, высоко летели над лугами большие (сотенные) стаи уток на другой берег Камы, — кормится на яровых полях ночью.

Это шла утка полевая.

Вскоре за ней пойдет кормиться на озера и наша утка, — луговая.

Кое-где по лугам начали стрелять.

В морозном осеннем воздухе, выстрелы казались слабыми ударами кнута или хлопушки.

На камских песках, как бы звеня колокольчиками, лебеди перекликались.

Днем — сонные и беззвучные луга, вечером проснулись, наполнились движением и заговорили теми языками, которые охотникам знакомы и понятны.

Небольшими стайками и в одиночку, — по лугам полетели «наши» утки, — луговые.

Начался вечерний перелет. Зачастили выстрелы на сидках.

Пора бы выстрелить и мне.

Трепет ожидания прилета птицы и наступления одной из радостей охоты достиг кульминационного пункта…

С сильным свистом, как брошенный невидимой рукой, чуть не задев меня за шапку, кряковной селезень, грузно, — «утюгом», — спустился в камыши.

Спустился рядом, в нескольких от меня аршинах, всхлопнул крыльями (оправился), и тихо шваркнул, — нет ли на озере товарищей.

Я кашлянул.

Селезень поднялся кверху. Узкая полоса красного света прорезала вечерний сумрак, и убитая выстрелом птица, упала в воду, — там же, где и поднялась.

Немного побилась крыльями в воде и затихла.

Вскоре, три утки сели под другой берег озера.

Также, как и селезень, они низко летели над озером (в пасмурные и ветреные вечера утки летят низко), и я не успел выстрелить, когда они садились.

Мой кашель и шиканье не испугали уток, и они поднялись только после того, как я пошел к ним по воде.

Первым выстрелом, я убил одну утку; она упала за озером, на кошеные луга вблизи стога.

Вторым, — пропуделял. Стреляная утка снизила, отделилась от другой и быстро скрылась правее стога.

Стороной, вне выстрела пролетели несколько уток и сели на соседние озера.