Инквизитор. Акт веры - Ульрих Антон - Страница 37

Дон Хуан медленно шел по балкону, что находился на противоположной стороне галереи, устремив на Анну пронзительный взгляд. Он видел, в каком состоянии находится сейчас аббатиса, но ни словом, ни жестом не собирался поддержать свою бывшую возлюбленную. Инквизитор упивался собственной властью, которую Анна еще не ощутила в полной мере, но обязательно ощутит, в этом дон Хуан дал себе слово. Его гордыня возносилась к небесам, трубя о себе во все трубы.

Аббатиса монастыря Босых кармелиток дошла до конца галереи и вошла в библиотеку. Ранее она ни разу не соизволила входить сюда. Дон Октавио, и сам не читавший книг, однако, счел должным наполнить библиотеку самыми лучшими и роскошными трудами теософского содержания. Войдя в прохладную библиотечную залу, Анна уселась в удобное кресло и принялась неторопливо перебирать по памяти наиболее неприятные строки письма епископа. Таким образом она возбуждала в себе смелость в отношении инквизитора и желание отомстить. Ее гордыня не хотела смириться с подчинением в своем же монастыре, выстроенном на месте жалкой кучи нагроможденных друг на друга построек. Да если бы не монастырь, про Карабас бы вообще никто не знал. Селение-призрак, а не окружение монастыря – вот что сталось бы с Карабасом, не реши она, Анна, божественная беата, собеседница Богородицы, устроить здесь свое временное мирское пристанище!

Стукнув кулачком по столику с весьма искусно вырезанной на столешнице сценкой исхода Святого семейства в Египет, аббатиса решительно зашагала обратно в зал. Проходя мимо трапезной, она не преминула зайти туда, пройти на кухню и крикнуть запуганной келарше, что обед следует готовить в то же самое время, как всегда. Келарша, которую только что посетил брат Бернар и объяснил, что она обязана за все время проведения следствия кормить еще и Великого инквизитора Кастилии со всею свитой, дрожа, сказала, что советник инквизитора лично распорядится, когда начать готовить обед.

– Брат Бернар так и сказал, – добавила она, хлопая заплывшими жирком глазками, которые уже с трудом пробивались из огромных щек.

– Значит, так и сказал? – надменно переспросила Анна.

– Да, – затрясла головой келарша.

– Так вот, слушай. Если не желаешь сей же час получить двадцать розог, а потом еще и полдня простоять на горохе, читая «Отче наш» сто раз подряд, немедленно приступай к готовке. Да, – добавила аббатиса, отойдя к двери и поворачиваясь к оторопевшей послушнице. – Запомни раз и навсегда. Это мой монастырь. И здесь правит мой устав. Знаешь пословицу, что со своим уставом в чужой монастырь лучше не соваться?

– Простите меня, ваше высокопреподобие, – в голос заревела келарша.

Анна с высоко поднятой головою вышла из кухни, миновала сквозь длинные столы трапезную и направилась в залу капитула, в которой обычно проводила время. Однако при подходе к зале ее раздутая гордость столкнулась с реальной преградой. Прямо у закрытых дверей залы стояли двое фамильяров, облаченных в красивые кирасы, и они преградили ей путь.

– Позвольте! – с вызовом воскликнула Анна.

– Сюда нельзя, – басом заявили ей телохранители инквизитора.

– Это еще почему? Как вы смеете…

– Там Великий инквизитор. Теперь это его кабинет. Он распорядился никого сюда не впускать.

Анна огромными от удивления глазами глядела на высоких фамильяров, столь нагло преграждавших ей путь в ее же собственном монастыре. Ей особенно стало обидно, что ее осторожно, но явственно выживают, отгораживая все большую территорию. Только недавно аббатиса вышла из залы, где прочла письмо епископа, и вот она уже не может попасть туда.

Настоятельница «босых кармелиток» даже не могла себе представить, что подобное постепенное давление на аббатов богатых монастырей, которые считали себя владыками своих аббатств, уже было отработано в других местах. Теперь же очередь дошла и до нее. Инквизиторы очень ловко пользовались обуявшей почти всех аббатов гордыней, которая при подобном давлении заставляла их делать глупейшие ошибки, за которыми немедленно следовало жестокое наказание. Но Анна не знала об этой психологической войне, а потому сама в порыве праведного негодования написала письмо отцу, изложив в нем жалобы на инквизитора и на епископа, и отправила его с посыльной послушницей.

Послушница дошла до ворот, где была тотчас же перехвачена фамильярами, дежурившими там. Стражи отобрали письмо, а послушницу передали в руки Санчесу, который лишь показал напуганной посыльной свой только что оборудованный «рабочий кабинет», как та выложила все, что знала о письме, после чего была благополучно отпущена на свободу.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Великий инквизитор Кастилии, именуемый в мирской жизни доном Хуаном, маркизом де Карабасом, сидел в глубоком кресле, подперев руками подбородок, и с безразличным видом перечитывал в очередной раз послание аббатисы герцогу Инфантадскому. Он не был так удивлен безрассудным поведением жертвы, как в первый раз, когда брат Бернар показал ему прием скрытого давления, действующего на высокопоставленных господ весьма эффективно. Ради действа дон Хуан не носил ценных украшений. Тем самым он показывал, что инквизитора невозможно подкупить никакими денежными суммами или драгоценными подношениями. Инквизитор и так реквизирует то, что сочтет нужным. Ему дана власть много выше мирской. Власть дона Хуана теперь зиждилась на Божественной вере. Даже епископ преклонялся перед ним. Когда Великий инквизитор Кастилии явился, неся в руках доклад старшего экзорциста, отца Антония, доставленный желавшим выслужиться перед инквизицией молодым секретарем епископа, с требованием передать следствие об одержимости аббатства в его руки, епископ не прекословил.

Дон Хуан встал и, пройдясь по зале, остановился у окна. Окно выходило во внутренний дворик, около которого только что гуляла донья Анна. И тут ему в голову пришла странная мысль: «А ведь в монастыре нет места для кладбища!» Все аббатства обладали собственными кладбищами, которые постоянно пополнялись мертвыми и облагораживались живыми. Монахи не желали да и не могли быть погребены вместе с мирскими жителями. Здесь же, у Босых кармелиток, своего кладбища не было.

Отметив в памяти это странное обстоятельство, дон Хуан подошел к столу и позвонил в колокольчик. На звук тотчас вошел один из фамильяров.

– Вели ввести задержанную. Ту, что я задержал, – приказал инквизитор.

– Француженку Маргариту Лабе, – подсказал брат Бернар, сидевший в углу залы и тихо перебиравший четки.

Фамильяр умчался исполнять приказание.

Инквизитор по опыту знал, что люди, подобные Маргарите, лучше других готовы идти на сотрудничество, не брезгуя при этом замарать честные имена других.

Маргарита с пришибленным видом вошла в залу капитула, предназначенную для собраний членов ордена Босых кармелиток, которые ни разу не проводились, а сама зала предназначалась для единоличного пользования настоятельницы. Те несколько часов, что француженка просидела под замком, живо напомнили ей прошлые годы, когда Маргариту заточили в тюрьму по ложному обвинению в колдовстве.

Черный всадник, так ловко сумевший поймать ее, сидел перед ней в кресле аббатисы и с безразличным видом просматривал мелко исписанные бумаги. В дальнем углу в тени прятался монах, которого Маргарита ранее не видела. Однако приветливая улыбка, изображенная братом Бернаром, увидевшим, что послушница его заметила, не смогла обмануть хитрую француженку. Маргарита Лабе по опыту знала, что любое общение с инквизицией будет иметь для нее самые тяжкие последствия.

Помощница Анны подошла к Великому инквизитору Кастилии и склонилась в глубоком поклоне, всем видом показывая то смирение, которое она испытывает при виде столь важной особы. Дон Хуан бросил на послушницу беглый взгляд и сухо проговорил:

– Итак, Маргарита Лабе, француженка, урожденная Наварры. В шестнадцать лет была осуждена за колдовство. Сумела бежать. Ныне пребывает в Испании и числится разыскиваемой властями и Святой службой Французского королевства. Скрывается в монастыре Босых кармелиток, где занимает должность помощницы настоятельницы монастыря. Признана заочно виновной по всем пунктам обвинения. Светские власти просят церковь передать тебя в ее руки. Ну, Маргарита Лабе, что ты на это скажешь? – спросил он, откладывая бумагу в сторону и в упор глядя на сильно побледневшую послушницу.