Джек. В поисках возбуждения - Ульрих Антон - Страница 12

– Сэр Джордж Мюррей-младший, – пролепетал я.

– Правильно, молодец. Вот это и называется оксфордское братство, – торжественно изрек Джордж и, довольный собой, удалился, оставив меня перед дверью в общежитие.

Меня поселили в одной комнате с девятью мальчиками моего возраста, младшими учениками. Едва лишь я вошел в комнату, как мальчики окружили меня, разглядывая и расспрашивая, кто я и откуда? Наконец, признав во мне человека своего круга, они позволили мне расположиться на свободной кровати.

И вот потянулись бесконечные, похожие один на другой серые дни учебы. Не буду никого утруждать описанием занятий и предметов, которые я, если быть откровенным, не совсем прилежно изучал в колледже. Расскажу лучше о том, что происходило в колледже помимо уроков.

Но сначала о порядках, царящих в закрытом учебном заведении, лучшем, по мнению многих. Я стал самым настоящим слугой сэра Джорджа Мюррея-младшего. Впрочем, как и почти все младшие ученики, прислуживавшие старшеклассникам, звавшим нас словом «бой». Лишь один мальчик, сын герцога Кларентийского, никому не прислуживал, правда, он принужден был регулярно откупаться от этого постыдного занятия деньгами и гостинцами, посылаемыми ему богатыми родителями. Все это перепадало старшим, без зазрения совести обиравшим будущего принца.

Так вот, я с первого же дня стал боем недавнего гостя на дне рождения. И слава богу, так как если бы я не стал сразу чьим-либо слугой, то тогда сначала должен был пройти обряд инициации. Уже само слово «инициация» мне совершенно не нравилось, а после того, как ученики, прошедшие обряд, поделились со мной своими впечатлениями, я посчитал себя вправе быть благодарным моему хозяину.

В мои обязанности входило убирать постель Джорджа, чистить его одежду, мыть и начищать сапоги, стирать белье, а также следить, чтобы у хозяина были всегда отточены перья и в чернильнице водились невысохшие чернила. Так как ученики не должны иметь слуг, то приспособить под выполнение грязной работы младших было весьма остроумно.

За выполнение обязанностей боя я имел множество привилегий. Меня никто не имел права обижать, и лишь хозяин мог наказать, исключая, правда, преподавателей колледжа. Кроме того, я мог в дальнейшем, перейдя в старшие классы, претендовать во вступление в члены Оксфордского клуба.

– Состоять в нашем клубе – это на всю жизнь, – как смог, объяснил мне однажды Джордж прелести такого членства, пока я стаскивал с него сапоги. – Только настоящий джентльмен может быть допущен в клуб.

Конечно, мне было неприятно и даже противно делать за кого-то грязную работу, как и многим другим моим сверстникам, однако был среди нас настоящий изгой, с которым даже самый забитый хозяином бой не захотел бы поменяться местами. Это был тот самый мальчик, в которого Джордж бросил огрызок яблока и с которым он строго-настрого запретил общаться, как с равным себе. Дело в том, что отец мальчика, в прошлом галантерейщик, сделал себе состояние на торговле, став по прихоти старого короля Георга главным поставщиком сначала королевского двора, а затем и армии. Это были так называемые новые деньги. Новые деньги более всего на свете желали, чтобы их единственное чадо стало настоящим джентльменом и выросло среди старых денег, то есть училось в Оксфорде среди потомков знатных английских фамилий. И конечно же галантерейщику даже в голову не пришло спросить Гумбольдта, а именно так звали несчастного, хочется ли тому терпеть ежедневные унижения и насмешки.

Мне поначалу не казалось таким уж недостойным, что рядом со мной учится потомок торговца-лавочника, и лишь запрет сэра Джорджа Мюррея-младшего удерживал от общения с мальчиком, ставшим к концу учебного года самым настоящим изгоем. Но постепенно я тоже вошел во вкус и, проходя по узким коридорам учебных корпусов и столкнувшись случайно с тем, чье имя, как мне казалось, источало плебейский дух, не забывал толкнуть его или бросить грубую насмешку. Это была не злость, нет, это было желание быть как все, что свойственно всем мальчикам моего возраста. Я хотел быть членом сообщества и радоваться, что я не изгой. Только член общества, равный другим, может, скрывая свои истинные стремления и желания и подстраиваясь под общество, жить спокойно, не боясь быть осмеянным. Лишь сейчас, спустя много лет, я понимаю это.

Во время каникул за мной, как и за многими мальчиками, присылали коляску, и кучер вез меня в родное поместье. В первый же приезд я обнаружил, что к моему возвращению, оказывается, готовились. Едва лишь коляска выехала из аллеи, которая вела к усадьбе, и остановилась перед широко распахнутыми входными дверьми, как из дома один за другим чинно вышли слуги во главе с мажордомом. Все они приветствовали своего маленького хозяина, коим я являлся в родном доме. Подобное отношение к человеку, девять месяцев стиравшему чужое белье, было столь приятно, что я чуть было не расплакался на крыльце. Как потом выяснилось, на таком торжественном приеме настоял сэр Джейкоб, который на мой вопрос, зачем это было сделано, просто сказал, что он тоже учился в Оксфорде и тамошние порядки, несмотря на старческие мозги, еще помнит.

Едва лишь я вышел из коляски, как в дверях показался отец. Строгий и чопорный, он коротко ответил на мой поклон и сказал, не забыв свое любимое «ну»:

– Ну, с возвращением. Видишь, какой праздник мы устроили в твою честь. Надеюсь, ты не зря провел в колледже этот год.

И тут же, не дав мне даже зайти в дом, Чарльз начал засыпать меня вопросами. Я стоял перед ним в дорожной одежде, пыльный и голодный, принужденный вместо родительской ласки наслаждаться многочисленными вопросами отца.

Мне на помощь пришел дедуля. Он выехал навстречу, громко понукая неторопливого Симпсона, и грозно сказал отцу:

– Чарли, мой мальчик, зачем ты держишь Джека перед дверью? Не видишь, он устал с дороги и хочет есть? Оставь парня в покое.

– Да, папа, – только и сказал Чарльз, пропуская меня.

Есть такая примета: как дело начнешь, так оно и пойдет. Нехорошо так говорить, но в родном доме мне казалось в то лето хуже, чем в Оксфорде. Было скучно, уныло и однообразно. Каждый следующий день протекал, как предыдущий. Поэтому я был даже рад окончанию каникул. Лишь прогулки с дедулей немного скрашивали пребывание в родном доме. Однажды мы гуляли по берегу пролива, и старикан, вместо своих обычных воспоминаний о прошлых днях, повел разговор совсем в другое русло. Причиной тому было увиденное нами. На обрывистом берегу селились колонии чаек Эти крикливые птицы стайками носились над морем и часами покачивались на волнах, а их гнезда с яйцами безо всякого присмотра оказывались чуть ли не под самыми ногами путников. Сидя в коляске и рассуждая сиплым голосом о том, как все изменилось, сэр Джейкоб внезапно вскрикнул и указал мне скрюченным старческим пальцем на маленькую черную точку, кружащую высоко в небе. Точка опускалась и опускалась, описывая над колонией чаек большие круги, пока не оказалась орлом. Хищник охотился за птенцами, которые только-только стали вылупляться из яиц. Чайки, как и мы, заметив орла, чрезвычайно всполошились, стали носиться по небу, пронзительно крича, но ни одна из них так и не решилась напасть на хищника. Тот же неторопливо опустился как можно ближе к земле, выбрал себе жертву, схватил маленькое беззащитное пушистое тельце острыми когтями и умчался прочь. Я перевел дух от неожиданно разыгравшейся передо мной драмы.

– Вот так, сынок, – просипел старикан. – Такое происходит в природе сплошь и рядом. Кто-то поедает кого-то.

Я заметил, что это только дикая природа, а человек тем и отличается от зверей, что не допускает подобного.

– Послушай, что я тебе скажу, – наставительным тоном заявил дед. – Такое происходит сплошь и рядом. Это природа, и человек – дитя природы, что бы там ни говорили твои преподаватели. Поэтому он поступает с себе подобными точно так же.

– Как поступает? – не понял я.

– Пожирает их, – сказал сэр Джейкоб. – И никто этому не удивляется и не ужасается. И знаешь, что самое главное в жизни?