Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Заложники обмана - Уивер Майкл - Страница 4


4
Изменить размер шрифта:

Художник стал читать справку о себе.

“ДЖЬЯННИ СЕБАСТИАНО ГАРЕЦКИ. Родился в Нью-Йорке, штат Нью-Йорк. Возраст – 38 лет. Единственный известный псевдоним – ДЖОН КАРПЕЛЛА. Родители, Мария и Дэвид Гарецки, убиты в начале восьмидесятых годов во время междоусобной войны преступных синдикатов.

Гарецки отомстил за смерть родителей, убив Ральфа Курчио, бежал в Италию и жил там под именем Джона Карпеллы. Ближайший и доверительный друг Витторио Баттальи с детских лет.

ПРИМЕЧАНИЕ ФБР: Не имеется прямых доказательств, однако есть предположение, что эти двое поддерживали тайные контакты в течение последних двадцати лет. Хотя отец Гарецки всю жизнь состоял на службе у преступной семьи Донатти, нет никаких доказательств того, что сам Джьянни Гарецки, начиная с семнадцати лет, принимал какое бы то ни было участие в делах синдиката. В настоящее время он считается одним из самых выдающихся художников Америки”.

Джьянни медленно положил обе распечатки. Все-таки сомнительно, что это не операция ФБР. И кто поверит, что он вынужден был застрелить их, защищая собственную жизнь? Он стоял, прислушиваясь к собственному дыханию. Раздумывать, собственно, не о чем. Что бы там ни происходило в дальнейшем, он первым делом должен умыться и почиститься, а также избавиться от трупов.

Он стоял обнаженный перед зеркалом в ванной и разглядывал, что они с ним сделали. В зеркале колыхалось некое странное окровавленное существо. Мало того, что он в крови, – плоть его разбухла, побагровела, утратила привычную форму. Видел он все это словно в тумане.

– За что? – громко обратился Джьянни к отражению. Выйдя из ванной, он надел чистую рубашку и джинсы и принялся отмывать пол от крови.

Когда с этим было покончено, завернул трупы в простыни, как в саваны, и перевязал их крепкой нейлоновой веревкой. Он действовал методично и сосредоточенно, стараясь не думать ни о чем постороннем.

Но через некоторое время им овладел приступ холодного негодования, такой сильный, что он испытал острую ненависть даже к мертвым телам агентов. Они украли у него будущее, лишили всего хорошего, что могло ждать его в жизни. В неистовстве он готов был изуродовать мертвых…

В конечном итоге он сделал, однако, лишь то, что было необходимо. Спустился вниз, отогнал на несколько кварталов автомобиль агентов и припарковал к тротуару. Потом пригнал свой “джип-чероки” и поставил его на освободившееся после седана агентов место. Потный от страха и напряжения, погрузил в машину оба трупа и в самом начале четвертого выехал с нижнего Манхэттена. Направился на восток, к Гудзону, потом к северу, в Путнэм.

Ехал он осторожно, строго придерживаясь дозволенной скорости. Впрочем, какой в этом прок? Независимо от того, быстро он едет или медленно, два правительственных агента, настоящих или липовых, лежат мертвые в багажном отсеке его пикапа, а его собственная жизнь в смертельной опасности.

Витторио Батталья!

Само это имя являло собой нечто немыслимое. Представьте себе беспомощного младенца, который вступает в жизнь с именем, означающим “Победоносная Битва”. Шутка, да и только! Если, как это и произошло в случае с Витторио, ты не докажешь свое право на подобное имя.

Но Витторио, по-видимому, жив. Джьянни сказал правду Джексону и Линдстрому – он и в самом деле не видел Витторио двадцать лет. Его друг уже исчез к тому времени, когда Джьянни вернулся из Италии. Он даже не помнил их последнюю встречу.

Зато он отлично помнил, как увиделся с ним впервые… в школе искусств, когда им обоим было по восемь лет. Витторио старался оправдать свое имя и бил Джьянни смертным боем маленькими костлявыми кулачками. В школе учились почти одни лишь итальянцы, и Джьянни воспринимал свое наполовину еврейское происхождение как некую фатальную неудачу. Как мог он, жалкий полукровка, состязаться в художественном отношении с чистокровной породой, подарившей миру Микеланджело, да Винчи и Рафаэля?

Витторио, будучи итальянцем чистым, стопроцентным, не мучился подобными проблемами. И это сказывалось в его работе. У него были талант и блеск, которыми Джьянни восхищался и которых никогда не рассчитывал достичь.

Отчасти он и теперь чувствовал то же самое. И совсем не из глупой скромности. Он точно знал, что достиг многого. Но все же, представляя себе то лучшее, что он мог бы создать, и думая при этом, как бы это получилось у Витторио, он словно видел перед собой горный хрусталь и совершенный по огранке бриллиант. Горный хрусталь – результат знаний, дисциплины и усердного труда. Бриллиант – дар природы, вспышка чистейшего света, над которой властен лишь Бог.

Далеко в лесу, в стороне от соединяющей разные штаты девяносто пятой дороги, Джьянни похоронил бренные останки специальных агентов Джексона и Линдстрома и впервые испытал холодный страх загнанного животного. Он не чувствовал ничего по отношению к убитым, даже недавнего гнева. Они, в конце-то концов, всего лишь выполняли приказ. И с ним теперь остался только холод.

Глава 3

На краю леса в двадцати милях от Загреба, в Югославии, сидел человек с ружьем и дожидался рассвета, до которого оставалось еще не меньше часа.

Ружье лежало у него поперек колен, и он в привычной последовательности трогал пальцами то ложу, то предохранитель, то ствол. Мои четки, думал он. Но не было молитв, которые он мог бы твердить и повторять, а лишь смутное желание, чтобы все сошло хорошо, побыстрей и без всяких неожиданностей.

Он находился близко к вершине холма, круто подымавшегося над кучкой домов, расположенных неподалеку внизу. Чуть в стороне от прочих особняком стоял еще один дом. В некоторых комнатах свет не был погашен, но он горел всю ночь, и это не имело значения.

В полевой бинокль снайпер мог видеть, что происходит за окнами освещенных комнат, и время от времени он наблюдал, как там ходят и разговаривают охранники. Их было пятеро, и они охотнее собирались вместе поболтать, чем находиться на своих постах в доме и патрулировать вокруг него. Хорваты. Воинская дисциплина явно не относилась к числу их положительных качеств. Выполняй они свою работу как полагается, снайперу никоим образом не удалось бы подобраться к дому так близко. Но поскольку это удалось, он мог стрелять точно, из хорошего укрытия и скорее всего вполне успешно.

Небо медленно светлело. Он любил это время перед самым рассветом, когда тени бледнеют и обретают мягкий серый колорит, присущий картинам Уистлера. Теперь Уистлера вспоминают главным образом за полный внутреннего напряжения портрет матери, но на самом деле лучшее, что есть у него, – это туманные акварели Лондона. Достаточно взглянуть на них, чтобы ощутить дыхание Темзы. Он всегда завидовал этим работам Уистлера. Такая чистота замысла, такое точное знание того, что нужно… не верилось, чтобы этот художник мог когда-либо и в чем-либо испытывать сомнения.

Почувствовав, что тело немеет, он вытянулся и лег ничком, стараясь, чтобы дуло ружья не касалось земли. Редкие деревья внизу стали хорошо видны. Снайпер разглядел также стол и стулья на веранде второго этажа в доме, стоящем особняком. Веранда была открытая. Вдали вырисовывались очертания домов современного Загреба на фоне средневековой крепостной стены.

Еще дальше на запад подымались в воздух из городского аэропорта первые утренние самолеты, и снайпер следил за бортовыми огнями, пока они не исчезали из виду. Если все пройдет хорошо, то и сам он через несколько часов будет в воздухе, направляясь домой. А если не хорошо? Тогда он задержится. И похоже, что навсегда.

Некоторое время он просто лежал спокойно, между тем как небо все светлело и утро вступало в свои права – сияющее безоблачное весеннее утро, окрашенное в мягкие розовые и пурпурные тона. Чтобы отвлечься и не замечать, как тянется время, он стал думать, каким бы он написал все это. С мягкостью тонов надо соблюдать особую осторожность, это нечто сложное и тонкое… Дело не столько в цвете, сколько в общем настроении, которое должно быть совершенно мирным и безмятежным.