Бирюзовая маска - Уитни Филлис - Страница 4

Я не знала, как реагировать на ее легко и необузданно сделанные замечания, поэтому стала смотреть в окно на окраины города, по которым мы проезжали. Все купалось в потоках обжигающего солнечного света, и я невольно вспомнила свет в моем повторяющемся сне — яркий солнечный свет, отражающийся от земли цвета охры, заполняющий все вокруг.

Нет. Песок. Цвет песка — бледно-грязный. Земля, дома, все, кроме подернутого дымкой кобальтового неба, было цвета песка. Пейзаж был очень неожиданным для глаз человека, приехавшего с востока, глаз, привыкших к граниту, бетону и пригородной зелени. Но мне нравилась яркая интенсивность света. Она казалась мне знакомой и не только из-за моего сна.

— Я не знала своей матери, потому что была очень маленькой, когда она умерла, и ничего не помню. А вы, очевидно, ее знали?

— Я ее знала. — Ее тон был сухим, загадочным. — Я с ней выросла. Я росла с ними всеми — я имею в виду семью Кордова.

— Странно, что я приехала сюда к родственникам, о которых ничего не знаю.

Она повернула ко мне голову и опять бросила на меня свой изучающий взгляд.

— Тебе совсем не нужно было сюда приезжать.

— Но почему — ведь дедушка хотел, чтобы я приехала?

— О, я думаю, этого все равно было не избежать. Если бы ты не приехала, Пол поехал бы к тебе в Нью-Йорк.

Я совсем растерялась.

— Пол?

— Пол Стюарт — мой муж. Может, ты знаешь его книги. Сейчас он пишет книгу, в которой, возможно, ты станешь одним из действующих лиц. То есть, ты могла бы быть, если бы вспомнила что-нибудь о том времени, когда ты здесь жила.

Имя Пола Стюарта было смутно знакомым, но я не знала его книг и не понимала, какое я имею отношение к тому, что он сейчас пишет.

— Я ничего не помню, — сказала я. — Совсем ничего. Какое это имеет значение, если я тогда была совсем ребенком?

В ее словах, казалось, сквозило видимое облегчение, и оно меня еще больше заинтриговало.

— Может, никакого. Пол сам расскажет тебе обо всем. Боюсь, я ничему не могу помешать. Хотя, должна признать, я против того, что он замышляет.

Я опять почувствовала себя в тупике.

— Дедушка очень болен?

— У него плохое сердце. Последнее время он старается не уходить далеко от дома. Ко всем несчастьям у него ухудшилось зрение, и он уже не видит так хорошо, как раньше, а очки не помогают. Конечно, он уже много лет угрожает своей смертью — чтобы все делали то, что он хочет. Но на этот раз угроза реальна. Врачи не знают, как долго он проживет, а он не очень покладистый пациент.

— Тогда я рада, что приехала вовремя. У меня нет других родственников. Я даже не знаю, жива ли бабушка, и вообще ничего о ней не знаю.

— Кэти умерла почти три года назад. — Несколько суховатый тон Сильвии Стюарт смягчился. — Кэти была замечательная. Я всегда буду ее любить. Ты знаешь, конечно, что она была англо?

— Я ничего не знаю, — повторила я.

— Это похоже на твоего отца — я имею в виду то, что он тебя изолировал. — Мягкость исчезла. — Он крепко отчитал твоего деда, прежде чем уехал. Хотя именно благодаря семье Кордова — вернее благодаря Хуану — удалось замять скандал с твоей матерью хотя бы настолько, чтобы он не разросся до ужаса огромных размеров, что могло быть. После ее смерти Хуан почувствовал себя опустошенным, а сердце Кэти было разбито. Все обожали твою мать.

В ее последних словах чувствовалась какая-то горечь, и я не смогла спросить эту разговорчивую, но не слишком добрую женщину о смерти матери. Мне не понравились слова «скандал» и «ужас». Что бы ни случилось, я хотела узнать об этом от более доброжелательно настроенного человека. Было слишком очевидно, что Сильвия Стюарт не любила мою мать.

— Вы в каком родстве с Кэти? — спросила я.

— Ее сестра была моей матерью. Мои родители умерли, когда я была еще маленькой, и Кэти приняла нас в свою семью — моего сводного брата Керка и меня. Для нее не имело значения, что Керк — не родственник нам по крови. Она была к нему так же добра, как и к остальным. Абсолютно так же, без всякой ерунды. Кэти приехала из Айовы, из фермерских земель, и терпеть не могла саманные стены. Но она любила Хуана и смирилась с ними без жалоб. После того, как твой отец увез тебя, Кэти посылала тебе подарки и писала письма. Но все они возвращались назад, и она оставила это.

Но она написала отцу перед смертью, подумала я и очень пожалела о ней. Как мог отец поступить так с ней и со мной? Даже если он ненавидел Хуана Кордова, он не должен был отрывать меня от бабушки.

— Кэти любила, не причиняя вреда, — продолжала Сильвия. — В этом она отличалась от Хуана. Он всегда портит все человеческое, с чем соприкасается, если его с ним связывает то, что он называет «любовью». Он любил моего брата Керка больше, чем своего собственного сына Рафаэла. Я думаю, они с ним были люди одного типа. Но я бы предпочла, чтобы меня любил тигр-людоед! То же случилось с Элеанорой. Ты можешь надеяться, что он не обойдет тебя своей любовью, Аманда.

Это я намеревалась выяснить сама и не собиралась позволить этой женщине — троюродной сестре или кто там она мне — настраивать меня против деда. Я незаметно переключила ее внимание с Хуана Кордова.

— Я полагаю, есть и другие родственники?

Ей очень хотелось говорить.

— Элеанора и Гэвин Бранд живут в доме Хуана.

Когда Гэвин несколько лет назад женился на Элеаноре, он хотел, чтобы у них был собственный дом, но старый Хуан не позволил.

Не успела я и глазом моргнуть, как разговор опять пошел о Хуане. Я не возражала.

— Элеанора тоже не хотела уезжать. Она хотела оставаться рядом с Хуаном, чтобы влиять на него. И когда встал вопрос о доме, Гэвину пришлось подчиниться, потому что он работает у Хуана — хотя, должна сказать, Хуан — единственный человек, которому Гэвин подчиняется. Конечно, он никогда бы не женился на Элеаноре, но он буквально сходил с ума от нее, с мужчинами такое случается — они так же сходили с ума от Доро. И ты такая, Аманда?

Та горькая нотка опять появилась в ее голосе, и я взглянула на нее. Она смотрела прямо на дорогу и, казалось, ей было все равно, как я воспринимаю ее слова.

— Никогда не думала о себе как o femme fatale[1], — холодно сказала я. — Расскажите мне, кто еще живет в доме.

Она махнула рукой в сторону моего окна.

— Посмотри на этот пейзаж, Аманда. Вон там пик Сандия. Сандийские горы охраняют Альбукерк так же, как гряда Сангре-де-Кристо охраняет Санта-Фе.

Я посмотрела на большую гору, возвышающуюся сразу за городом, но меня сейчас больше интересовало другое.

— Я даже не знаю, сколько детей у дедушки — только знаю, что мама была одним из них.

— Она была самой младшей. Кларита — самая старшая. Кларита… так и не вышла замуж.

Мне показалось, что Сильвия немного поколебалась, прежде чем это сказать, и я опять почувствовала в ее голосе горечь, которую не понимала. Но она быстро продолжила.

— Кларита все еще живет в доме, и хорошо, что она рядом с Хуаном. Последнее время почти все на ней. Был еще отец Элеаноры, Рафаэл, его жена была англо, как и твой отец. Как видишь, Кэти никак не повлияла на имена детей: они все испанские, благодаря Хуану. Однако, когда Рафаэл вырос, он не захотел считаться с тем, что он испано-американец. Он восстал против всего испанского, что он унаследовал и на что молится твой дед. Он хотел быть только англо и хотел так же воспитать свою дочь. Но когда Рафаэл и его жена разбились на маленьком самолете, Хуан, как всегда, вмешался и забрал Элеанору. С тех пор Элеанора и Хуан очень близки. Элеанора ближе к нему, чем была к Кэти, несмотря на все усилия, приложенные бабушкой. Элеанора всегда была себе на уме. Можно сказать, что ее первой привязанностью был дед, когда она была маленькой, а второй — Гэвин Бранд, который постоянно то приезжал, то уезжал. А теперь кто знает?

Сильвия взглянула на меня краешком глаза, и я подозреваю, что она проверяла, какое впечатление на меня произвели ее слова. Я ничего не сказала, и она продолжала не задумываясь, как будто ей очень хотелось предостеречь меня против моих родственников.