Все. что могли - Ермаков Павел Степанович - Страница 23

— На шоссе выберемся, с ветерком помчимся, — усмехнулся капитан.

— Тогда другое дело, — отозвался боец, словно его беспокоило только бездорожье.

— Значит, ребята, переодевайтесь, чтоб за своих там выглядеть… с точки зрения, — Горошкин уже примерял немецкий мундир, трещавший по швам на его широких и сильных плечах.

В кабину рядом с водителем сел старшина, потом переводчик. Бойцы разместились под тентом в кузове. Ильин пристроился у заднего борта, приказал всем держать оружие наготове.

Вечером подъехали к шоссе, понаблюдали с полчаса. Когда движение поутихло, Горошкин тронул водителя за локоть:

— Ну, с Богом! Пусть едущие впереди думают, что мы — следующая колонна.

Километров двадцать отмахали, их обогнала легковая машина, сопровождаемая двумя мотоциклами. Один из мотоциклистов поравнялся с грузовиком, приостановился, что-то закричал и погрозил кулаком. Сырков, загодя поглядевший в солдатскую книжку владельца мундира, назвал воинскую часть, объяснил, что они хозяйственники, их задержала плохая дорога. «О, майн готт, у этих русских такие скверные дороги, особенно в Деревнях, — осмелев, разглагольствовал Сырков. — К тому же продукты на тарелочке не подносят».

Для убедительности Сырков потряс автоматом. Пока он говорил, Горошкин сидел напряженно, направив за дверцей ствол на мотоциклиста.

Удовлетворившись ответом, тот газанул и укатил. Сырков приподнялся, выставился в окно, согнулся в почтительном поклоне, рявкнул вслед:

— Яволь, герр официр!

Повернулся к Горошкину, глядевшему на него с некоторой долей восхищения, как ловко тот отбрехивался от немецкого начальника.

— Пока не опасно, — сказал Сырков, снимая пилотку и вытирая выступивший пот. — Лается, дескать, почему отстали, канальи, под суд захотели? Приказал догнать свою часть и доложить командиру, чтобы всыпал нам как следует.

— Ну уж, сразу и под суд, — засомневался Горошкин.

— У них с дисциплиной строго. Я на границе во время встреч насмотрелся. Младшие перед старшими тянутся, из порток выскакивают, — рассмеялся Сырков.

— Ты считаешь, не опасно? На заметку мы, думаю, попали, — озабоченно сказал Горошкин.

Скоро стемнело. Шедшая впереди колонна остановилась. Ничего другого не оставалось, как подъехать почти вплотную к ней. Можно было бы попытаться обогнать. Предлог есть — разыскивают свою часть. Но это привлекло бы к себе еще большее внимание. В темноте их неизбежно остановили бы. Но и тут не оставили в покое. К машине подошел солдат, оглядел ее и побежал вперед, что-то крича.

— Плохо дело, — встревожился переводчик. — Сзывает своих — дескать, поживиться можно.

— Сворачивай! — толкнул шофера Горошкин. — Сколь есть мочи, гони в лес.

Взревев мотором, машина неуклюже перевалила через кювет и помчалась в темноту, с треском подминая кусты и мелкие деревца. Метрах в трехстах от дороги увязла в чаще.

Пограничники выскочили из кузова, помогли Ильину.

— Хана, товарищ капитан, — выпалил Горошкин. — Чудом не заглянули к вам. Надо уходить-сматываться, пока не прищучили.

— Уводите вместе с Синяевым людей подальше. Станут догонять, я прикрою.

— Есть! — ответил Синяев и негромко скомандовал: — Не отставать, из вида друг друга не терять.

Пограничники моментально растворились в лесной густоте.

— Э, нет, товарищ капитан, телега впереди лошади не ходит, — грубовато произнес Горошкин, подхватил Ильина, забросил его руку к себе на плечо, остановил Сыркова: — Берись, дружище, и нажмем-поторопимся.

Они повлекли капитана столь резво, что тот едва успевал переступать здоровой ногой.

Сзади, у покинутой машины, раздались крики. Похоже, там не понимали, почему вдруг она сошла с дороги и вильнула в лес. Куда исчезли ехавшие в ней солдаты?

Сырков переводил:

— Ругаются: какого черта прячетесь? Не тронем вашего добра. Тоже мне добыча — три дохлые курицы. Эй, где вы, болваны? Фельдфебель, они разбили машину. Наверное, пьяные. Потому и скрылись. Не сносить головы ребятам. Зовите офицера. Это дезертиры. Бросьте глупить, у победителей не может быть дезертиров. Парни спьяну нарушили приказ и наклали в штаны. Автомашина не нашего полка. Уверяю вас, подозрительные типы. Эй, трусы, отзовитесь, вам нечего бояться. Здесь нет вашего командира.

— Пока разберутся, что к чему, а они непременно скоро поймут, в чем загадка, нам надо подальше уйти, — тяжело дыша, проговорил Ильин. — Поймут, вцепятся, как репей собаке в хвост. Тогда пиши пропало.

Они успели пройти еще сотню шагов, у машины гулко, с раскатами, застучали автоматные очереди. Пули щелкали по стволам деревьев, осыпали сухую кору, секли ветки. Коротко вскрикнув, резко согнулся Сырков и, шатаясь, побрел в сторону.

— Ребята, кто поближе, ко мне, — позвал Горошкин.

Подбежали двое бойцов.

— Поглядите, что с ним, — указал он на переводчика.

— В плечо ранило, — отозвался тот.

— Идти можешь?

— Смогу.

— Зажми рану рукой, чуть отбежим, перевяжем. Не отставай.

Автоматные очереди, хотя теперь и гораздо глуше, сотрясали воздух.

— Наугад лупят, вкруговую. Потом прочесывать начнут, — обеспокоенно говорил старшина. — Я уже видел, как они шарят-вынюхивают. Надо уходить дальше.

Сцепив зубы, Ильин едва держался, чтобы не свалиться. Раненой ногой то ли зацепился за вылежину, то ли наскочил на сучок. Чувствовал, опять пошла кровь. Горошкин по тому, как напряглась рука капитана, опиравшаяся на его плечо, понял, что с ним творилось что-то неладное.

18

Шли всю ночь. Сменяясь, несли Ильина и Сыркова. Остановились передохнуть, Ильин подозвал старшину.

— Хватит вам маяться, оставьте нас с Сырковым, — тоном приказа сообщил он решение. — Доберетесь до села, где немцев нет. Вернетесь за нами с подводой.

— Да вы что, товарищ капитан! — неожиданно взорвался Горошкин. — Последним гадом-паразитом буду, если послушаюсь вас. Любой приказ выполню, только не такой. Нагонят фашисты, бой примем. Погибать, так вместе.

В голосе, во взгляде его, во всей напружинившейся фигуре была уверенность в своей правоте. Ильин невольно отвернулся, натянул фуражку на глаза. Глухо бросил Синяеву:

— Замполитрука, ты почему голоса не подаешь?

— А чего подавать? У нас с Василием одно мнение.

На рассвете вышли к хуторку у небольшой запруды, поросшей по берегам камышом. Синяев поднял руку, останавливая пограничников. Хутор выглядел жилым. У ворот сарая лежала горка свеженаколотых дров, на веревке сушилось белье. Хатка глядела на бойцов двумя оконцами.

— Погоди-постой, сперва я, — вышел вперед Горошкин.

— Сбрось, — показал Синяев на немецкий мундир. — Напугаешь хозяев.

— Тьфу, черт, — старшина расстегнулся, снял чужую форму.

Навстречу ему с хриплым лаем кинулся большой лохматый пес. Старшина отмахнулся от него автоматом, и тот злобно, с приступом зарычал.

На ходу повязывая голову белой косынкой, из хаты появилась пожилая женщина. Она уняла собаку, пристегнула ее на цепь, молча глядела на подходившего старшину.

— Здравствуйте, мил-человек, — по-доброму отозвалась она на приветствие. Может быть, уже не первого своего солдата видела здесь. На вопрос, не появлялись ли тут немцы, ответила, показалось, с видимым облегчением: — Уберег Бог от напасти. Хутор наш от дороги вдалеке.

— Мамаша, я не один. У нас командир пораненный. От границы идем.

Почему-то он сразу доверился этой женщине. Глядел на нее и видел свою родную мать в далекой глухой деревушке. Она так же, накинув на рано поседевшую голову старенький ситцевый платочек, выходила поутру доить корову, сыпала крошки квохчущим курам.

С трудом сдержав рванувшийся из груди стон — настолько остро воспринял нахлынувшее на него воспоминание, — Горошкин спросил, не смогут ли бойцы переждать у нее хотя бы денек, а там и дальше пойдут.

— Заходьте, будьте ласка. Несите вашего командира в хату, — женщина проворно отворила дверь.