Все. что могли - Ермаков Павел Степанович - Страница 12

Накануне старшина объявил: несмотря на воскресенье, все свободные от службы пограничники отправятся на сенокос. Усмехнулся Кудрявцев, где они свободные-то? Народу кот наплакал.

— Кудрявцев, ты с ночи поедешь. По росе накосишь и навьешь возок, — распорядился старшина. — Вези на конюшню. Мы все будем косить, за день кошенина высохнет. Жены командиров обещали помочь сгрести.

Пришел Шустов, и они выехали. Дорога тянулась по мелколесью, колеса мягко постукивали на перехлестнувших ее корневищах. Кони бежали нетерпкой рысью, пофыркивали.

Закинув руки за голову, Кудрявцев полулежал в бричке, вспоминал свою деревню и думал о недалеком свидании с нею. Осенью кончался срок его службы. Скоро он скажет: прощай, граница, до свидания, Серега Шустов. Иван Кудрявцев едет домой.

А Серега, легонько похлопывая ременными вожжами по сытым крупам коней, чмокал губами, для порядка, как заправский возница, покрикивал: «Но, шевелись!» Из-за спины у него торчал ствол винтовки. Капитан Ильин запретил выходить за ворота комендатуры без оружия.

Боец прошлого осеннего призыва, Шустов сразу приглянулся Кудрявцеву. Если у парня выдавалась свободная минута, он шел на конюшню, помогал дневальному убираться, чинил и чистил упряжь, хотя его об этом никто не просил. Старался молодой боец и на занятиях по боевой подготовке, и скоро на комендатуре стал одним из лучших стрелков. Кудрявцев про себя решил: более надежного коновода Ильину не сыскать. Вот капитан вернется с границы, и он расскажет ему о Шустове, попросит назначить его взамен себя.

Делянку они нашли сразу. Кудрявцев бывал уже тут со старшиной, запомнил два одинаковых дуба по обе стороны от дороги.

— Лошадей отправим пастись, — Шустов натянул вожжи, соскочил с повозки. — Я распрягу.

— Погоди распрягать, сначала давай опушку очистим от травы. Здесь будет наш стан, — Кудрявцев взял косу, тронул ее бруском.

— Темно же еще…

— А звезды на что. Гляди, как светят, чес-слово.

Над лужайкой от павшей росы поднималась испарина. Было необычайно тихо, только неподалеку попискивала одинокая птаха.

— Ох, и раззадорился я. Знал бы ты, Серега, как стосковались руки по такой работе, — воскликнул Кудрявцев, и коса мягко вошла в траву.

Пока они обкашивали опушку, начало светать. Шустов пошел к лошадям, пора было навивать возок.

Услышал, как где-то грохнуло, донесся частый перестук, будто за глухой стенкой забивали гвозди.

— Ваня! — побежал он к Кудрявцеву. — Погоди косой махать, послушай.

— Кажись, в нашем городке, в комендатуре, — Кудрявцев весь напрягся, лицо будто окаменело. — Похоже, пальба. Беда, Серега.

Он бросил косу на травяной валок, вскочил в повозку. Крутанул вожжами, свистнул, лошади сорвались в галоп.

— Может, начштаба учения затеял, боеготовность проверяет, — кричал ему в ухо Шустов.

— Эва, да разве старшина начал бы сенокос, — возразил Кудрявцев. — Сними-ка винтовку из-за спины.

В небе возник рокот. Задрав голову, Кудрявцев глядел на плывущие огоньки. С запада на восток летели самолеты. Много самолетов. Гул прокатился и затих вдали, а в той стороне, где проходила граница, загромыхало, горизонт озарился вспышками.

— Что это? — озирался Шустов, но вокруг все оставалось по-прежнему: в задумчивости стояли деревья, над землей висела легкая кисея тумана. — Ты почему молчишь, Ваня?

— Не знаю, что сказать, чес-слово.

Видимо, произошло самое худшее из того, о чем не раз говорил с ним в поездках по границе капитан Ильин. И самолеты в небе, и стрельба в комендатуре, и канонада на границе — все одно и то же.

— Война это, Серега. Надо скорее мчать в комендатуру, помогать товарищам отбивать врага.

Невдалеке от комендатуры резко осадил лошадей, чуть не смял какую-то женщину.

— Ой, хлопци, не ездийте туда. Там ваших усих поубывалы. Тикайте, — голосила она.

— Поубивали наших? Что вы такое говорите? — соскочил с повозки Кудрявцев.

— Та нимци ж… И з ними пан Богаець, сын помещицький. Як бешеные собаки, — она вытирала глаза уголком платка.

Больше от нее бойцы ничего не могли добиться. Женщина одно твердила: «Тикайте, хлопци, або потеряете головы».

— Что будем делать, Ваня? — у Шустова рвался голос, лицо вытянулось и побледнело.

— Пока не знаю, в кустах отсиживаться не станем.

Заметив растерянность товарища, он неожиданно почувствовал себя сильнее, обрел уверенность. Так и должно быть, он старше, осенью ему домой ехать, а Шустов лишь начал службу. Кудрявцев еще надеялся, что события не столь трагичны. У страха глаза велики. Только не соваться очертя голову.

— Загоняй повозку в лес, где поглуше. Надевай лошадям торбы с овсом и жди меня, — в голосе Кудрявцева зазвучала строгость, пусть у Сереги и тени сомнения не возникнет, будто все пропало. — Я разведаю, что к чему.

— Может, вместе пойдем, вдвоем-то куда сподручнее.

По взгляду Шустова Кудрявцев почувствовал, как неуютно ему, муторно и не хочется оставаться одному.

А если Кудрявцеву не суждено вернуться? Что станется с парнем, куда он прислонится? Но жалость только на миг коснулась его сердца.

— Ништо, брат, я возвернусь. Запалы в гранаты вставь. Будь на взводе. Коней береги, они нам еще пригодятся.

Взяв винтовку, Кудрявцев направился к комендатуре. Обогнул пруд, без помех дошел до рощи, взобрался на дерево. Перед ним, как на ладони, оказался двор комендатуры. Там сновали немецкие солдаты в серых мундирах — через границу он видел их много раз. Над крышей вместо красного флага моталось полотнище со свастикой. «Чисто паук нарисован», — сплюнул он.

В доме, где жили семьи командиров, двери были настежь распахнуты, из них выходили незнакомые люди. «Наших не видать. Неужели женщина сказала правду?» — снова подумал он и хотел было спускаться, как на дороге показалось несколько мотоциклов и легковых машин. Они подкатили к крыльцу комендатуры. Из них вышли военные в высоких фуражках. Сверкнули погоны, кресты.

«А как же… где все наши?» — у Кудрявцева будто голова пошла кругом.

Он слез с дерева и, опершись о ствол, замер в тяжком раздумье: «Где женщины и дети? Не может быть, чтобы начальник штаба вовремя не увел их от беды. Может, отошли в лес? Искать надо». Кудрявцев вышел на тропу, что вела к сыродельному заводу, надеясь встретить кого-нибудь из знакомых рабочих.

Однако, никто ему не встретился. Видимо, затаились люди. Найдя в плетне лаз, Кудрявцев перебрался в огород и пополз по борозде к низенькой, с подслеповатыми оконцами хате. На его осторожный стук в окошко из хаты вначале никто не отзывался. Потом скрипнула низенькая дверь, из-за косяка выглянул белый, как лунь, старик. В помутневших от времени глазах плеснулась радость. Но, оказалось, боец был один и старик сник.

Кудрявцев спросил, не видел ли он кого-нибудь из комендатурских.

— Ни, не бачнв. Нимци прийшлы, воеваты почали. И цих, яки понацепляли на капелюхи жовтые лоскутки, богато, як тараканив из щелей повылазило, — старик потряхивал сивой бородой, потирал заскорузлым скрюченным пальцем покрасневшие глаза, хмурил брови. — Люди балакают, прикордонников зовсим мало було. Нимакив да бандюкив бильше. Така стрельба почалась. Один прикордонник з пулеметом чи на крышу, чи на чердак взбирався. Добре нимакив покрошив, пока бонбой його не вбили. Ох, маты мия, шо потим почалось. Кого из ружжя побилы, кого повисилы. Ранетых усих штыками покололы. Сынку, рази ж можно бачить такое? — старик помолчал, вздохнул и закончил рассказ: — Мужики наши сговорилысь, ничкою пийдема да поховаем у землю побитых прикордонников.

— Дед, а не видел ли ты жен командирских, — добивался Кудрявцев.

Старик встряхнулся, заговорил быстро, сердито: «Женок и маляток ихних повели до завода». Дескать, и раньше живодер Богаец женщин и детей заставлял на себя задарма работать. «Тоже ж и им надо было чего-то исты, вот и батрачили». Потом видел он одного человека, бежал с завода избитый, весь в крови, так сказал, что жен командирских и детей заперли в сарае. «С ружжями стерегут».