Путешествие будет опасным [Смерть гражданина. Устранители. Путешествие будет опасным] - Гамильтон Дональд - Страница 2

Он сделал жест, представляя нас друг другу:

— Мисс Барбара Герера. Мистер Мэтью Хелм, — затем бросил на меня взгляд и небрежно спросил:

— Кто это только что пришел, Мэтт?

Я протянул девушке стакан. Рука моя не дрогнула, на пол не пролилось ни капли.

— Понятия не имею, — ответил я.

— О, а мне показалось, будто вы их узнали, — Эмос вздохнул, — Наверное, знакомые Френ из Нью-Йорка… Может, уговорю вас улизнуть ко мне в кабинет на партию в шахматы?

Я рассмеялся:

— Френ мне этого не простит. И вам придется дать мне фору: ферзя или пару ладей, чтобы уравнять игру.

— О, вы не так уж плохо играете, — возразил он снисходительно.

— Но гений в математике из нас двоих все же не я — отпарировал я.

Эмос Даррелл был пухлым, маленького роста человечком в очках с металлической оправой. Сквозь стекла очков его глаза смотрели с каким-то неопределенным выражением, которое по ошибке можно было счесть глуповатым. В действительности в своей области Эмос был самым умным человеком в Соединенных Штатах, а возможно, и во всем мире. Это я знал, но в чем конкретно он считался специалистом, объяснить бы не сумел. А если бы и смог, то наверняка не имел бы на то разрешения. Впрочем, я не испытывал ни малейшего желания иметь к его делам никакого отношения: мне вполне хватало своих собственных секретов, чтобы еще интересоваться секретами Эмоса и Комиссии по атомной энергии.

Я знал, что Дарреллы живут тут, так как Санта-Фе нравится Френ больше, чем Лос-Аламос, который она характеризовала как искусственно созданное маленькое общество из унылых ученых личностей. Она открыто предпочитала разношерстную компанию людей вроде меня, пасущихся на окраинах Искусства, а Санта-Фе кишит подобным народом. У Эмоса был мощный «порш Каррера», на котором он летом и зимой ежедневно по утрам гонял тридцать с лишним миль к Холму (так это место называют местные жители), возвращаясь вечером в Санта-Фе. Маленькая гоночная машина не очень вязалась с его внешностью и характером, но кто я такой, чтобы объяснять причуды гениев, тем более гениев в науке?

Впрочем, я достаточно знал Эмоса, чтобы понимать, что его туманный, рассеянный взгляд объясняется обыкновенной скукой. Болтовня с нами, необученными тупицами, которые не в состоянии отличить изотоп от дифференциального уравнения, часто нагоняет на ученые головы тоску и скуку.

Он зевнул, почти не пытаясь это скрыть, и сказал, смиряясь с неизбежным:

— Что ж, придется пойти и поприветствовать пришельцев. Прошу меня извинить.

Мы с девушкой посмотрели ему вслед. Она рассмеялась и сказала с шутливым огорчением в голосе:

— Боюсь, что доктор Даррелл нашел мое общество не очень занимательным.

— Это не ваша вина, — заметил я, — Вы слишком велики для него, только и всего.

Она с улыбкой взглянула на меня:

— Как я должна воспринимать ваше замечание?

— Ничего личного, — заверил я девушку, — Просто Эмоса интересует только то, что не превышает по размерам атома. Конечно, он может иной раз сделать исключение и заинтересоваться молекулой, но это должна быть очень маленькая молекула.

Девушка с невинным видом поинтересовалась:

— А что, молекулы по размерам больше атомов, мистер Хелм?

— Молекулы состоят из атомов, — ответил я. — И на этом мое знание предмета исчерпывается. С дальнейшими вопросами обращаться к хозяину дома.

— О! — воскликнула она. — Я никогда не осмелюсь!

Я заметил, что Тина и ее одетый в замшу эскорт двинулись в путь по комнате сквозь сплошной строй представлений, направляемые твердой рукой Френ Даррелл, миниатюрной, слегка усохшего вида дамой, охваченной страстью коллекционировать интересных людей. Как жаль, подумал я, что Френ никогда не узнает, какое сокровище в этом смысле она обрела в Тине…

Я обратил взгляд на девушку, стоявшую возле меня. Очень хорошенькая. Масса украшений индейского серебра. В платье на индейский манер, носящем местное название «скво»[1] или «фиеста»[2] — производство здешней легкой промышленности. Данный ее образец был белого цвета, с пышной, в складках юбкой, окантованной серебряной ниткой и поддерживаемой в раздутом состоянии массой накрахмаленных нижних юбок, — наряд, создававший немалую проблему для передвижения по переполненной народом гостиной Дарреллов.

И спросил:

— Вы живете в Санта-Фе, мисс Герера?

— Нет, я тут в гостях, — Она взглянула на меня снизу вверх. Глаза у нее были очень милые — темно-коричневые и блестящие, что очень шло к ее испанской фамилии, — Мистер Даррелл сказал мне, что вы писатель. Под каким именем вы пишете, мистер Хелм?

Пора бы, наверное, мне к этому привыкнуть, но я до сих пор не могу понять, почему люди это делают и что надеются этим выиграть. Может быть, такой вопрос кажется им светской уловкой, ловким способом уклониться от ужасного признания в том, что они и слыхом не слыхали о субъекте по фамилии Хелм и не читали его книг. Дело в том, что я никогда не использовал псевдонимов — в моей литературной жизни, я имею в виду. Было время, когда я носил кличку «Эрик», но это совсем другая история.

— Я пишу под своим именем, — несколько сухо ответил я, — Так поступает большинство писателей. Исключением обычно являются те, кто очень уж плодовит, или тот, у кого возник какой-либо конфликт с издателем.

— О, — воскликнула девушка, — прошу прощения!

Решив, что мне следует убавить чванства, я ухмыльнулся.

— Я пишу главным образом вестерны, — пояснил я, — Кстати, завтра утром я отправлюсь собирать материал для очередной книжки, — Я перевел взгляд на стакан мартини в моей руке, — Предполагая, конечно, что буду в состоянии вести машину.

— Куда вы поедете?

— Сначала в долину Пекос, а затем через Техас в Сан-Антонио. Потом — на север, в Канзас, по старым маршрутам перегона скота. На всем пути буду фотографировать, что приглянется.

— Вы к тому же и фотограф?!

Симпатичная девушка явно переигрывала роль восторженной почитательницы. В конце концов не Хэмингуэй же стоял перед ней!

— В свое время я служил журналистом в местной газете. А там учишься быть всем понемножку. Но это было еще до войны. Писать я стал позже.

— Все это звучит просто захватывающе! — объявила девица, — Но мне очень жаль, что вы уезжаете. Я так надеялась… Если бы у вас нашлось время… Я имею в виду, что хотела попросить вас об одолжении. Когда мистер Даррелл сказал, что вы настоящий, взаправдашний писатель… — Она заколебалась, потом смущенно рассмеялась, и я тут же понял, что последует дальше. Девушка продолжала:

— Правду сказать, я и сама пыталась сочинять и жажду поговорить с кем-то, кто…

Меня спасло появление Френ Даррелл в сопровождении Тины и ее компаньона. Френ была одета почти так же, как и мисс Герера. Разве что ее голубое платье «фиеста», талия, руки и шея были еще больше нагружены индейскими драгоценностями. Что ж, она могла себе это позволить: кроме жалованья Эмоса у нее имелись и собственные средства. Представив вновь прибывших моей собеседнице, хозяйка дома повернулась ко мне.

— А вот с этим джентльменом, дорогая, я особенно хочу вас познакомить, — объявила Тине Френ высоким прерывистым голосом, — Это наша местная знаменитость — Мэтт Хелм. Мэтт, а это — Маделайн Лорис из Нью-Йорка и ее муж. Черт, я забыла, как вас зовут.

— Фрэнк, — подсказал блондин.

Тина уже успела протянуть мне руку в знак приветствия. Смуглое красивое лицо, гибкая фигура. В черном платье без рукавов, маленькой черной шляпке (фактически просто клочок вуали) и длинных черных перчатках — от нее нельзя было отвести глаз. Я хочу сказать, что все эти местные одеяния очень милы, но если дама выглядит, как, например, Тина, зачем ей наряжаться, словно скво из племени навахо?

Тина протянула мне руку таким грациозным жестом, что мне невольно захотелось щелкнуть каблуками, склониться в низком поклоне и поднести кончики ее пальцев к губам. И я тут же вспомнил, как давным-давно мне очень недолго пришлось изображать из себя прусского дворянина. Разного рода воспоминания нахлынули на меня, и перед моим мысленным взором отчетливо встала картина — сейчас она казалась просто невозможной, — как я и эта изысканная, изящная дама предавались любви под дождем в канаве, в то время как солдаты в немецкой военной форме, разыскивая нас, обшаривали рощу. И еще я вспомнил ту неделю в Лондоне… Глядя ей в лицо, я увидел, что и она тоже сейчас вспоминает об этом. Неожиданно тонкие пальчики шевельнулись в моей руке определенным движением — это был сигнал, требующий подчинения и утверждающий ее главенствующую роль.