Семена времени (сборник) - Уиндем Джон Паркс Лукас Бейнон Харрис - Страница 32

— Сохранились только звуки, — сообщила Клитассамина.

— Ладно. Включите, пожалуйста, какую-нибудь музыку.

Она пробежалась пальцами по панели управления. Под сводами зала зазвучала музыка — знакомая и невыразимо печальная. Внимая, я ощутил внутри себя пустоту и безмерное одиночество. Нахлынули воспоминания, причем, как ни странно, детские. Ностальгия, чувство жалости к себе, скорбь по утраченным надеждам и радостям были настолько сильными, что по моим щекам заструились слезы… Я больше не ходил в тот музей. Хотите знать, какая именно музыка воскресила во мне мир детства? Нет, не симфония Бетховена и не концерт Моцарта, а незатейливая песенка «Родительский дом»…

— Тут что, никто не работает? — спросил я у Клитассамины.

— Почему же? Кто хочет, тот работает.

— А как насчет обязанностей, от которых никуда не деться?

— Вы о чем? — озадаченно проговорила она.

— Ну, кто-то же должен производить продукты питания и электроэнергию, убирать отходы и тому подобное…

— Этим занимаются машины. Неужели вы думаете, что люди могли так низко пасть? Мы еще не окончательно выжили из ума.

— А кто обслуживает машины?

— Они сами себя обслуживают. Механизм, который на это не способен, является не машиной, а более или менее простым инструментом, не правда ли?

— Наверно, — откликнулся я. Мысль Клитассамины показалась мне весьма здравой. — Получается, что лично вы бездельничали на протяжении… гм-м… четырехсот лет, раз это тело у вас четырнадцатое?

— Как сказать. Я рожала детей. Трое из них, кстати, оказались вполне нормальными. Кроме того, я занималась евгеникой. У нас исследования в этой области ведет буквально каждый первый: все уверены, что уж им-то непременно удастся открыть путь к спасению человечества. Увы, пока ничего подобного не случилось.

— А вам не надоело продлевать жизнь?

— Некоторые не выдерживают и отказываются от нового переселения, однако это считается преступлением: нельзя отвергать шанс на спасение. К тому же вы зря думаете, что мы живем скучной жизнью. При переносе человек попадает в совершенно неизвестный мир чужого тела. Должно быть, так чувствует себя весной молодой побег… Да и те железы, влиянием которых вы столь озабочены, тоже воздействуют на организм; вкусы и привычки меняются от тела к телу. Однако, несмотря на это, человек в общем и целом остается самим собой, сохраняет все воспоминания; он просто становится моложе, преисполняется надежд, думает, что уж на сей раз… А потом снова влюбляется, безрассудно и сладко, как будто впервые. Чтобы осознать, каково вновь обрести молодость, нужно дожить до пятидесяти.

— Понятно. Между прочим, я осознаю то, о чем вы говорите, поскольку до переноса находился в жутком состоянии. Но любовь… Целых четыре года я не смел думать о любви.

— Кто мешает вам подумать о ней сейчас?

— Что произошло с моим миром? Помнится, он шаг за шагом приближался к катастрофе. Должно быть, разразилась новая мировая война и почти все погибли?

— Вовсе нет. Все было гораздо прозаичнее. Он вымер — как и многие предыдущие цивилизации.

Мой мир со всеми его сложностями и противоречиями… Покорение расстояний и скоростей, стремительное развитие науки…

— Вымер, — повторил я. — Как же так? Этого не может быть. Наверняка что-нибудь да случилось.

— Нет. Ваш мир погубил патернализм. В стремлении к порядку проявляется подспудное желание обеспечить собственную безопасность. Желание вполне естественное, однако средства, которыми его пытались осуществить… Ваш мир приобрел статичность, перестал развиваться и поэтому не сумел приспособиться к изменившимся условиям, разделив участь многих предыдущих культур.

Обманывать меня Клитассамине было незачем, однако то, о чем она говорила, попросту не укладывалось в голове.

— Мы надеялись на будущее. Учились, собирались достичь других планет…

— Вы были бесхитростны, как обезьяны, воспринимали каждое новое открытие как очередную игрушку, не задумываясь об его истинной значимости. Пренебрегая предостережениями ваших философов, вы продолжали расширять систему, страдавшую от чудовищных перегрузок.

Вдобавок вас подвела жадность. Открытия казались вам чем-то вроде роскошных обновок, но надевали вы их под грязные, кишащие паразитами лохмотья.

— Как вы к нам суровы! Будто мы отъявленные бездельники. А между тем в нашем мире хватало проблем…

— Вы пытались сохранить традиции, не понимая того, что в природе нет ничего неизменного, застывшего. То, что отпечаталось в камне или вмерзло в лед, есть лишь слепок жизни, а вы воспринимали свои табу как вечные ценности, которые следовало уберечь во что бы то ни стало.

— Предположим, я вернусь к себе и расскажу обо всем, что должно произойти? Тогда ситуация изменится, верно? — Мои мысли неожиданно приняли иное направление. — Кстати, разве это не доказывает, что возвращаться мне нельзя?

— Терри, неужели вы думаете, что вас послушают? — Клитассамина улыбнулась.

— Не знаю. Во всяком случае, возвращаться я не собираюсь. Мне не нравится ваш мир, в нем слишком мало жизни, однако я стал полноценным человеком и не намерен снова превращаться в инвалида.

— Молодость, молодость… Милый Терри, вы так уверены в себе, убеждены, что знаете — это хорошо, а это плохо…

— Ничего подобного, — отрезал я. — В вашем мире нет никаких моральных норм, а что такое человек без морали?

— Что же? Не забывайте, деревья, цветы или, скажем, бабочки прекрасно обходятся без морали.

— Мы говорим о людях, а не о растениях или животных.

— Да, но люди — не боги. И потом, мораль, как известно, бывает разная. Что прикажете делать с теми, кто придерживается иной морали? Убедить силой?

Я оставил ее вопрос без ответа.

— Мы добрались до других планет?

— Нет. Их достигла следующая цивилизация. Марс оказался слишком старым, а Венера — слишком молодой, чтобы на них можно было жить. Вы мечтали, что человечество распространится по Вселенной; боюсь, этого не произошло, хотя попытки были. Для покорения космоса вывели новое поколение людей. По правде говоря, следующая за вашей цивилизация наплодила немало весьма странных мужчин и женщин, приспособленных к выполнению той или иной задачи. Они стремились к порядку даже сильнее, чем вы, но не признавали роли случая, что было серьезной ошибкой. В конце концов произошла катастрофа. Никто из мутантов не выжил, население, сократилось до нескольких сот тысяч человек, которые сумели приспособиться к изменившемуся миру.

— Значит, вы отвергаете мораль и порядок?

— Мы перестали воспринимать общество как инженерную конструкцию и уже не считаем людей винтиками некоей системы.

— Просто сидите и ждете конца?

— Конечно, нет. Мы ожидаем не конца, а шанса на выживание. Жизнь на Земле зародилась по чистой случайности, выживание тоже зачастую зависит от случая. Вполне возможно, такой шанс не представится — а может, он появится уже завтра.

— Психология побежденных.

— В конечном итоге человечество все равно потерпит поражение. Земля, Галактика, Вселенная — рано или поздно все исчезнет. Отрицать очевидное могут лишь тщеславные глупцы. — Помолчав, Клитассамина прибавила: — Человек выращивает цветы потому, что они прекрасны, а не потому, что хочет, чтобы они росли вечно.

Мир Клитассамины мне не нравился. Я не воспринимал здешний образ мыслей. Мне никак не удавалось его постичь. Облегчение и успокоение приносили только беседы с Клитассаминой. Ради нее я уничтожил те барьеры, которыми окружил себя на протяжении последних лет, и влюблялся все сильнее.

Теперь у меня было уже две причины не возвращаться к себе. Даже Клитассамина не могла превратить этот мир в рай, однако я вырвался из ада и надеялся, что больше туда не вернусь. Я проводил много времени у сконструированного Хаймореллом аппарата, силясь понять принцип действия. В конце концов кое-что начало медленно, но верно проясняться.

Меня снедало беспокойство; чем больше проходило времени, тем неувереннее я себя чувствовал. Как узнать, удалось ли Хаймореллу собрать необходимые для постройки аппарата материалы? Стоило мне закрыть глаза, как перед мысленным взором возникала инвалидная коляска, в которой сидел некто в облике прежнего Теренса Молтона. Он крутил в руках проводки и какие-то железки. Дошло до того, что я стал бояться засыпать: а вдруг проснусь в старом теле?…