Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 1 - Кургинян Сергей Ервандович - Страница 67

Так как же воюют с языком развития в случаях, когда речь идет не о штурме и натиске, а о коварных подрывных действиях? В этих случаях в язык развития имплантируются вирусы — то есть слова (а также другие смыслоконструкты), несовместимые с развитием.

Возьмем, например, слово «норма». А также все его производные. Например, «нормальная жизнь». Как же часто апелляция к этой самой «нормальной жизни» используется высшими представителями российской политической власти, говорящими при этом (вот ведь что важно) и о развитии! «Ребята, давайте жить нормально! Давайте строить нормальную жизнь! Пожить бы нормально, по-человечески!»

Пока не начинается обсуждение проблемы развития, все эти призывы имеют ясный бытовой смысл, согласно которому жить нормально и жить комфортно — это одно и то же.

Война с языком развития использует словосочетания, в которых одно из слов начинает поедать другое. «Нормальное развитие»… В этом словосочетании слово «нормальное» съедает слово «развитие». Да мало ли еще таких словосочетаний!

Гор хочет сочетания развития со стабильностью… Теоретики общества потребления хотят сочетания развития с комфортом… Какие-то другие (скоро поймем, какие) теоретики хотят сочетания развития с нормальностью (а с чем еще, казалось бы, развитие сочетать? Не с Кащенко же!). Вскоре выясняется, что нормальность почти синонимична комфортности, но и не вполне синонимична оной.

А когда у тебя в глазах начинает рябить от всех этих сочетаемостей, кажущихся на первый взгляд очевидными, вдруг понимаешь, что никакие они не очевидные. Что можно, например, «жить нормально» и не развиваться. И наоборот — можно развиваться и жить не вполне «нормально».

Проблема эта, между прочим, отнюдь не новая. Ибо апелляции к нормальной жизни (проверьте по мировой литературе) всегда осуществлялись от лица так называемого обывателя, противопоставлявшего себя герою. Любому герою вообще. Поскольку проблема героического человечеству долгое время казалась неснимаемой, то героя хоть и третировали в большей или меньшей степени, в зависимости от эпохи, но допускали. Искоренять же героизм («дегероизация» называется) стали только после 1945 года, когда каким-то умникам показалось, что фашистский ужас может быть преодолен только при тотальном искоренении всего героического вообще. И возвеличивании маленького человека. При этом под «маленьким человеком» понимался вовсе не бедняк, а некий специфический, якобы абсолютно не подверженный никакой героизации обыватель.

Не хочу сводить к этому искусство так называемого неореализма, а также творчество множества талантливых антифашистских художников, находящихся за рамками данного жанра. Но в итоге деятельности всей этой плеяды герой, борющийся с фашизмом, оказался приравнен к фашистскому антигерою. Ну, а коммунизм — понятное дело, к фашизму (спасибо все тому же Попперу).

Но если бы все сводилось к дискредитации коммунизма! Тогда общемировой скверный процесс можно было бы считать хотя бы идеологически обоснованным. Так называемый «свободный мир» боролся с коммунистическим противником насмерть, а на войне как на войне. Ради победы можно и того… Информационная война — это та же ложь, но особо агрессивная, технологизированная, системно применяемая для разрушения сознания противника.

Но если коммунизм был противником, и коммунистического героя дискредитировали ради победы над коммунизмом» то ради чего дискредитировали совершенно некоммунистического героя Сопротивления? Да и любого героя вообще?

Почему нужно было «модулировать» жертвенное поведение своих солдат и офицеров их мечтой о возвращении в нормальное — домик, лужайка, праздничная индейка? Любой воин, воюя, мечтает о возвращении домой. Но жертвенная его мотивация к этому не сводится. В противном случае он бы и не покидал дом!

Да что там воин! Я много занимался экстремальным туризмом и точно знаю, что на десятый день походного экстрима обязательно начинаешь мечтать о возвращении в московскую квартиру. А на третий месяц пребывания в московской квартире начинаешь мечтать об очередном экстриме. Так что в этом случае норма? Московская квартира или экстрим?

Общеизвестно, что Одиссей рвался к себе на родину, в Итаку. Но, во-первых, он рвался не к нормальной, а к своей жизни. Он хотел обрести свой мир — для него уникально значимый. Он мог больше процветать и преуспевать, не добравшись до Итаки. Но он не захотел. А во-вторых, есть Одиссей у Данте, говорящий: «Неужели мы рождены для скотского благополучия и остающуюся нам горсточку вечерних чувств не посвятим дерзанию выйти на запад, за Геркулесовы вехи — туда, где мир продолжается без людей?..»

Спрашивается — зачем нужен мир, продолжающийся без людей? Не для нормальной жизни, не так ли?

Колумб стремился к нормальной жизни?

Эйнштейн, говоривший, что место смотрителя маяка было бы идеальным и для философа, и для физика-теоретика, хотел нормально жить?

Икар рвался в небо ради нормальной жизни?

Христос пришел к людям ради нормальной жизни?

Да полно… Нормальная жизнь — штука хорошая. Но когда она приобретает роль абсолютного ориентира и высшего блага, то теряет тот смысл, который имеет в противном случае. В случае, если ее не пытаются надуть, как пузырь. И уж совсем непонятно, как этот целевой и чуть ли не метафизический ориентир (он же — смысловой пузырь) должен сочетаться с развитием. Пузырь сначала надувается, потом схлопывается с катастрофическими последствиями.

Мало ли исторических прецедентов! Ярчайший, но не единственный, — Рим эпохи «хлеба и зрелищ». Нет смысла? Нет героев? Нужно подкормить человеческий скот и развратить его. Через какое-то время выясняется, что человек в скота до конца превращен быть не может. А если тем не менее с этим переусердствовать, то и подкармливать будет нечем, да и разврат перейдет все мыслимые пределы.

Отчуждение человека от развития (а именно это и подразумевается в операции «Хлеба и зрелищ»), конечно, возможно. Но оно одновременно оказывается отчуждением от человечности как таковой. Что оборачивается крахом. Пузырь «нормальной жизни» лопается. И чем более глобальным становится мир, тем более глобальный характер будут иметь катастрофы, при которых лопаются подобные пузыри. При каждой очередной катастрофе все беспощаднее будет обнаруживаться то, что лекарство под названием «нормальная жизнь» — это губительный наркотик. Что это «лекарство от смысла», «лекарство от развития».

Бетховен — это развитие. Но при чем тут нормальная жизнь? Им ведь сказано: «Вся жизнь — трагедия. Ура!» Трагедия — это нормальная жизнь? Это подлинная жизнь. Но как связаны подлинность с нормальностью? Вы вообще пробовали определить нормальную жизнь как художественный жанр? Что это такое? Это не драма, не трагедия, не вампука, не мистерия… А что? Мюзикл? Водевиль?

Рассматриваемая мною проблема далеко выходит за рамки этики, эстетики и гносеологии. Это, между прочим, еще и политическая проблема. Потому что каждый либерал в России каждую минуту будет вам говорить, что нормальная жизнь — это жизнь в «открытом обществе». В том самом открытом обществе Поппера.

Представители нормы — это представители открытого общества. Все остальные, тем самым, представители патологии. Стоп… Но у открытого общества есть враги. И никто из «представителей нормы» не стесняется их обсуждать. А когда сподручно, то и бомбить. А также вбомбливать в средневековье.

Почему-то никому не кажется странным, что ревнители «открытого общества», готовы вбомбить его врагов в средневековье, то есть обернуть вспять историческое время (а значит, и развитие), по крайней мере, на бомбардируемой территории. Никому это странным не кажется… А мне вот кажется.

Странность эта, предлагаемая мною для вашего непредвзятого рассмотрения, состоит в том, что открытость общества и его развитие оказываются по факту в сложном соотношении (возвращаем к средневековью во имя открытости). Понятно, что закрытое общество в определенных своих модификациях наращивает энтропию и гибнет. Но ведь и открытие закрытых обществ иногда приводит к весьма печальным последствиям.