Кустарная работа - Аверченко Аркадий Тимофеевич - Страница 1

Аркадий Аверченко

Кустарная работа

На глухой улице южного городка стоял дом с садом, принадлежащей Ивану Авксентьевичу Чеботаренку.

Мой приятель, столичный художник Здолбунов и я — мы гостили у тароватаго Чеботаренка весь май месяц и часть июня.

Хорошо было. Цвела сирень, цвела акация, цвело все, на что только падали жаркие поцелуи солнца, и все мы ходили, как полупьяные.

В день именин хозяина, вечером, когда луна залила серебристо-зеленым светом сирень в саду и тополя, я ушел от гостей в свою комнату, бросился на кровать и долго лежал так, часто и сильно дыша ароматом щедрой сирени, доносившейся из открытого, выходившего в сад, окна.

Хорошо было. Я в этот момент никого не любил и, вообще, в это время никого не любил, но чувствовал, что скоро полюблю сильно, сокрушающе и что эта любовь будет счастливая, долгая. Запах сирени может многое рассказать, если в него, как следует, вникнуть.

За окном раздался голос моего приятеля, художника:

— Вот тут скамеечка есть. Тихо, безлюдно, и сирень безумствует кругом. Сядем, Марья Николаевна.

Женский голос поправил:

— Какая я вам Марья Николаевна?! Я Ольга Николаевна. Неужели вы еще не запомнили?

— Я-то не запомнил?! Таковский я, чтобы не запомнить. Нет, я запомнил, но только вам больше идет имя — Маруся. Марья Николаевна.

— Да уж вы сумеете вывернуться, знаю я вас.

— Какие у вас холодные руки, Ольга Николаевна.

— А вы откуда знаете?

— Да я одну из них взял.

— Зачем же вы это делаете? Оставьте; не надо.

— Почему не надо? А, может быть, я хочу поцеловать вашу руку.

— Это совсем лишнее.

— Нет, не лишнее. У вас красивые руки, Марья Ник… Ольга! Ольга Николаевна!!

— Ну, уж нашли тоже красоту. Вероятно, всем женщинам говорите одно и то же.

— Если бы все женщины были похожи на вас, я бы говорил им то же самое.

— А что же, я разве не такая женщина, как другие?

— Вы? Вы особенная. В вас есть что-то такое… что-то, знаете, такое…

— Ой, руке больно. Не жмите.

— Ну, ничего. Я ее поцелую, все и пройдет.

— Знаете, почему я держу вашу левую руку, a не правую?

— Почему?

— Левая ближе к сердцу.

— Так вы говорите — какая я?

— Вы? Особенная какая-то.

Пауза. Потом раздался притихший голосок Ольги Николаевны:

— Странно. Это говорите не вы первый.

— Ну, вот видите! Какие у вас красивые плечи.

— Оставьте. Ну, так что же во мне особенного?

— В вас есть какое-то обаяние. Меня влечет к вам. Ведь мы познакомились только нынче за обедом, a мне кажется, будто мы с вами знакомы давно-давно.

— Какой вы странный.

— Да… Меня все находят странным. Я не такой, как другие.

— А какой же вы?

— Какой? Да, знаете, долго говорить. Но только вы меня не должны бояться.

— Почему у вас такая рука холодная?

— Сердце горячее.

Долгая пауза.

— Виктор Михайлович!

— Ну?

— О чем вы так глубоко задумались?

— Что? Эх!.. Не стоит говорить. Нет. Нельзя. Не расспрашивайте.

— Наверное, о какой-нибудь из ваших много численных симпатий?

— О, Марья Николаевна… Как вы далеки от истины!

— Ольга я Николаевна! Какая я вам Марья Николаевна?! С кем вы меня путаете?..

— Это я нарочно назвал вас Марьей Николаевной, чтобы посмотреть: ревнивая ли вы?

— Да уж вы сумеете вывернуться. Вас на это взять.

И своеобразная гордость прозвучала в голосе Ольги Николаевны. Будто она уже начала гордиться своим собеседником.

— Так о чем же вы так задумались?

— О чем? Вернее — о ком.

— Ну, о ком?

— Нет, зачем, Map… Ольга Николаевна! Лучше не говорить… Скажу только одно; ваше имя надолго запечатлеется в моем сердце, как что-то милое дорогое и сладко-печальное.

— Ну, не надо быть таким… Ей Богу, вы странный. Так о ком же вы думали?

— Сказать? А вы не раз сердитесь?

— Нет. Почему же?

— Вот если вы меня поцелуете, тогда скажу.

— С какой же стати я вас буду целовать! Нельзя. Я замужем.

— Серьезно?!

— Конечно.

Пауза.

— Ну, так что ж такое, что вы замужем?

— Как что? Вот, ей Богу… Какой вы странный.

— Жизнь меня сделала странным, милая Оля.

— Не смейте меня так называть.

— Хорошо, Оля. Не буду.

— То-то. Так о ком же вы думали?

— О вас.

— Интересно знать, что-же вы обо мне думали?

— Я думал: сколько вы счастья можете дать тому человеку, который вас полюбит.

— Наверное, всем женщинам говорите то же самое.

— Я?! Нет. Чего мне! Только вам и говорю.

— Отчего вы такой печальный, Виктор Михайлович?

— У меня жизнь печально сложилась, Оленька.

— Бедный мой, бедный; ну, дайте, я вас по головке поглажу. Оставьте: Пустите! Не смейте меня целовать! Я кричать буду!

Лежа у себя на кровати, я нервно насторожился, вот сейчас раздастся пронзительный крик.

Крика не было. Тишина, на секунду прерванная звуком поцелуя, царила за окном.

— Слушайте, если вы будете так себя вести — я уйду.

— Ну, не надо уходить.

— Да уж я знаю вас — вы умеете женщин уговаривать. Дайте слово, что больше этого не будет.

— Чего?

— Вот этих… поцелуев…

— Дам слово… С одним условием, — чтобы завтра вы пришли ко мне. Я покажу вам свои рисунки. Вы любите искусство?

— Страшно!

— Ну, вот видите. Вы такая чуткая, понимающая и вдруг заброшены в эту глушь. Я понимаю, каково вам приходится. У вас красивая душа. Так придете?

— Я приду с одним условием: дайте мне слово, что вы не позволите себе ничего лишнего.

— Лишнего? Что вы, Оленька?!. За кого вы меня принимаете. Ничего лишнего. Будет самое необходимое.

— Ну, пойдемте отсюда… А то ушли и пропали… — даже неприлично. Только послушайте… Виктор Михайлович… Вы, наверное, меня не уважаете. Только сегодня познакомились, a мы уже с вами… и целовались…

— Ольга Николаевна! Разве можно говорить о каком-то там уважении, если налицо любовь! Разве можно заботиться о каком-то насморке, если у человека брюшной тиф?

— Да уж я вас знаю… Вы умеете красиво говорит… Ну, идите вперед, a я с другой стороны выйду.

Через полчаса Здолбунов, насвистывая что-то, зашел в мою комнату.

— Ты тут? Что это ты делаешь в одиночестве?

— Здолбунов! Я все слышал, о чем ты говорил с Ольгой Николаевной.

Он засмеялся.

— Стыдно подслушивать, дитя мое.

— Знаешь, Здолбунов… я записал весь ваш разговор. Почти дословно. Не хочешь ли прочитать?

Он взял из моих рук бумажку и внимательно прочел ее.

— А ведь, ей Богу, недурно.

— Это? Недурно?! Здолбунов! Ты, который читаешь рефераты по искусству, ты, который имеешь жену — чуткого, тонкого, умного человека, ты, который…

— «О ты, Катилина»! Успокойся, милый. Запомни мудрые слова человека Здолбунова: на кита ходят с гарпуном, a на пескаря достаточно примитивнейшего крохотного стального крючка. Крючка кит даже не заметит; гарпуном пескарь будет раздавлен, как букашка. Все на свете разумно, и Марья Николаевна…

— Ольга!!

— Ну, Ольга. И Ольга Николаевна получит если и не мое уважение, то мою краткосрочную любовь.

— Да уж вы, мужчины, умеете говорить. На это вас взять, — засмеялся я.

А в окно врывался сладкий, ласковый запах сирени и все оправдывал, и все оправдывал, и все оправдывал.