Танец на лезвии бритвы - Шамин Андрей - Страница 26

— Обязательно.

Деньги не жаль. Был бы толк. Я сел на поезд и радостно покатил в Юрмалу. Кому курорт, кому пахота.

Глава 3. Юбилей

Праздник как праздник — сидели, выпивали, базарили.

За столом, покрытым газетами, на которых среди засаленных депутатских лиц лежала закуска, сидело несколько мужиков. Их лица и особенно носы красноречиво свидетельствовали о нелёгкой борьбе с зелёным змием и его родичами. Богатырь в перестиранном комбезе осушил стакан и уронил голову на руки.

— Так. Янка, кажись, готов, — сказал крепыш в тельняшке. И зачем-то провёл тому пробкой по усам.

— Kas? — Янка приоткрыл осоловевшие глаза.

— Ne kas. Gulit.

— Labi.[45]

Чернявый, вертлявый как жук, мужичок наклонился к соседу.

— Толян, та я ж тебе только добра хочу. Ты, вот, думаешь раз жёна то и всё? Хочешь я тебе глазы открою? А?

— Как откроешь, я тебе моргалы и закрою, понял?

Похожий бородкой на шкипера, а рожей на шимпанзе, коренастый, с увесистыми кулаками Толян стал подниматься.

— Мужики, давай ещё по одной, чо вы в самом деле!

— Жизнь надо прожить так, что б за спиной осталась куча пустых бутылок и оттраханных баб.

— Кому — что, а наш сексгигант о любимом!

Посмеялись.

— Я вот так думаю — жизнь надо так прожить, что б потомкам пищу дать, ну и, конечно, средства к существованию. Возьми, к примеру, Пушкина Александра Сергеевича — музеи, пушкиноведы и пушкинисты рассматривают каждое слово, статьи пишут, критики над фразами головы ломают, бьются на семинарах — обсуждают, что он именно имел в виду в той или иной строчке. Опять же фильмы, юбилеи, массовые гулянья, — сказали мы с алкоголем.

— Да, любит наш народ Пушкина.

Янка приподнял голову.

— Кур Пушканс?[46]

— Спи, спи, оставим.

Янка, довольно хрюкнув, засопел.

— Как сказал один мой знакомый критик — Я съел столько поэтов, что теперь свободно могу писать стихи.

— Среди говна мы все поэты, среди поэтов мы говно, — процитировал Толян.

— Ну, нет — Пушкин — уникальный, недаром его называли "Солнце русской поэзии".

— Мужики! За это надо выпить. За Пушкина!

— За Александра Сергеича!

— Выпьем, няня, где же кружка!

— Кому закусить — вот, пожалуйста — сальце, лучок, шпротики, помидорка, огурчики, кушайте мужики. С огорода. Никакой химии.

— Запивка есть?

— Вода не водка — много не выпьешь!

— Я вон позавчера новую водку пил — чёрную.

— Ну и как?

— Всё равно похмель.

Окна задёрнули сумерки.

— Я б этой суке!

Кулак впечатался в столешницу.

— Ты, понимаешь — приходит, а у неё слёзы на глазах. Малышей своих ищет. А они в прицепе лежат рядком, аккуратно так…

Бабах по столу.

— Ну, хоть бы закопал! Падла! Будешь?

Я мотнул головой. Вася кивнул. Забулькало. Вася выпил, скривился. Схватил черняшку с куском селёдки. Медленно разжевал.

— А через пару дней и её… Видимо, нашла.

Мужик опрокинул стопку и занюхал рукавом, которым только что утирал слёзы.

— Я на Даманском много чего навиделся… Как шарахнули наши, только брызги во все стороны от друзей-китайцев. Вот, блядь, тебе и дружба навек! А в Праге! Идёшь, палец на крючке. Тень, шорох — дал очередь — нехай на небе разбираются: виноват не виноват. Война, понимаешь. До чего ж паскуднейшее дело. У меня все руки в крови… А эта сука!

Мужик грохнул кулаком.

— Они ж невинные были, у них только глаза открылись! Падла, как таких ещё земля носит. Эх…

— Ничего. Найдём. Бог не фраер…

— Да где он был этот бог, ты мне скажи?

— Давай выпьем, а?

— Давай.

И мы добили литр.

Я взял хохлацкий сникерс. Срез отливал перламутром. Откусил сколько смог. Пока жевал, вспомнил одну историйку.

— Точно говорю — Бог не фраер, правду видит. Один фирмач договорился на поставку нескольких тонн бумаги церкви. Оплата, разумеется, наличкой. Получил денежку и свалил по английски. Денег до черта — гуляй не хочу. Так он до пьяных слёз нагрузился. Звонит ментам — Хочу сдаться: передо мной в дипломате несколько тысяч, сам я в розыске, а сейчас там то.

— Слушай, перебрал, так ложись спи, — дежурный ему. Рассказал остальным. Те тоже посмеялись. Тут опять звонок и про то же самое.

Решили глянуть бумаги — точно, есть такой: выманил у попов деньги и был таков. Быстренько наряд на указанный адрес. Ментам слава, ему шестерик.

— Хм…

— Где смеяться?

Я пожал плечами.

— А вот ты кто?

— Ну, человек.

— Да я говорю, в смысле по жизни.

— Журналист.

— Серьёзно?

— Корочки показать?

— Да ладно. Ну и как оно?

— Журналист это диагноз.

— За это стоит выпить! Слушай, журналист, а как тебя?

— Ну, ты даёшь! Своего тёзку забыл.

— Во бля! Точно! Слушай тёза, а вот ты можешь нашего «батьку» продёрнуть? "Аллё гараж" назови. Блядь, зарплата как заплата. Отпускные отменил! Самое святое!

— Мы человеки, а жизнь наша собачья.

— Нерегулярно выплачивает?

— Да нет — регулярно не выплачивает.

— Он у нас экономный — съест вишни, а когда посрёт — посмотрит — нельзя ли компот сварить.

— Саня, у него не тот профиль.

— Эх! Нет правды на земле!

Ладонь с силой припечатала невидимую муху, стол пошатнулся и скрипнул.

— Вот за это обязательно надо выпить.

И мы добили второй.

— Я ударил тёщу мешком по голове, думая, что в нём пыль. А в нём оказался кирпич.

Долго смеялись.

— Ну и налила в пивную бутылку, двухлитровую. Взял её, а она как презерватив. Капает снизу. Всё в тумане, блин. Я за газовый ключ — еле пробку свинтил и в ванну. Воду включил и на карачках оттуда. В голове колокольца звенят, думаю: счас завалюсь и хана. Короче, проветрили квартиру. Заходит она. Глянула на ванну. Посмотрела и говорит — Мог бы и всю помыть. Башка потом болела как хуй с переёба!

— Вот такие, они стервы и есть — хоть сдохни, а…

— Наливай!

— И это правильно. Будем!

— Короче, подваливает энтот каратист — Ну что, Святой, счас я тебе врежу ногой по сусалам и где твой бог? Занёс ногу, и тута будто его заклинило. Выругался и пошкандыбал на шконку. Жека ему вслед посмотрел и…

— Хорош пиздеть, давай наливай — водка выдыхается.

— Чо перебиваешь, еретик?

— А по ёбалу?

— Чо ты его дёргаешь, придурок?

— Припух? Счас щелкану табуретом, аж до жопы сморщишься!

— Вы чо, мужики!

— Ишь, как ему про богоугодные дела слушать не нравится. Бес в ём.

— Да, блядь. — Толян со слезами ударил себя кулаком в загудевшую грудь, — Я, могет и пью всё, что горит и ебу всё, что шевелится, но своим свиным рылом не лезу в калашный ряд, ангелком себя не выставляю. Сижу и в душу никому не лезу! А ты, паскуда, Галку в углу зажал и под юбкой шуровал! А у самого жена и семеро по лавкам.

— Во как. И всё то мы видим, всё мы знаем!

— Это твой бог всё видит и знает, а мы так — бельма залил и хорошо.

— Ну, мужики, давайте за хорошее — ангелов среди нас нету, выпьем…

— Птичка божия не знает ни заботы, ни труда — знай себе поёт, летает и ебётся иногда.

— Матвею больше компоту не наливать!

— Хорош ему — скоро проповедовать начнёт.

— Не, не. Ещё одну — и всё. Вот за то я горькую люблю, так это за аффект. Ну, до того всё красивым становится…

— Красота спасёт мир!

— За красоту!

— Поехали, тут ещё курочка, помидорики остались, закусывайте.

— Мужики, сальцо ешьте! Чо его назад переть?

Двое сцепили пальцы.

— Что слабо? Давай на бутылку!

— Саня, разбивай!

Толян и хозяин огорода, по имени Семён, вылезли из-за стола и стали тужиться.

— Что, совсем охуели? — рявкнул тёзка.

— Эй, мужики! Тут немцев нет! Отойди в угол и газуй!

Толян и Семён послушались.