Прощание славянки - Новодворская Валерия Ильинична - Страница 66

«Аллах акбар» — для нас это было просто паролем, а зеленые повязки, скорее, напоминали о Greenpeace, чем о мусульманстве.

Поэтому 11 и 12 декабря 1994 года на Пушкинскую выскочили все, даже Явлинский, и это впервые случилось, что они с Гайдаром выступали, пользуясь одним мегафоном, а Гайдар оказался организатором несанкционированного митинга. Никто из нас не верил, что 1968-й может повториться в 1994-м. Но это повторилось, и честь немногих, тех, кто протестовал в те дни, в декабре, в январе, в феврале 1994-го, не дожидаясь победы чеченцев, просто ради принципа и вечных идеалов, легла поверх бесчестья большинства: армии, коммунистов, национал-патриотов, власти. Ни одно государство, даже Российское, не стоит вот этого идеала, положенного на стихи Бёрнса:

Прежде всего мы излили на президента все, что полагается, прямо цветаевскими стихами: «Раз! — опрокинула стакан! И все, что жаждало пролиться, — вся соль из глаз, вся кровь из ран — со скатерти — на половицы»… Словом, весь репертуар бедного Евгения из «Домика в Коломне: «Добро, строитель чудотворный!» ДС выпустил кучу листовок (три из них — и та, что я сейчас приведу, — оказались в моем деле).

Мне кажется, что эта листовка мне удалась, судя по восторгу чеченцев и по негодованию домашних империалистов и «ястребов»:

Что полагалось с нами за это сделать? За митинг памяти и траура по Джохару Дудаеву в центре Москвы, когда склонялись российские, грузинские, белорусские флаги с траурными лентами, а участники клялись продолжить дело павшего президента и читали в честь его стихи Гумилева?

Константина Борового за поездку к Джохару Дудаеву на обратном пути каратели едва не выбросили из самолета, а потом допрашивали в ФСБ, требуя сказать, где состоялось свидание… (Хорошо, что хоть иголки под ноготь не загоняли.)

Что должен был Ельцин сделать со мной за лозунг после Буденновска: «Шамиль! Кремль — направо, Лубянка — налево!»

Посадить весь ДС по 64 статье за измену Родине, расстрелять?

А он не сделал ничего. Это дурацкое дело по ст.74 (а до этого — 71, 701, 80, ч.2) — за антинародную деятельность — и то это не он. И поэтому все не так просто. Он не палач. Я думаю, что он не хотел… не знал… Не знал чеченцев, не понимал, что в Чечне делается. С такими-то консультантами, как Шахрай, Паин, Барсуков, Коржаков, Куликов и Грачев… Взрослые люди с трудом верят в чудеса. В то, что там, в Чечне, сказка. «И снова скачут жандармы, кострами ночь засевая, и бьется в пламени сказка, прекрасная и нагая…» Борис Николаевич ответит перед Богом, и здесь ему помогут разве что молитвы чеченцев. А мы судить его не можем. Он сам кончил войну, бросил вызов империалистам, вывел две последние бригады. Я думаю, что он хотел бы повернуть время вспять, чтобы не было этого кошмара, 80 тысяч трупов, этого греха у него на душе. Но это не дано смертному. Мы не можем судить его еще и потому, что он много раз спасал нас от коммунистов; потому, что он уничтожил СССР; и еще потому, что он не судил нас, когда мы в своих речах и листовках называли его палачом, военным преступником, фашистом… Он все покорно снес, зная, что интеллигенция неприкосновенна. Мы кое-что у него взяли: Конституцию, реформы, свободу, развал империи. Должник не судит кредитора. Мы не вольны. У него все равно есть индульгенция. Мы свое получили: бросили ему оскорбления прямо в лицо. Это сильнее действует, чем суд над безоружным, связанным, лишенным власти. Конечно, чеченцы разбили российские войска. Но может быть, и мы заставили президента одуматься? Полем битвы между Богом и Дьяволом служит, по Достоевскому, сердце президента. Мы дрались на стороне Добра. Добро победило.

Мне повезло: я знала лично и Джохара Дудаева, и Звиада Гамсахурдиа. Мы дружили. Мы все трое были диссидентами и понимали друг друга с полуслова. При встрече мы бросались друг другу на шею… Сейчас они оба висят над моим столом. Джохар улыбается чуточку нагло сквозь свои мушкетерские усики, а Звиад даже на фотографии кажется застенчивым и деликатным… Орест и Пилад, Гамлет и Горацио, Кассий и Брут, Атос и д'Артаньян… Жили два друга-товарища в маленьком городе N… Когда они вместе пили чай, или грузинское вино, или кока-колу, замышляя новую пакость по адресу Империи, я слышала за кадром песенку Боярского: