Один Вкус - Уилбер Кен - Страница 72

В той мере, в какой либерализм/постмодернизм приемлет это бездумное разнообразие, он выбивает почву у себя из-под ног. Он подрывает, даже разрушает, свой собственный фундамент. Либерализм — это очень высокая, постконвенциональная стадия развития, которая затем делает поворот кругом и говорит: черт возьми, следует в равной мере лелеять все позиции, — и это полностью разъедает его собственную основу.

Другими словами, сейчас либерализм поощряет те позиции, которые будут уничтожать либерализм. Именно из-за отказа сделать моральное суждение, что не все позиции равны, что мироцентрическая позиция лучше эгоцентрической и этноцентрической, он затем автоматически приходит к поощрению возврата к племенным отношениям, регрессии к меньшим позициям и неистовства гипериндивидуальных эгоцентрических прав; и все это разъедает сам либерализм и разрывает ткань этого общества на почти неузнаваемые лоскутья.

Такова внутренне противоречивая — и саморазрушительная — позиция крайнего либерализма и постмодернизма. Я откровенно симпатизирую многим из их целей — особенно универсальному плюрализму, — но я критикую те обреченные на провал пути, которыми они к нему идут.

ВОПРОС: Поэтому им нужно принять настоящую холархию, которая представляет собой моральное ранжирование, ведущее к универсальному плюрализму, при критическом отношении к более низким моральным позициям.

К.У.: Да. Все говорят о холизме, о «паутине жизни», о большей широте, о сострадании и приятии. Но как только вы действительно проводите эти идеалы в жизнь — а не просто предлагаете некое плоское, неопределенное понятие «паутины жизни» и «равенства в разнообразии», — вы обнаруживаете, что реальный мир во всех четырех секторах представляет собой холархию (вложенную иерархию), что означает ранжирование ценности, и глубины, и целостности, и, следовательно, критический подход в лучшем смысле этого слова. Подлинный холизм требует новой критической теории.

ВОПРОС: Поэтому вы иногда прибегаете к полемике?

К.У.: Нет, можно быть критичным, не пускаясь в споры. Я порой прибегаю к полемике по другим причинам.

ВОПРОС: Каким?

К.У.: Ну, в этой области слишком часто приходится сталкиваться с лицемерными позициями, что новая парадигма преобразит мир, что новая духовность спасет планету и так далее. Все вы знаете, насколько самоуверенными и самодовольными они могут становиться. Мы все время это видим, ведь так? А полемика — это старый и уважаемый способ — даже среди духовных учителей, и особенно среди них, — охладить излишнее самодовольство и действительно добиться толка. Он особенно помогает против идиотского сострадания. Поэтому я полагаю, что хорошая доза полемики время от времени крайне необходима, особенно в этой области, которая, благослови ее Бог, принимает себя уж слишком всерьез.

Воскресенье, 5 октября — Денвер

Сегодня 30° в тени — очень жарко для этого времени года, — и потому после долгой утренней работы мы с Марси отправились в Денвер побродить по пассажам с кондиционированным воздухом. Я чувствую себя слегка отрешенным от всего этого. Существует такое резкое различие между Свидетельствованием и деперсонализацией. В первом случае ты непривязан; в последнем — отрешен. В первом у тебя есть основа невозмутимости, с которой ты страстно вовлекаешься во все, что возникает; в последнем ты пребываешь в оцепенении и не способен испытывать страсти к чему бы то ни было. В первом ты видишь все с прозрачной ясностью и в ярком освещении; в последнем ты как будто смотришь на мир через перевернутый телескоп. У меня все еще есть умеренная, но необычная для меня доза последнего, последнего и последнего.

Но входи в пустоту и находи Пустоту.

Понедельник, 6 октября — Боулдер

Его зовут Джон; он находится в одном из хосписов, для которых Марси занимается маркетингом и менеджментом. Джон умирает от СПИДа, как недавно умерла его жена. Над его кроватью — это маленькая кровать в маленькой комнате, где стоят еще четыре кровати, отделенные друг от друга лишь тонкой занавеской, создающей иллюзию личного пространства, — висит фотография, на которой они с женой изображены такими, какими они когда-то были, здоровыми и сильными, улыбающимися и счастливыми, очень красивыми людьми. Эта фотография — все, что у Джона осталось от той жизни, которую он когда-то знал. Врачи сказали, что ему осталось жить около двух недель, и Джон это знает.

«Вы говорили, что мне здесь понравится, а я ненавижу это место», — говорит он Марси, которая устроила его в этот хоспис. Грустно то, что это заведомо лучшая возможность из всех, что у него были, и ему повезло, что Марси его сюда поместила. Но в такие времена об этом трудно помнить.

«Я ненавижу это место! Я ненавижу его! Взгляните на меня!» Джон задирает свою ночную рубашку, и там, где когда-то были его ноги, сейчас палки, белые кости, обернутые пергаментом. «Вы мне лгали, вы мне лгали. Я умираю, мне осталось лишь несколько недель, и взгляните на меня. Я ненавижу это место! И я ненавижу еду, я особенно ненавижу еду. Я не хочу так умирать».

«Джон, послушай. Какую еду ты любишь?»

И Джон начинает длинный перечень еды, которой, по его словам, ему хочется, но в действительности это перечень того, чего ему когда-то хотелось. Теперь он не ест ничего — что бы это ни было.

«А особенно я люблю мексиканские буррито и коку».

В это утро Марси встает пораньше, покупает ему буррито и коку и ставит около его кровати, в крохотной комнатке, где он умирает.

Вторник, 7 октября

Думаю о Джоне, и мне снова приходит в голову, что вся духовная практика — это репетиция — и в наилучшем варианте разыгрывание — смерти. Как говорят мистики: «Если ты умираешь до смерти, то, когда приходит смерть, ты не умираешь». Иными словами, если ты прямо сейчас умираешь для чувства отдельной самости и взамен открываешь свою настоящую Самость, каковая представляет собой весь Космос, то смерть этого частного тела-ума не более чем листок, опадающий с вечного дерева, которым ты являешься.

Медитация — это практика этой смерти в этот момент, и в этот момент, и в этот момент, путем пребывания в безвременном Свидетеле и разотождествления с конечной, объективной, смертной самостью, которую можно видеть как объект. В пустом Свидетеле, в великом Нерожденном нет никакой смерти — не потому, что ты вечно живешь во времени — это не так, — а потому, что ты отрываешь безвременность этого вечного момента, который вообще никогда не входит в поток времени. Когда ты пребываешь в великом Нерожденном, выступаешь свободно как пустой Свидетель, смерть ничего существенно не меняет.

И все же любая смерть по-своему так печальна.

Среда, 8 октября

Обед с Лео и нашими друзьями Полом и Сел в ресторане Мортона в ЛоДо. Лео — чрезвычайно милый человек, очень умный и добрый. «Моторола», это единственная компания, которая обосновалась в Китае, не будучи вынужденной иметь в качестве партнера коммунистическое правительство; сейчас на предприятиях «Моторолы» в Китае занято 67 000 рабочих. Лео только недавно вернулся из Пекина, а Пол и Сел направляются туда по делам в последние три недели ноября, так что они обменивались опытом.

Бизнес, очевидно, связан с производством и продажей товаров и услуг. Но эти продукты Правой стороны сначала создаются сознанием Левой стороны, и потому, как отметил Лео, значительная часть его деятельности связана с внутренним развитием менеджеров, именно поэтому его заинтересовала моя работа. И именно поэтому тремя важнейшими областями применения исследований сознания остаются образование, политическая теория и бизнес.

Было начало вечера, поскольку Лео предстояло улетать в 8 часов. Пол и Сел вернулись домой, а мы с Марси — мы заранее зарегистрировались в «Браун-Пэлас» — сидели в Комнате Рузвельта, пили мартини и исчезали в романтическом тумане.

Пятница, 10 октября

Сэм вернулся из Франции, где он месяц преподавал медитацию, а Роджер только что отбыл на месячный медитативный ритрит. Как говорит сын Френсис, Боб: «Роджер отступает, чтобы наступать»[35].