Война Цветов - Уильямс Тэд - Страница 3

Он упал на колени в размазню на полу ванной, в липкую красную жижу – откуда ее столько взялось, откуда? – и стал поднимать Кэт под бубнящий в голове идиотский голос: «Не трогай ее, потерпевших нельзя трогать...» Он не понимал, что происходит, что могло случиться – кто-то проник в дом, что ли? – а потом вдруг понял.

– Я потеряла его! – выговорила Кэт чуть более внятно, явно уже из последних сил. – О Боже, я потеряла ребенка!

Уже на полпути к телефону он вспомнил о мобильнике у себя в кармане.

Набрав 911, он назвал адрес, одновременно обматывая полотенца поверх халата, точно Кэт была одной сплошной раной, которую следовало перевязать. Она плакала, но звука почти не было слышно.

Закончив, он прижал ее к себе и стал ждать, когда к дому подъедет «скорая».

– Где ты был? – вся дрожа, с закрытыми глазами спросила она. – Где ты был?

Больницы всегда вызывают ассоциации со стихами Т. С. Элиота: пустые, ярко освещенные коридоры и спокойные слова, бессильные затушевать происходящие за дверьми ужасы. Даже вестибюль, куда Тео вышел немного размяться и разрядить ничему не помогающее напряжение, показался ему чем-то вроде мавзолея.

Кровопотеря Кэт не была смертельной, как со страху вообразил он. Часть месива в ванной составляли околоплодные воды и обыкновенная вода: Кэт, когда начались спазмы, решила принять горячую ванну. Врачи говорили о преждевременном разрыве мембран и возможном дефекте матки, но для претерпевшего мозговой шок Тео все это было китайской грамотой. Первые десять часов Кэт большей частью спала, бледная, как принцесса из детской книжки, с иглами от капельниц в обеих руках. Когда она наконец открыла глаза, то показалась ему чужой, незнакомой.

– Мне очень, очень жаль, солнышко, – сказал он. – Это не твоя вина. Такое случается.

Она, не потрудившись ответить на эти пустые слова, отвернулась и стала смотреть на темный телеэкран, висящий под углом на стене.

Тео пролистал ее телефонную книжку. Мать Кэт приехала к завтраку, расстроенная тем, что он не позвонил сразу, следом за ней подтянулась подруга Лэнси. Обе в джинсах и рубашках – вот сейчас засучат рукава и примутся стряпать церковный обед либо амбар строить. Они воздвигли вокруг бледной, молчаливой девушки Тео незримый, но непреодолимый барьер. Помыкавшись еще около часу и доставив снизу кофе и журналы, он сказал Кэтрин, что сходит домой и поспит немного. Кэт ничего не ответила, но ее мать нашла, что это хорошая мысль.

Поспать ему удалось всего три часа, несмотря на усталость. Встав, он сообразил, что не позвонил никому из собственных друзей и родственников – да и кому, собственно? Джонни? Он хорошо представлял себе, что – и даже каким тоном – тот ответит. «Да иди ты, Тео. Обалдеть». Джонни часто не хватает слов в драматические моменты, и остается только сленг, совершенно не соответствующий случаю. Джонни искренне огорчится – он по сути хороший парень, – но какая польза ему звонить? А рассказывать о случившемся другим ребятам из группы вообще нелепо. Стоит позвонить Джонни хотя бы для того, чтобы тот передал им, и Тео не пришлось бы смотреть, как они что-то изображают – если они, конечно, соизволят изобразить.

Кому еще? Разве можно потерять ребенка – это ведь и твой ребенок, все время напоминал он себе, наполовину твой, а не только ее – и никому не сказать об этом? Неужели за свои тридцать лет он не нажил никого, с кем необходимо или просто хочется поговорить в случае несчастья?

Куда они подевались, друзья? Раньше вокруг него постоянно кто-то толокся – девчонки бегали на его выступления, парни хотели быть его менеджерами, а теперь он никого из них даже не помнит. Друзья? Да нет, просто люди, а людям он теперь не очень-то интересен.

В конце концов он позвонил матери, с которой в последний раз общался в начале февраля. Ему казалось не совсем честным молчать около месяца, а потом обрушивать на нее этакую новость, но больше ничего он придумать не мог.

– Привет, мам.

– Здравствуй, Тео. (И все, никаких там «как ты долго» или «как у тебя дела».)

– Знаешь, я... У меня неважные новости, мам. Кэт потеряла ребенка.

Пауза затянулась даже по стандартам Анны Вильмос.

– Как это грустно, Тео. Мне очень жаль.

– У нее был выкидыш. Я пришел домой, а она на полу в ванной. Ужас что такое. Кровь везде. – Он осознал, что рассказывает об этом уже как бы со стороны, как бы не о том, что произошло с ним самим. – Все уже в порядке, но у нее, кажется, депрессия.

– Почему это случилось, Тео? Они должны знать.

«Они». Мать всегда говорит о людях, облеченных хоть какой-нибудь властью, как о некоем всеведущем, всемогущем сообществе.

– Да нет, они не знают. Случилось, и все... спонтанно. Они делают анализы, но пока еще не знают.

– Очень печально, очень. – На этом, похоже, разговор и закончился. Тео пытался вспомнить, чего он хотел, когда звонил, чего ждал – ведь не просто же ради исполнения сыновнего долга он набрал ее номер? Вот, мол, что произошло у меня за последний месяц, мама?

«Это мог быть настоящий ребенок, – подумал он вдруг. – Такой же реальный, как я. Как ты, мама. Это не просто „печально“». Но вслух он этого не сказал:

– Твой дядя Харолд приезжает в будущем месяце. (Младший брат отца, менеджер по продажам, живущий в Южной Калифорнии. После смерти отца Тео он взял на себя роль главы семейства – это значит, что он навещает мать в канун Рождества, а еще пару раз в год, когда прилетает в Сан-Франциско по делу, водит ее обедать к Сиззлеру.) Он хотел бы повидаться с тобой.

– Ладно. Я тебе перезвоню – может, придумаем что-нибудь. – Как быстро их разговор принял обычный характер – сухой и несвободный от чувства вины. Тео хотелось повернуть все по-другому, спросить, что чувствует мать на самом деле – вернее, что должен чувствовать он сам после случившегося несчастья, но это было бы бесполезно. Как будто их слова проходили через некий эфир, уступающий по густоте нормальному воздуху – только самые обычные, банальные вещи могли дойти до абонента, не растворившись в пустых пространствах.

Мать, не затягивая беседы, попрощалась, и Тео снова остался наедине с собой. Он позвонил в больницу – вдруг Кэт тоже одна, и с ней нужно побыть. Трубку взяла Лэнси и весьма прохладно сообщила ему, что Кэт сейчас спит и ему незачем беспокоиться.

– На завтра я тоже взяла отгул, – добавила она, – так что побуду при ней. – Это больше походило на угрозу для него, чем на услугу для Кэт.

– Как она там?

– А ты как думал?

– Слушай, Лэнси, ты говоришь так, точно я спихнул ее с лестницы или что-то вроде того. Это и мой ребенок был, между прочим.

– Знаю, что твой.

– Думаешь, не расстраиваюсь, что меня не было там, когда все случилось? Я бы все равно ничего не смог поделать. Так доктор сказал.

– Никто тебя и не винит, Тео.

Из тона, которым это было сказано, вытекало совсем другое.

Он постоял немного в гостиной, глядя на оставшийся с ночи кавардак – помпейские развалины нормальной жизни, внезапно оборванной катастрофическими событиями. Она сидела здесь и смотрела телевизор, а потом вдруг почувствовала спазмы. Вставая, она перевернула столик – стакан так и валялся на полу, пятно от диет-колы впиталось в мохнатый, видавший виды ковер. Может, кровотечение началось еще до ванной? Тео двинулся по следу Кэт и остановился. Очень уж жутко – все равно что осматривать место убийства.

Он спал всего три часа, но его распирала какая-то дурная энергия. Он включил телевизор и уставился на экран, ничего не понимая.

Что сделалось с его жизнью? Как мог какой-то крошечный зародыш – не ребенок еще, не человечек, что бы она там ни говорила, – настолько все изменить? Да и что это за жизнь такая, когда ты живешь одной только музыкой, но до сих пор не нашел себе места и настоящих людей, чтобы этой музыкой заниматься?

«Слишком уж легко тебе все давалось, – заявила ему мать несколько лет назад. – В школе все учителя нахвалиться тобой не могли, вот честолюбие и не развилось».