Трон из костей дракона - Уильямс Тэд - Страница 45

— Доктор хочет видеть тебя, — сказал он, вращая глазами. — Вот прямо сразу.

Проходя мимо, прочие слуги, не прерывая движения, бросали на Саймона и стоящего рядом с ним огромного неуклюжего Инча любопытные взгляды. Саймон, пытаясь вывернуться из-под тяжелой руки, провожал их с бесконечной тоской.

— Хорошо, я сейчас буду, — сказал он и, изогнувшись, освободился. — Только дайте мне время, чтобы взять горбушку хлеба. Я съем ее по дороге.

Он побежал по коридору к столовой. Украдкой посмотрев назад, Саймон обнаружил, что Инч стоит на том же самом месте и в глазах у него спокойствие быка, жующего свою жвачку.

Вернувшись назад с краюхой хлеба и куском мягкого белого сыра, он с ужасом понял, что Инч все еще ждет его. Огромный человек пошел рядом с ним по направлению к жилищу доктора. Саймон предложил ему хлеба и сыра, выдавив из себя приветливую улыбку, но Инч только взглянул на него безо всякого интереса и ничего не сказал.

Когда они вышли во двор и принялись лавировать между группами священников-писцов, Инч вдруг откашлялся, как бы собираясь что-то сказать.

Саймон, который всегда чувствовал себя в обществе этого человека так неловко, что тягостным казалось даже его молчание, посмотрел на спутника выжидательно.

— Почему, — медленно начал Инч, — почему ты занял мое место? — Он не сводил безжизненных глаз с запруженной писцами дороги.

Теперь сердце Саймона стало похоже на камень — такое же тяжелое, холодное и обременительное. Он и жалел эту домашнюю скотину, которая считает себя человеком, и боялся ее.

— Я не занимал вашего места, — тихий голос прозвучал фальшиво даже в его собственных ушах. — Разве доктор не просит вас больше носить и устанавливать всякие вещи? Меня он учит другому, совсем другим вещам.

Некоторое расстояние они прошли молча. Наконец показалось жилище доктора, увитое плющом, как гнездо малиновки. В десяти шагах от двери Инч снова вцепился в плечо Саймона.

— Пока тебя не было, — сказал Инч, и его широкое лицо надвинулось на Саймона, как корзина, которую опускают с верхнего этажа. — Пока тебя не было, я был его помощником. Я был бы следующим. — Он сморщился, выпятив нижнюю губу и сведя широкие брови так, что они образовали невероятный угол, но глаза его оставались кроткими и грустными. — Я был бы доктор Инч. — Он остановил взгляд на лице мальчика, который уже побаивался, что тяжесть огромной лапы сомнет его. — Я не люблю тебя, кухонный мальчик.

Отпустив мальчика, Инч пошел прочь, еле волоча ноги, затылок был почти не виден за массивными сгорбленными плечами. Саймон, потирая придавленную шею, чувствовал себя на редкость паршиво.

Моргенс провожал у двери троицу молодых священников. Они были заметно пьяны, что пожалуй даже шокировало Саймона.

— Они приходили за пожертвованиями на празднование Дня всех дураков, — сказал Моргенс, запирая за троицей дверь. С улицы донеслось пьяное пение. — Подержи эту лестницу, Саймон.

На верхней ступеньке стояло ведро с красной краской, и доктор, добравшись до него, выудил откуда-то кисть и начал малевать странные знаки над дверной рамой — этакие угловатые символы, каждый из которых представлял собой крошечную картинку. Они напоминали Саймону древние письмена, встречавшиеся в некоторых книгах Моргенса.

— А зачем это? — спросил он.

Занятый рисованием доктор не отвечал, и Саймон отпустил лестницу, чтобы почесать коленку. Лестница угрожающе покачнулась. Доктору пришлось схватиться за дверной косяк, чтобы удержаться от падения.

— Нет, нет, нет! — рявкнул он, одновременно стараясь удержать равновесие и поток краски из накренившегося ведра. — Ты прекрасно знаешь, Саймон. Вопросы в письменном виде, так гласит правило. Только подожди, пока я слезу отсюда: если я упаду и умру, некому будет тебе ответить. — Моргенс вернулся к своему занятию, бормоча про себя ругательства.

— Извините, доктор, — сказал несколько возмущенный Саймон. — Я просто забыл.

Некоторое время прошло в молчании, нарушаемом только шорохом кисти доктора.

— Я всегда должен буду записывать свои вопросы? Нет никакой надежды, что я когда-нибудь научусь писать так же быстро, как обдумываю те вещи, о которых мне хочется узнать.

— В этом-то, — сказал Моргенс, сделав последний мазок, — и заключается весь смысл правила. Ты, мальчик, создаешь вопросы примерно в таком же количестве, в котором Бог создает мух и бедных людей. Я старый человек и предпочитаю сам выбирать скорость.

— Но, — голос Саймона стал почти безнадежным, — так мне придется писать до конца своих дней.

— На свете есть масса менее стоящих способов потратить жизнь, — отозвался Моргенс, спускаясь с лестницы, и повернулся, оценивая результат проделанной работы — арку из причудливых букв над дверной рамой. — Например, — сказал он, бросая на Саймона острый взгляд, — например, ты можешь подделать письмо, присоединиться к стражникам Брейугара и всю жизнь наслаждаться тем, как люди с мечами отрубают от тебя маленькие кусочки.

Проклятие, подумал Саймон, попался как крыса!

— Так вы знали, да? — спросил он. Доктор кивнул, сохраняя напряженную улыбку.

Спаси меня, Узирис, у него такие глаза! Как настоящие молнии. Этот взгляд даже хуже голоса Рейчел Дракона!

Доктор продолжал неумолимо смотреть на него. Саймон опустил глаза.

Наконец, он произнес мрачным голосом, звучавшим гораздо более по-детски, чем ему хотелось бы:

— Простите меня.

Теперь доктор резко двинулся с места, как будто перерезали сдерживавшую его веревку, к начал расхаживать по комнате, — Если бы я только мог предположить, как ты собираешься использовать это письмо… — говорил он раздраженно. — О чем ты думал? И почему, почему ты решил, что можешь врать мне?

Где-то внутри Саймону было даже приятно, что доктор так огорчен. Какой-то другой его части было нестерпимо стыдно. А уж совсем в глубине души — сколько там было еще Саймонов? — сидел спокойный заинтересованный наблюдатель, который ждал исхода событий, чтобы посмотреть, какая именно часть ответит за все.

Непрерывное расхаживание Моргенса уже начало раздражать мальчика.