Скала прощания - Уильямс Тэд - Страница 8

Гелгиат пожал плечами, натянул поглубже свою бесформенную зюйдвестку.

— Как знаете, преподобный. Вы заплатили за проезд и поработали на борту, хотя я бы сказал, ваш парень работал больше. Можете сойти, когда сочтете нужным, конечно, до того, как мы отчалим на Краннир. — Он повернулся, махнув своей узловатой рукой, и отправился назад по скользким доскам палубы, прокричав: — Но если парню худо, ему бы спуститься вниз.

— Мы вышли подышать! — закричал ему вслед Кадрах. — Скорее всего, мы сойдем на берег завтра. Спасибо, добрый капитан!

Когда старик Гелгиат поковылял прочь и растаял в дымке дождя, спутник Кадраха обернулся к монаху.

— Почему это мы останемся на борту? — потребовала объяснений Мириамель. Ее хорошенькое личико ясно выражало гнев. — Я не хочу задерживаться на корабле! Важен каждый час! — Дождь просочился даже через ее плотный капюшон, волосы, выкрашенные в черный цвет, прилипли ко лбу мокрыми прядями.

— Молчите, моя леди, тише, — на этот раз улыбка брата Кадраха казалась более искренней. — Конечно, мы сойдем на берег почти сразу же, как пристанем, не беспокойтесь.

Мириамель разозлилась:

— Зачем же ты сказал ему?..

— Потому что моряки болтливы, и, готов поклясться, ни один из них не может быть болтливее и громогласнее нашего капитана. И никакие силы небесные не в силах заткнуть ему рот. И даже если дать ему денег, чтобы молчал, он напьется на них и станет болтать еще больше. А так, если мы кого-то интересуем, они будут думать, что мы все еще на борту. Тем временем мы тихонько сойдем в Анзис Пелиппе.

— А-а. — Мириамель молча поразмыслила минуту. Она опять недооценила монаха. Кадрах оставался трезвым весь путь от Абенгейта, и неудивительно, ведь он плохо переносил качку. Но за этим пухлым лицом скрывался проницательный ум. Ей снова, уже не в первый раз, а возможно и не в последний, захотелось узнать, что у Кадраха на уме.

— Прости, — сказала, она. — Это хорошая мысль. Ты и вправду считаешь, что кто-то нас разыскивает?

— Глупо было бы полагать иначе, моя леди, — монах взял ее за локоть и повел назад, к тесному помещению на нижней палубе.

Когда она, наконец, увидела Пирруин, он показался ей огромным кораблем, возникшим из бурных глубин океана и неотвратимо надвигающимся на их маленькое суденышко. Сначала он был лишь темной массой впереди, но как только исчез покров тумана, прятавшего остров, город навис над ними, как нос мощного корабля.

Тысячи огней, маленьких, как светлячки, засияли сквозь туман, и скала засверкала в ночи. По мере того как грузовое судно Гелгиата пробиралось по фарватеру, остров продолжал подниматься над ними, а его гористая оконечность темным клином врезалась в небо.

Кадрах предпочел остаться внизу. Мириамель это устраивало. Она стояла у поручня, слушая, как перекликаются и смеются матросы, убирая снасти. Иногда голоса заводили песню, которая тут же обрывалась проклятиями или смехом.

Здесь, в гавани, ветер был тише. Мириамель почувствовала, как неожиданное тепло разливается по спине и шее, и узнала это ощущение: она была счастлива. Она была свободна и могла идти, куда хочет, а такого не бывало никогда на ее памяти.

Она ни разу с самого детства не бывала на Пирруине, но в ней росло такое чувство, как будто она вернулась домой. Мать ее Илисса привозила ее сюда, когда Мириамель была еще совсем ребенком. Они навещали сестру Илиссы герцогиню Нессаланту в Наббане и остановились в Анзис Пелиппе, чтобы отдать визит вежливости графу Страве… Мириамель плохо помнила визит: она была слишком мала — запомнила только доброго старого господина, угостившего ее мандарином, и сад с мощеными дорожками за высокой стеной. Мириамель гонялась за прекрасной длиннохвостой птицей, пока ее мать пила вино, смеялась и разговаривала с другими взрослыми.

Наверное, этот добрый старик и был графом, решила она. Сад несомненно принадлежал богатому человеку. Это был прекрасно ухоженный рай, спрятанный во дворе замка. Там цвели деревья, а в пруду, вырытом прямо посреди дорожки, плавали золотые и серебряные рыбки…

Ветер в гавани крепчал, рвал на ней плащ. Поручень под рукой был холодным, поэтому она засунула руки под мышки.

Вскоре после поездки в Анзис Пелиппе ее мать снова уехала, на этот раз без Мириамели. Дядя Джошуа повез Илиссу к отцу Мириамели Элиасу, который находился со своей армией в боевом лагере. Именно в этой поездке Джошуа был искалечен. А Илисса не вернулась. Элиас, окаменевший от горя, слишком исполненный гнева, чтобы говорить о смерти, все повторял дочери, что ее мать никогда не вернется. В ее детском представлении мать была пленницей в каком-то обнесенном стеной саду, чудесном саду, подобном тому, что они посетили на Пирруине, в прекрасном месте, и ей не суждено оставить его даже для того, чтобы навестить дочь, которая так о ней тоскует. А дочь лежала без сна ночами, устремив взгляд в темноту, и строила планы, как освободить потерянную маму из ее тюрьмы с благоухающими цветами и бесконечными мощеными дорожками…

С тех пор все изменилось. Казалось, со дня смерти матери отец был отравлен каким-то ядом. И эта жуткая отрава, скопившаяся внутри, превратила его в камень.

Где он сейчас? Что делает в этот миг король Элиас?

Мириамель взглянула на призрачный гористый остров и ощутила, как исчез миг счастья, который она только что пережила. Так ветер выхватывает и уносит из руки платочек. Вот сейчас отец осаждает Наглимунд, изливая свою дьявольскую злобу на стены убежища Джошуа. Изгимнур, старик Таузер — все они сражаются за свою жизнь, пока она проплывает мимо огней гавани, над темной гладкой океанской водой.

А где Саймон, кухонный мальчик, рыжеволосый неуклюжий Саймон, всегда готовый помочь, всегда озабоченный и желающий во всем разобраться, — у нее сердце защемило при мысли о нем. Он ушел на неизведанный север с маленьким троллем и, возможно, навсегда.

Она распрямилась. Воспоминали о спутниках вернули ее к мыслям о долге. Она должна изображать послушника при монахе, к тому же больного. Ей следует быть внизу. Судно скоро пришвартуется.

Мириамель горько усмехнулась. Столько перевоплощений! Теперь она свободна от придворной жизни, но все еще не стала самой собой. Печальный ребенок, она часто притворялась счастливой в Наббане и Меремунде. Проще было лгать, нежели отвечать на сочувственные вопросы, не имеющие ответов. Отец отдалялся от нее, и она притворялась, что ей все равно, хотя чувствовала, что печаль сжигает ее изнутри.

Где был Господь, спрашивала Мириамель, где был Он, когда любовь постепенно каменела, превращаясь в безразличие, а забота в обязанность? Где Он был, когда ее отец Элиас молил Небеса об ответе, а дочь его слушала, затаив дыхание, притаившись в его комнате?

Может быть, он верил моей лжи, горько думала она, спускаясь по скользким ступеням на нижнюю палубу. Он хотел верить ей, чтобы заниматься более важными делами.

Город на холме был ярко освещен, а дождливая ночь полна гуляк в масках. В Анзис Пелиппе праздновали Середину лета, несмотря на неподходящую погоду. Узкие петляющие улицы бурно веселились.

Мириамель отступила в сторону, чтобы пропустить процессию людей, одетых в костюмы обезьян, связанных цепочкой, которой они позвякивали, спотыкаясь. Увидев, что она стоит в дверях дома с закрытыми ставнями, один из подвыпивших ряженых повернулся к ней. Он остановился, как будто желая что-то ей сказать, но вместо этого рыгнул, виновато улыбнулся сквозь съехавшую маску и снова опустил печальный взгляд на неровный булыжник под ногами.

Когда обезьяны проковыляли дальше, Кадрах снова возник рядом.

— Где ты был? — возмущенно спросила она. — Ты пропадал целый час.

— Ну не так долго, милая леди. — Кадрах покачал головой. — Я добывал кое-какие нужные сведения, очень нужные. — Он огляделся. — Ого, какая бурная ночка, а?

Мириамель потащила его за собой по улице.

— Глядя на все это, не скажешь, что на севере идет война и гибнут люди, — заметила она неодобрительно. — Не скажешь, что Наббан может тоже скоро вступить в войну, а Наббан всего лишь на другой стороне залива.