Скала прощания - Уильямс Тэд - Страница 30

Пока Мегвин поднималась по крутой тропинке, лица ее коснулось что-то мокрое. Она взглянула вверх. На фоне свинцового неба кружились белые точки.

Снег. Это добавило холода в ее остывшее сердце. Снег в середине лета, в тьягаре. Небесный бог Бриниох и другое, видно, и вправду отвернулись от эрнистирийцев.

Единственный часовой, парнишка лет десяти с красным сопливым носом, приветствовал ее при входе в лагерь. Несколько детишек в меховой одежде играли на поросших мхом камнях у входа в пещеру, пытаясь поймать снежинки на язык. Они поспешно расступились, когда она проходила мимо в развевающихся на ветру черных юбках.

Им известно, что принцесса сумасшедшая, подумала она горько. Все так думают. Принцесса целыми днями разговаривает сама с собой и ни с кем больше. Принцесса говорит только о смерти. Конечно, принцесса сумасшедшая.

Ей захотелось улыбнуться испуганным детям, но взглянув на их грязные мордашки и рванье одежд, она решила, что такая попытка их только еще больше испугает. Мегвин быстро прошла в пещеру.

Я и вправду сошла с ума? — вдруг пришло ей в голову. Может быть, эта давящая тяжесть и есть безумие? Эти тяжелые мысли, когда голова, как руки тонущего, которые бьются, слабеют?..

Широкая пещера была почти пуста. Старик Краобан, оправляющийся от ран, полученных в бесполезной попытке защитить Эрнисадарк, лежал у очага, тихо беседуя с Арнораном, любимым лютнистом ее отца. Когда она вошла, оба подняли головы. Она видела, что они пытаются по выражению лица определить ее настроение. Арноран начал подниматься, но она махнула рукой, чтобы он не вставал.

— Снег идет, — сказала она.

Краобан пожал плечами. Старый рыцарь был почти лыс, если не считать нескольких пучков белых волос, — его череп представлял собой сложный рисунок из голубых вен.

— Это неладно, леди. Неладно. У нас мало скота, мы и так скучены в этих нескольких пещерах, причем еще хорошо, что большинство днем на улице.

— Будем жить еще теснее. — Арноран покачал головой. Он не был так стар, как Краобан, но еще более хил. — Народ будет еще злее.

— Ты знаешь «Скалу прощания»? — вдруг спросила Мегвин лютниста. — Это старая баллада о ситхи, о смерти какой-то Ненайсу.

— Мне кажется, я ее когда-то знал, очень давно, — сказал Арноран, глядя на огонь прищуренными глазами и пытаясь вспомнить. — Это очень, очень старая баллада.

— Можешь не петь, — сказала Мегвин, присаживаясь рядом с ним, скрестив ноги и натянув юбку на коленях, как барабан. — Просто наиграй мне мелодию.

Арноран вытащил лютню и робко сыграл несколько первых нот.

— Не уверен, что помню…

— Неважно, просто попробуй. — Она жалела, что не может придумать слова, способные вызвать улыбку на их лицах, пусть на мгновение. Разве ее люди заслуживают того, чтобы видеть ее все время в трауре? — Хорошо бы, — сказала она наконец, — вспомнить былые времена.

Арноран кивнул и начал пощипывать струны своего инструмента, прикрыв глаза: ему легче было найти мелодию в темноте. Потом он начал наигрывать нежную мелодию, исполненную странных звуков, дрожащих на самой грани диссонанса, но не переходящих в него. Когда он играл, Мегвин тоже закрыла глаза. Она снова слышала далекий голос няни, рассказывающий ей историю Друкхи и Ненайсу — какие странные имена были в этих старинных балладах! — рассказывающий об их любви и смерти, об их враждующих семьях.

Музыка раздавалась еще долго. Мысли Мегвин наполнились образами далекого и не очень далекого прошлого. Ей виделся бледный Друкхи, склонившийся в печали, приносящий клятву отмщения, но лицо его было лицом ее брата Гвитина, полным отчаяния. А лицо Ненайсу, простертой недвижимо на траве, не было ли оно лицом самой Мегвин?

Арноран остановился. Мегвин открыла глаза, не зная, давно ли кончилась музыка.

— Когда Друкхи умер, желая отомстить за любимую, — промолвила она как бы в продолжение прерванного разговора, — его семья уже не могла больше жить с семьей Ненайсу. — Арноран и Краобан обменялись взглядами. Она не обратила на них внимания и продолжала: — Я теперь вспомнила всю историю. Няня мне пела эту балладу. Семья Друкхи сбежала от своих врагов, уехала далеко… — Помолчав, она обратилась к Краобану: — Когда вернутся Эолер и его отряд из экспедиции?

Старик посчитал на пальцах.

— Они должны вернуться к новой луне, меньше, чем через две недели. :

Мегвин встала.

— Некоторые из этих пещер идут далеко в глубь горы, правда? — спросила она.

— В Грианспоге всегда существовали глубокие впадины, — медленно кивнул Краобан, силясь понять ее, — а иные углубляли для добычи ископаемых…

— Тогда мы завтра на рассвете начнем обследование. К тому времени, когда вернутся граф и его люди, мы будем готовы к переселению.

— К переселению? — Краобан удивленно сморщился. — К переселению куда, леди Мегвин?

— В глубь горы, — сказала она. — Это пришло мне в голову, когда пел Арноран. Мы, эрнистирийцы, как семья Друкхи в той песне. Мы больше не можем здесь жить. — Она потерла руки, пытаясь согреться в холодной пещере. — Король Элиас разорил владения своего брата Джошуа. Теперь никто и ничто не может прогнать прочь Скали.

— Но, моя леди! — Краобан был так удивлен, что позволил себе перебить ее. — Ведь есть же Эолер, и кроме него, остались еще эрнистирийцы…

— Некому прогнать Скали, — снова сказала она резко, — и в это холодное лето тану из Кальдскрика луга Эрнистира несомненно покажутся более гостеприимными, чем его собственные земли в Риммергарде. Если мы останемся здесь, нас постепенно переловят и перебьют, как кроликов, перед этими самыми пещерами. — Голос ее стал тверже. — Но если мы уйдем вглубь, им никогда нас не найти. Тогда Эрнистир не исчезнет, он будет существовать вдали от Элиаса, Скали и прочих!

Старик Краобан смотрел на нее с тревогой. Она знала, его беспокоит то же, что и остальных: не слишком ли она потрясена своими потерями, их общими потерями?

Может быть, это так, подумала она, но здесь другое. В этом случае я уверена в своей правоте…

— Но, леди Мегвин, — сказал старый советник, — как мы будем питаться? Как нам одеться, где взять зерна?..

— Ты же сам сказал, что горы пронизаны тоннелями. Если мы их изучим и исследуем, то сможем жить в глубине и не опасаться Скали, а выходить на поверхность, когда захотим, чтобы охотиться, запасать пищу, даже нападать на лагери кальдскрикцев, если сочтем нужным.

— Но… но… — Старик повернулся к Арнорану за поддержкой, но лютнист ничего не мог сказать. — Но что подумает о подобном плане ваша матушка Инавен? — наконец спросил он.

Мегвин презрительно фыркнула.

— Моя мачеха сидит целыми днями с другими женщинами и жалуется на голод. От нее меньше толку, чем от ребенка.

— Но что подумает Эолер? Как насчет нашего отважного графа?

Мегвин смотрела на трясущиеся руки и слезящиеся глаза Краобана. На мгновенье ей стало жаль его, но это не погасило ее гнева.

— Граф Над Муллаха может сказать нам все, что думает, но запомни, Краобан: мною он не командует. Он принес присягу нашему роду и будет делать то, что я скажу!

Она ушла, оставив двух стариков шептаться меж собой. Морозный воздух снаружи не смог остудить ее пылающих щек, хоть она долго простояла на снежном ветре.

Графа Гутвульфа из Утаньята разбудили звуки полночного хейхолтского колокола, который прозвонил высоко на Башне Зеленого ангела и замолк.

Гутвульф закрыл глаза, ожидая возвращения сна, но дремота не приходила. Сцена за сценой проходили перед глазами картины боев и турниров, унылые процедуры придворных приемов и хаос охоты. На первом плане везде было лицо короля Элиаса: мгновенная вспышка облегчения после панического страха, когда Гутвульф пробился к нему во время битвы в Тритингской войне; пустой черный взгляд, когда Элиас получил подтверждение известия о смерти его жены Илиссы; и самым тревожным был скрытый, торжествующий, но в то же время пристыженный взгляд, который теперь ловил Гутвульф при всякой встрече.