Скала прощания - Уильямс Тэд - Страница 19

Потрясенная, Мириамель уронила недочищенный фрукт обратно в вазу.

— Вы готовы продать меня моим врагам?!

— Ну, ну, моя дорогая, — успокоил ее граф. — Разве об этом идет речь? И кого же ты называешь врагами? Твоего отца-короля? Твоего любящего дядю Джошуа? Мы не ведем речь о передаче тебя в руки работорговцев Наскаду за медные гроши. Кроме того, — добавил он торопливо, — эта альтернатива вообще закрыта.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что не собираюсь продавать тебя никому, — сказал Страве. — Пожалуйста, не тревожься об этом.

Мириамель снова взялась за фрукт. Теперь дрожала ее рука.

— Что же с нами будет?

— Возможно, граф будет вынужден запереть нас в своих глубоких, темных винных подвалах — для нашей безопасности, — сказал Кадрах, с нежностью глядя на почти опустошенный графин. Он казался совершенно блаженно пьяным. — Да, вот это была бы ужасная судьба!

Она с отвращением отвернулась от него.

— Ну? — спросила она Страве.

Старик взял у нее из рук скользкий фрукт и осторожно надкусил.

— Скажи мне одно: ты направляешься в Наббан?

Мириамель поколебалась, судорожно раздумывая.

— Да, — ответила она наконец. — Да, туда.

— Зачем?

— Почему я должна вам отвечать? Вы не причинили нам зла, но и не доказали пока, что вы нам друг.

Страве пристально посмотрел на нее. По его лицу медленно разлилась улыбка. Глаза его, хотя и покрасневшие, сохраняли жесткость.

— Да, я люблю, когда молодая женщина знает то, что она знает, — сказал он. — Светлый Ард полон до краев сантиментами и недопониманием, что, насколько ты знаешь, не является грехом, но когда это глупые сантименты, даже ангелы стонут от отчаяния. Но ты, Мириамель, даже в раннем детстве подавала большие надежды. — Он забрал графин у Кадраха, чтобы налить себе. Монах забавно смотрел на него, как собака, у которой отнимают кость. — Я сказал, что никто тебя не продаст, — сказал, наконец, Страве. — Но это не совсем так. Ну, не смотри так гневно, юная леди! Сначала выслушай все, что я имею сказать. У меня есть… друг, думаю, что его можно так назвать, хотя мы лично не близки. Он религиозный человек, но вращается также и в иных кругах. Лучшего друга не сыскать: его знания обширны, а влияние огромно. Единственная проблема в том, что он человек необычайно, до противного прямой. Тем не менее он не раз оказывал услуги Пирруину и мне лично. Я многим ему обязан. Так вот: не я один знал о твоем отъезде из Наглимунда. Этот человек, этот религиозный деятель, также получил сведения об этом из собственных источников…

— И он? — Мириамель встревожилась. Она в гневе обрушилась на Кадраха: — Так это ты послал депешу?

— Из моих уст не вырвалось ни слова, моя леди, — сказал монах заплетающимся языком. Ей показалось или он и вправду не был так пьян, как притворялся?

— Прошу тебя, принцесса. — Страве поднял дрожащую руку. — Как я уже сказал, этот друг — влиятельный человек. Даже окружающие его люди не знают, сколь велико его влияние. Сеть его осведомителей, хоть и уже моей, имеет глубину и размах, которым я не перестаю удивляться. Так вот. Когда мой друг связался со мной, — у нас есть почтовые голуби для переписки, — он сообщил мне о Тебе. Я, правда, уже знал об этом. Он, однако, не знал о моих планах в отношении тебя, о тех, что я уже изложил.

— То есть о том, как меня продать.

Страве кашлянул, как бы извиняясь, потом у него начался приступ настоящего кашля. Отдышавшись, он продолжил:

— Итак, как я уже сказал, я обязан этому человеку. Посему, когда он попросил меня предотвратить твою поездку в Наббан, у меня не было выбора…

— Он попросил о чем? — Мириамель не могла поверить своим ушам. Неужели ей никогда не избавиться от вмешательства посторонних в ее дела?

— Он не хочет, чтобы ты ехала в Наббан. Это неподходящее время.

— Неподходящее время? Кто этот «он» и какое право…

— Он? Он хороший человек, один из немногих, к кому применимо это слово. Хоть это не мой тип людей. Что касается права… Он говорит, что речь идет о спасении твоей жизни, или, во всяком случае, свободы.

Принцесса почувствовала, что волосы прилипли ко лбу. В комнате было тепло и сыро. А этот старик с его загадками, которые так раздражают, опять улыбается, довольный, как ребенок, овладевший новым трюком.

— Вы собираетесь держать меня здесь? — медленно проговорила она. — Вы собираетесь держать меня в тюрьме, чтобы защитить мою свободу?

Граф Страве протянул руку и дернул за темный шнур, который был почти невидим на фоне портьер. Где-то наверху слабо прозвучал звонок.

— Боюсь, что это так, моя дорогая, — сказал он. — Я должен задержать тебя, пока мой друг не подаст сигнала. Долг есть долг, а услуги следует оплачивать. — За порогом послышались шаги ног, обутых в сапоги. — Это все для твоего блага, принцесса, хотя ты можешь пока этого и не знать…

— Предоставьте мне самой судить, — огрызнулась Мириамель. — Как вы могли? Разве вы не знаете, что назревает война? Что я везу важные известия герцогу Леобардису? — Она должна добраться до герцога, уговорить его помочь Джошуа. Иначе ее отец разрушит Наглимунд и безумие его никогда не кончится.

Граф усмехнулся.

— Ах, дитя мое, лошади передвигаются гораздо медленнее птиц, даже птиц, обремененных важной информацией. Видишь ли, Леобардис вместе со своей армией уже отправился на север около месяца назад. Если бы вы не пробирались так поспешно, крадучись и таясь, через селения Эрнистира, если б вы хоть с кем-нибудь поговорили, вы бы знали об этом…

Мириамель рухнула на стул, потрясенная. Граф громко постучал костяшками пальцев по столу. Дверь распахнулась, и Ленти со своими двумя помощниками, все еще в маскарадных костюмах, вошли в комнату. Ленти уже снял свою страшную маску: его мрачные глаза светились на лице, которое было розовее, но не намного живее сброшенной маски.

— Устрой их поудобнее, Ленти, — сказал Страве. — Потом запри двери и поможешь мне добраться до постели.

Пока засыпающего Кадраха поднимали из кресла, Мириамель обратилась к графу:

— Как вы могли так поступить? — горячо заговорила она. — Я всегда вспоминала вас с любовью, вас и ваш таинственный сад.

— А-а, сад, — сказал Страве. — Да, ты бы снова хотела его увидеть, не так ли? Не сердись, принцесса. Мы еще поговорим: мне многое нужно тебе сказать. Так приятно видеть тебя снова! Только подумать, что эта бледная застенчивая Илисса могла произвести на свет такое темпераментное создание!

Когда Ленти и помощники выводили их на дождь, Мириамель бросила последний взгляд на Страве. Он пристально смотрел на каминную решетку, а его седая голова медленно кивала.

Ее привели в высокий дом, полный пыльных портьер и древних скрипучих стульев. Замок Страве, примостившийся на выступе Ста Мироре, был пуст, если не считать горстки молчаливых слуг и настороженных посыльных, которые скрытно сновали туда и обратно, подобно горностаям, ныряющим в дыру забора.

У Мириамели была своя комната. Когда-то она, наверное, была прелестной, но очень, очень давно. Теперь поблекшие гобелены хранили лишь призраки людей и пейзажей, а солома в матрасе стала такой ломкой и сухой, что всю ночь шелестела ей в уши.

Каждое утро ей помогала одеться женщина с грубым лицом. Она натянуто улыбалась и мало говорила. Кадраха держали где-то в другом месте, поэтому ей не с кем было говорить в течение этих долгих дней и нечего было читать, кроме старой Книги Эйдона, рисунки в которой так стерлись, что изображения превратились в силуэты, как бы выгравированные на хрустале. С того момента, когда ее привели в дом Страве, Мириамель строила планы, придумывая способы освобождения, но несмотря на всю атмосферу пыльного запустения, замок оказался местом, из которого сбежать было сложнее, чем из самых глубоких и страшных подвалов Хейхолта. Парадный вход крыла, в котором она содержалась, был крепко заперт. Комнаты, выходившие в коридор, были также заперты на засовы. Женщину, которая ее одевала, так же как и другую прислугу, приводил широкоплечий серьезный стражник. Из всех возможных путей побега только дверь на другом конце коридора иногда бывала открытой. За этой дверью располагался огороженный стеной сад Страве. Там-то Мириамель и проводила большую часть времени.