Скала прощания - Уильямс Тэд - Страница 10

Когда она слизала последние крошки с пальцев и раздумывала, не съесть ли еще пирожок с голубиным мясом, на скамью, где сидели они с Кадрахом, упала тень.

Из-под черного монашеского капюшона на них смотрело лицо Смерти — голый череп.

Мириамель слабо вскрикнула, а Кадрах пролил эль на серую сутану, но незнакомец с маской в виде черепа не шевельнулся.

— Очень забавная шутка, приятель, — сказал Кадрах сердито. — С летним праздничком тебя. — Он вытер свое одеянии.

Рот не двигался. Ровный невыразительный голос прозвучал из-за обнаженных зубов.

— Идите со мной.

Мириамель почувствовала мурашки на коже и противную тяжесть в желудке.

Кадрах прищурился. Его шея и пальцы, она заметила, напряглись.

— Да кто ты такой, жалкий актеришка? Будь ты и вправду смертью, я полагаю, ты был бы одет пошикарнее, — монах ткнул пальцем в потрепанную рясу.

— Вставайте и следуйте за мной, — сказала фигура. — У меня нож: закричите — будет хуже.

Брат Кадрах взглянул на Мириамель и сделал гримасу. Они встали. У принцессы дрожали колени. Смерть жестом велела им следовать перед собой через толпу посетителей.

В голове Мириамели роились бессвязные мысли о рывке на свободу, когда еще две фигуры осторожно отделились от толпы у дверей: одна в синей маске и костюме моряка, вторая в костюме крестьянина и необычайно широкополой шляпе. Серьезные глаза не вязались с их яркими нарядами.

Сопровождаемые Моряком и Крестьянином, Мириамель и Кадрах шли по улице за черным плащом Смерти. Не сделав и тридцати шагов, маленькая процессия повернула в проулок и спустилась по лестнице на нижний уровень. Мириамель поскользнулась на мокрой ступеньке, и, когда рука человека в страшной маске-черепе подхватила ее, она содрогнулась от ужаса. Прикосновение было мгновенным, и она не смогла отдернуть руку, иначе упала бы, поэтому пришлось промолчать. Они спустились, попали в новый проулок, прошли вверх и завернули за угол.

Несмотря на слабый лунный свет, на крики гуляк, доносившиеся из таверны наверху и с пристани, Мириамель быстро потеряла ориентацию. Они пробирались по узеньким задним улочкам, как крадущиеся кошки, ныряя в какие-то серые дворы, укрытые виноградными лозами проходы. Время от времени до них доносились неясные голоса, а однажды женский плач.

Наконец они подошли к арке в высокой каменной стене. Смерть вынула из кармана ключ и отперла ворота. Они прошли в заросший двор, над которым склонились ивы, с ветвей на растрескавшиеся камни падали капли дождя. Предводитель повернулся к остальным, махнул ключом, потом жестом направил Мириамель и Кадраха перед собой к темному дверному проему.

— Мы с тобой уже далеко забрались, брат, — сказал монах шепотом, как будто он тоже был участником заговора. — Но какой нам смысл лезть в западню? Может, мы здесь и сразимся? Лучше умереть под открытым небом, если уж так суждено.

Вместо ответа фигура наклонилась. Кадрах подался назад, но человек в маске-черепе только постучал в дверь рукой в черной перчатке, затем толкнул ее. Она беззвучно открылась на смазанных петлях.

Неясный свет теплился внутри. Мириамель вошла первой, за ней, что-то бормоча под нос, последовал Кадрах. Череп вошел последним, закрыв за собой дверь.

Перед ними была меленькая гостиная, освещенная лишь пламенем камина и свечой, горевшей в плошке на столе рядом с графином вина. На стенах висели бархатные гобелены, рисунки на них в тусклом свете казались неясными мазками краски. За столом на стуле с высокой спинкой сидела фигура не менее странная, чем их провожатые, — высокий человек в ржаво-коричневом плаще и в остромордой лисьей маске.

Лис наклонился вперед, указав изящным жестом руки, одетой в бархатную перчатку, на два стула.

— Садитесь, — голос был жидковат, но мелодичен. — Садитесь, принцесса Мириамель. Я бы поднялся, но больные ноги не позволяют.

— Это какое-то безумие, — бурно запротестовал Кадрах, не упуская, однако из виду призрак в маске черепа. — Вы ошиблись, сир. Тот, к кому вы обратились, — юноша, мой прислужник…

— Прошу вас, — Лис миролюбиво попросил тишины. — Пора сбросить маски, ведь именно так кончается праздник Середины лета.

Он поднял лисью маску, обнажив седые волосы и лицо, изборожденное старческими морщинами. Глаза его блестели при свете огня, легкая улыбка расправила морщинистые губы.

— Теперь, когда вам известно, кто я… — начал он, но Кадрах перебил его:

— Мы не знаем, кто вы, и вы нас не за тех принимаете!

Старик сухо засмеялся.

— Оставьте. Мы с вами, возможно, и не встречались раньше, добрый мой приятель, но с принцессой мы старинные друзья. Она, между прочим, была однажды моей гостьей, давным-давно.

— Так вы… граф Страве? — выдохнула Мириамель.

— Именно так. — кивнул граф. Его тень казалась огромной позади его стула. Он наклонился, взяв ее мокрую руку в свою бархатную когтистую лапу. — Хозяин Пирруина и с того момента, как вы ступили на скалы, которыми я владею, ваш хозяин тоже.

Глава 3. КЛЯТВОПРЕСТУПНИК

В день знакомства с Пастырем и Охотницей, когда солнце стояло высоко в небе, Саймон ощутил в себе силы выйти и посидеть на каменном крыльце пещеры. Одним углом одеяла он прикрыл плечи, а остальное подвернул под себя, чтобы не прислоняться к холодной поверхности скалы. Если не считать королевского ложа в Чидсик Уб-Лингите, во всем Йикануке не было даже подобия стула.

Пастухи давно уже вывели своих овец из защищенных долин, где они проводили ночи, и вели их по горам в поисках корма. Джирики сказал, что нежные ростки, которыми овцы обычно питаются весной, были почти начисто уничтожены затянувшейся зимой. Саймон следил за одним из стад, бредущим по склону далеко внизу, и овцы казались ему муравьями. До него доносились глухие удары, когда бараны стукались рогами в борьбе за обладанием стадом.

Женщины-тролли с черноволосыми детишками в подобии гамаков из расшитой кожи за их спинами вооружились легкими копьями и отправились на охоту за сурком и прочей живностью, чтобы восполнить нехватку баранины. Бинабик часто говорил, что овцы являются единственным богатством кануков и что в пищу идут только ни к чему другому не пригодные особи: старые и бесплодные.

Сурки, кролики и другие им подобные мелкие животные были единственным объектом охоты местных женщин. Однако Саймон помнил, что среди шкур, в которые так величаво куталась Нунуйка, была шкура снежного барса с блестящими, острыми как кинжалы когтями. Вспоминая свирепое выражение ее глаз, Саймон почти не сомневался, что она сама добыла этот трофей.

Опасности подвергались не только женщины, пастухам тоже приходилось не сладко: они должны были охранять драгоценные стада от многочисленных хищников. Бинабик однажды говорил ему, что волки и леопарды не так опасны, как гигантские снежные медведи, самые крупные из которых весом превосходят две дюжины троллей.

Саймон подавил невольную болезненную судорогу, пробежавшую по телу при этой мысли. Как удалось ему выстоять в битве с драконом Игьяриком, равного которому нет среди обычных зверей?

Он сидел так до вчера, наблюдая жизнь на горе Минтахок, жизнь, которая казалась беспорядочной и одновременно организованной, как жизнь улья. Тролли постарше, для которых время охоты и пастушества уже прошло, болтали, расположившись на крылечке или грелись на солнце, вырезая из кости и рога, кроили и сшивали выделанную кожу, превращая ее во всевозможные изделия. Дети, которых матери уже не могли носить с собой на охоту, играли под доброжелательным присмотром стариков. Они лазали по лестницам, раскачивались и перелетали с места на место, хватаясь за перила ременных мостов на головокружительной высоте, над леденящими душу пропастями. Саймону было страшновато наблюдать за этими развлечениями, хотя за весь день не пострадал ни один маленький тролль. Многие мелочи здесь казались ему абсолютно чуждыми, но он чувствовал во всем определенный порядок. Размеренный ритм жизни казался таким же прочным и устойчивым, как сама гора.