Хроники российской Саньясы. Том 2 - Лебедько Владислав - Страница 49

А: Вообще смерть сопоставима с неким предельным человеческим опытом, предельными ценностями. А вышел я к этой теме постепенно и только сейчас, через твой вопрос я осмысляю, что я собственно именно этим сейчас и занимаюсь…

Ну, вот, например, я много работал с наркоманами. Что их вдохновляет? — А ничего! Что для них имеет ценность? — Ничего! Сама жизнь для них не ценность. У них нет переживания смерти, они не знают, что это такое. Но, наркотик для них важнее всего остального. Остается попытаться подвести его к трансперсональному уровню, к уровню переживания смерти. В этих областях даже для наркомана происходит некий резонанс с внутренней сущностью, начинает звучать голос Бога внутри. Тогда что-то происходит.

В: Я понимаю, что любые слова бессильны, но можешь ли ты хоть как-то намекнуть, как переживается смерть? Хотя бы какой-то метафорой…

А: Что я могу сказать из своего опыта? Ну, во-первых, у нас есть некое самосознание, самоощущение, то есть, мы знаем, что я есть я. А вот на какой-то границе медитативного или психоделического состояния происходит потеря собственного я. Нет тебя, если можно так сказать. Остается некое пространство… Свет это или не свет — это как к этому относиться… Просто — ничто. И вот принять идею самосознания, которое является по отношению к чему-то рефлексирующим началом, но которое в себе мы не можем рефлексировать, потому что оно — абсолютное ничто. Принять эту пустоту, найти в этом ничто, образно говоря, свой дом, то пространство, где ты чувствуешь, что это — именно то… Когда к этому подходишь и теряешь себя, то переживается это очень тяжело и драматически.

В: Кстати, у меня сейчас оформилось одно психоделическое переживание, связанное с элементом нашей с тобой работы. Был момент, когда вся моя жизнь со всеми ее страхами, надеждами, ценностями, переживаниями, личной историей и всем-всем… она показалась песчинкой, на которую на миг упал чей-то — даже не мой — взгляд. Причем это переживалось не умозрительно, а как исчерпывающая на тот момент реальность… И осталось что-то, что неизмеримо больше, что ли, вернее действительно, — пустое пространство без опоры и без возможности убежать от этой пустоты в реальность обесцененной песчинки-жизни…

А: Ты проговорил сейчас элемент методологии работы и с пациентами и, в какой-то степени, с самим собой.

В: Поясни, что ты имеешь в виду.

А: Ну, вот есть какой-то опыт по жизни. Трансформация произойдет тогда, когда ты создашь условия для переживания более предельного опыта, в свете которого все предыдущее окажется просто песчинкой. Все предыдущее теряет смысл и человек ищет дальше. То есть это некое обессмысливание того, что происходит, для того, чтобы двигаться дальше.

У меня, сколько я себя помню, есть такая тенденция, что если появляется какой-то устойчивый смысл, во имя которого я живу, то это долго не продолжается. Мне нужно либо это кому-то передать, чтобы это было, но уже не моим смыслом, либо его превзойти. А превосхождение смысла это всегда серьезное изменение привычной картины мира. Сама картина мира — это ведь очень устойчивая штука. А при таком подходе она получается неустойчивой. Но я понимаю, что картины мира нужны, — без них — никак… Но они все время меняются. Расширяются, как правило, скачком…

В: А каковы примерно сроки, когда у тебя происходит обновление смысла и, соответственно, картины мира?

А: Ты знаешь, в течение полутора — двух лет происходит что-то радикальное. И у меня такое впечатление, что вот уже сейчас должно это снова произойти. Сейчас появилась группа…

В свое время я много занимался работой с группами. Вел различные семинары. Много семинаров было во время работы в Военно-Медицинской Академии. Кстати, там, в Академии у меня был очень интересный шеф — подполковник. Когда меня привели с ним знакомиться, у него ко мне был единственный вопрос: — «А третий том Блаватской у тебя есть?», — я говорю, — «Есть», — «Ну, что ж, — берем тебя!». Очень неординарный был человек, вдохновивший многих… Хлуновский Алексей Николаевич. Он объединил вокруг себя около двадцати человек и возглавлял в Академии лабораторию, которая занималась изучением психофизиологии паранормальных явлений. Так вот, в то время я очень часто выезжал на семинары.

В: Они как-то связаны с тем, о чем мы говорили чуть раньше, с предельным опытом?

А: Нет. Это, в основном, были психотренинги. Названия были самые разные и для разного контингента. Так продолжалось несколько лет. На одном из этих семинаров я познакомился с Игорем Геллером из Одессы. Он входил в экспертную группу, а сам семинар был для Чернобыльцев. Потом уже мы совместно с ним стали проводить ЭСТ-тренинги[31]. Сначала я просто присутствовал при его ведении, а потом включился, как ведущий. Игорь вел классно, просто изумительно. В то время еще не было никакой литературы по ЭСТу, а у Игоря был ксерокс с автографом Эрхарда из вторых рук.

Вели мы эти тренинги несколько лет, в основном, на Украине.

В: Чем тебя привлек ЭСТ?

А: В то время у меня было множество переживаний и личного характера и вообще — очередной жизненный кризис. Когда мне Игорь сказал, что моя жизнь не работает, я ответил: — «Да, моя жизнь не работает!». И не просто, чтобы отмазаться. Я действительно полностью осознавал, что все не работает, ничего не имеет смысла. Как-то я сходу это принял насчет своей жизни. На самом деле опыт трансформации всех этих ЭСТовских вещей через себя самого я получил уже когда сам провел два или три тренинга. Произошло это уже после очередного тренинга. Это было классическое сатори.

В: Ты можешь его описать?

А: Знаешь, описать его очень сложно.

В: А как оно произошло? Было ли это внезапно? Было ли что-то, что запустило переживание?

А: Я принял свои переживания, как свои переживания. Я перестал бороться с собой. Я перестал бороться с жизнью. Я понял, что то, что есть — есть, а то, чего нет — нет. Я понял, что все определяется моим выбором, который не определяется уже ничем. Даже моим выбором… Это просто приходит, и я говорю этому «Да». Я говорю «Да» тому, что происходит во мне. Это я сейчас говорю ментальную составляющую того, что происходило, а то, что при этом переживается, просто неописуемо… На фоне этого переживания все остальное меркнет…

В: Это было минутное озарение или длилось какое-то время?

А: Как переживание оно длилось примерно неделю.

В: А как ты при этом выполнял социальные функции?

А: А все было очень здорово и адекватно.

В: И не было никакой экзальтации и эйфории?

А: Не было. Экзальтация и эйфория у меня случилась еще где-то в конце института. Там было тоже сатори, которое длилось около месяца. И была эйфория. Хотя даже тогда не выходило за рамки социальной адекватности. Вообще, я достаточно критично воспринимаю то, что со мной происходит. Но тогда переживание было сильнейшим. Вся жизнь воспринималась, как любовь. Все вокруг было любовью. Во всех проявлениях жизни я видел любовь. Любовь ко всем. Это настолько захватывало, вдохновляло. И, конечно, была эйфория.

А вот сатори, которое произошло после ЭСТ-тренинга, длилось неделю. Кстати, после обоих этих переживаний я осознавал, что я изменился, что я в чем-то стал другим.

В: Обожди, ты говоришь, что через неделю переживание закончилось. То есть ты снова стал бороться с собой и миром?

А: Нет. Я принял себя и перестал бороться с тем, что есть.

В: Почему же ты говоришь, что это переживание кончилось? Какая веха обозначила его окончание?

А: Перешла в фон эмоциональная составляющая. Острота этого переживания стала обыденной. То, что было пиком, стало фоном, вот и все.

В: А само восприятие и ответственность за выбор? Это сохранилось, как след происшедшего тогда сатори?