Река голубого пламени - Уильямс Тэд - Страница 53

Слова Конрада позабавили Рэмси. Его клиенты украдкой переглянулись, потом Фредерикс взглянул на Рэмси. Тот слегка покачал головой — мол, все в порядке, не волнуйтесь. У Рэмси имелся кое-какой опыт общения с чокнутыми, и настоящими психами обычно оказывались не те, кто сам называл свои поступки безумными.

— Вы не обязаны идти с нами к Орландо, — сказала Вивьен, вставая. — Но нам этого хотелось бы. Мы пробудем там всего минуту — я проведу с ним весь вечер, но уже потом, после нашей беседы.

Когда они вышли в коридор больницы, женщины пошли впереди, мужчины следом, а Рэмси пристроился в хвосте, что позволило ему на время позабыть о своем достоинстве и слегка развлечься, прокатившись, как на коньках, по гладкому полу в бумажных больничных бахилах.

Он слишком редко бывает на людях, и это очевидно. Рэмси прекрасно понимал, что если не станет хотя бы чуть меньше работать, то кончится это или тем, что он как минимум шокирует клиента, расхохотавшись во время серьезной встречи (что едва не произошло дважды на прошлой неделе), или, в худшем варианте, умрет прямо за рабочим столом, как это случилось с его отцом. Еще десять лет — теперь даже меньше, — и ему пойдет шестой десяток. А люди в таком возрасте до сих пор умирают от сердечных приступов, несмотря на множество современных лекарств, клеточные восстановители и кардиотерапию.

Но ведь речь идет о работе, верно? Всегда кажется, что ее можно просто отложить, или отказаться от лишней, или просто проигнорировать, если дело окажется дохлым. Но когда берешься за нее всерьез, все становится иначе. Это уже не просто работа, а запутанный клубок дела о наследстве Деклейна, превратившегося в отвратительную мыльную оперу и парализовавшего жизнь трех поколений наследников. Или это старик Перлмуттер, пытающийся вернуть себе компанию, которую он основал, а затем потерял из-за махинаций акционеров. Или Джентиан Цуджимото — вдова, пытающаяся получить компенсацию за умершего мужа, которого неправильно лечили. Или, как в деле Фредериксов, это попытка отыскать некий юридический смысл в поразительно загадочной болезни их дочери — хотя бы потому, что любой смысл лучше, чем никакой.

Поэтому когда он говорит себе, что от лишней работы следует избавляться, то кому из клиентов сказать: «Мне очень жаль»? Чье доверие, которое он завоевывал всю свою трудовую жизнь, утратить? От какого важного знакомства, захватывающей загадки или возбуждающего вызова отказаться?

На словах все легко и правильно, и он точно не желает отправиться следом за отцом в купе Коронарного Экспресса первого класса, но как можно выбрасывать из своей жизни самые важные ее части — пусть даже ради спасения этой жизни? Все было бы иначе, если бы кроме работы у него имелось нечто ценное, ради чего стоило себя спасать…

И в душе Декатур (пожалуйста, зовите меня Катур, так меня называла мамочка) Рэмси надеялся, что поразительные намеки Гардинеров действительно обернутся делом настолько интригующим, насколько оно выглядело со слов четы из Калифорнии. Делом всей его жизни, всей карьеры. Которое не просто внесет имя Рэмси в учебники по юриспруденции, но и вплетет его в ткань общественной культуры, подобно Кумелосу или Дэрроу. Но другая часть личности Рэмси, которая до боли в глазах пялилась на забитый документами стенной экран и диктовала до хрипоты, стараясь не подавиться куском доставленной в офис еды, не могла не надеяться, что Гардинеры, несмотря на его собственные оценки, окажутся полными и безнадежными психами.

Когда они надели шапочки и прошли ультразвуковую дезинфекцию, Фредерикса обуял новый приступ раздражения:

— Если ваш сын пострадал от того же, что случилось и с Сэм, то неужели все это необходимо?

— Джалил, не кипятись. — Его жена с трудом скрывала тревогу. Рэмси видел ее у постели дочери и знал, что под модной одеждой и внешним спокойствием она цепляется за нормальность совсем как потерпевший кораблекрушение за обломок мачты.

— Все в порядке, — успокоила ее Вивьен. — Я не виню вас за недоумение. Просто у Саломеи немного иная ситуация.

— И как это понимать? — спросила миссис Фредерикс.

— Не Саломея, а Сэм, — поправил ее муж и пояснил, не дожидаясь вопроса: — Сам не знаю, как я позволил Энрике уговорить меня и дать дочери такое имя. Ведь это имя падшей женщины. В Библии, разумеется. Ну как можно было назвать так ребенка?

— Не надо об этом, дорогой. — Его жена широко улыбнулась и закатила глаза. — Гардинеры хотят увидеть своего мальчика.

Фредериксы позволили провести себя через коридор со шлюзом, за которым оказалась отдельная палата, где в пластиковой кислородной палатке лежал Орландо Гардинер, похожий на давно умершего фараона в музейной витрине.

— Боже мой! — ахнула Энрика Фредерикс — Что?.. — Она прикрыла рот ладонью, широко распахнув полные ужаса глаза. — И такое же… произойдет с Сэм?

Конрад, который подошел к кровати Орландо, покачал головой, но промолчал.

— Орландо болен, — заговорила Вивьен. — И заболел он задолго до того, как это случилось. Вот почему он лежит здесь, в стерильном крыле больницы. Орландо был очень чувствителен к инфекции даже в лучшие времена.

Джалил Фредерикс опять нахмурился, но уже иначе, как человек, наблюдающий за чем-то ужасным, но происходящим вдалеке, вроде сетевых новостей о голоде или взорванной террористами бомбе:

— У него проблема с иммунной системой?

— Отчасти. — Вивьен сунула руку в перчатку, вмонтированную в палатку, и нежно погладила худую (почти скелет) руку Орландо. Его глаза виднелись лишь белыми полумесяцами между веками. — У нашего сына прогерия. Болезнь ускоренного старения. Кто-то просмотрел ее во время генетической проверки… наверное. Но мы никогда не сможем этого доказать. Мы знали, что в моей семье несколько поколений назад был случай прогерии, но шанс на то, что болезнь имелась и в роду Конрада, был настолько мал… словом, когда результат его проверки оказался отрицательным, мы никогда больше об этом не думали.

Вивьен снова посмотрела на сына.

— Если бы я знала, то сделала бы аборт. — В ее голосе появилась напряженность. — Я люблю сына. Надеюсь, вы это понимаете. Но если бы я вернулась в прошлое, и мне пришлось бы делать выбор, то я бы прервала беременность.

Долгое молчание прервал Джалил Фредерикс. Его низкий голос теперь прозвучал мягче:

— Нам очень жаль.

— Да, нам тоже, — отозвался отец Орландо. Он коротко и хрипловато рассмеялся, явно не намереваясь издавать этот невольно вырвавшийся сдавленный звук.

— Мы знаем, что вы тоже страдаете, — сказала Вивьен, — И знаем, как, наверное, тяжело вам было оставить Сэм хотя бы на день, чтобы прилететь сюда. — Она извлекла руку из перчатки и встала. — Но мы хотели, чтобы вы увидели Орландо до нашего разговора.

Миссис Фредерикс все еще держала руку у рта. Ее тушь для ресниц, густо нанесенная по последней моде, слегка, потекла в уголках глаз.

— Бедный мальчик…

— Он чудесный ребенок, — с трудом проговорила Вивьен. — Вы не можете представить, каким он был храбрым. Ведь он был… иным всю свою жизнь. Когда он бывал на людях, на него все пялились. И он с самого раннего детства знал, что его шансы дожить… хотя бы до подросткового возраста…

Она больше не могла говорить. Конрад взглянул на жену, но не подошел, чтобы утешить. И через некоторое время Энрика Фредерикс шагнула вперед и накрыла руку Вивьен своей ладонью. Мать Орландо сделала видимое усилие, чтобы овладеть своими чувствами:

— Он не заслуживал такого, но он так хорошо держался… у меня сердце разрывалось, уже когда я просто смотрела на него. Как это было несправедливо. А теперь еще и это! Вот я… вот мы и захотели, чтобы вы все поняли насчет Орландо, какая судьба ему досталась. Когда мы объясним, почему вызвали вас.

На сей раз молчание решил прервать Катур Рэмси:

— Похоже, нам уже пора пойти куда-нибудь и поговорить.

— Меню вроде бы неплохое, — сказала Энрика Фредерикс. Ее хорошее настроение было хрупким, как старинное стекло. — Что вы нам посоветуете заказать, Вивьен?