Дорога ветров - Уильямс Тэд - Страница 6

Звон в ушах прекратился. Яркий свет факелов и огненных сфер погас. Саймон огляделся. Он сидел, как и прежде, на каменной вершине Обсерватории. Ситхи исчезли. Пропали и разноцветные факелы в Саду Огня. Вокруг не было ни души, если не считать двух часовых, сидевших у сторожевого костра внизу в лагере. Саймон поежился, безнадежно пытаясь разобраться в своих ощущениях. Он никак не мог понять, стал ли он свидетелем какого-то колдовского действа, или все это был только мираж, обман больного воображения. Юноша спустился вниз по лестнице и закутался в одеяло. После бесплодных попыток понять виденное голова отяжелела. С каждой минутой думать становилось все труднее. Он глотнул из фляги. От холодной родниковой воды, пахнущей травами и полевыми цветами, заныли зубы. Саймон сделал еще глоток и поудобнее устроился на камне. Он решил восстановить в памяти слова, которым научил его Деорнот. Вечером он множество раз повторял их вслух и про себя, но сейчас они ускользали легко, как только что пойманная рыба. Ему никак не удавалось сосредоточиться, он размышлял о тех странных приключениях, которые произошли с ним после бегства из Хейхолта. Впрочем, вряд ли все это можно было назвать приключениями — слишком уж легкомысленное слово для тех ужасов, которые ему пришлось пережить. Он, Саймон-простак, встречал сказочных чудовищ, сражался, даже убивал людей! Конечно, это выходило у него совсем не так красиво и благородно, как в те далекие времена, когда он воображал себя сержантом королевской гвардии.

Саймона преследовали страшные опасности, он водил дружбу с настоящими рыцарями, его принимали у себя бессмертные ситхи. Но самым замечательным событием из всех была встреча с Мириамелью. Принцесса ушла — один Эйдон знает, куда… у нее свой путь. Саймон не понимал ее и восхищался ею. Она казалась ему леопардом — прекрасным и безжалостным.

Саймон мечтал о встрече с кем-нибудь, похожим на него самого, но, разумеется, гораздо красивее и умнее. Он представлял себе его густую бороду, орлиный нос… Да, конечно, гораздо красивее.

Саймон устал от одиночества. Ему нужен был собеседник, друг, который понимал бы его и заботился о нем, но не так, как делал это Бинабик. Кто-нибудь, кто мог бы разделить с ним его тревоги и чувства… кто мог бы понять про дракона — мелькнула вдруг мысль. По спине пробежал холодок, и дело было вовсе не в свежем ночном ветре. Одно дело увидеть древних ситхи, пусть даже так близко и ясно, тем более, что Сесуадра ночью весьма располагает к подобным видениям, и совсем другое — встреча с огромным отвратительным драконом. Саймон не струсил, оказавшись лицом к лицу с Игьяриком, ледяным червем. Он выхватил свои меч — на самом деде не совсем свои, слишком самонадеянно было бы называть Торн своим — и дракон был повержен. Не так-то это легко, победить дракона! Это не удавалось никому, кроме Престера Джона, а ведь он, в отличие от Саймона, был великий воин и Верховный король.

Правда, король Джон убил своего дракона, а я совсем не уверен, что Игьярик мертв. Если бы это было так, его кровь не показала бы мне пути. К тому же не так уж я силен, чтобы запросто убить дракона, даже таким мечом, как Торн.

Но странное дело — стоило Саймону рассказать кому-нибудь о том, что произошло на Урмсхейме, и что он, Саймон, теперь об этом думает, как его тут же начинали называть «победителем дракона», и улыбаться, и кланяться, когда он проходил мимо. Они просто отказывались внимать доводам здравого смысла. Когда он пытался протестовать против этих приятных, но незаслуженных почестей, друзья с улыбками говорили о его скромности и застенчивости. Недавно он своими ушами слышал, как одна из женщин, недавно пришедшая из Гадринсетта, рассказывала ребенку о громадном, ужасающем змее, которого в два счета одолел непобедимый и бесстрашный Саймон. Что было делать? Те, кто любил его, говорили, что он одним ударом разрубил дракона пополам, завистники же утверждали, что все это ложь от начала до конца.

Рассказы о его жизни и подвигах страшно злили Саймона. Он считал их дешевыми сплетнями. Истории о смелом и непобедимом Саймоне, который разит драконов направо и налево, не давали покоя важному и хрупкому уголку его души — самолюбию. Мучимый сомнениями, он не чувствовал себя героем, и в душе у-него творилось такое, что не вмещалось в плоские глупые рассказы.

Тут Саймон вскочил на ноги. Боже, он опять задремал. Сон — невозможная штука! С ним трудно бороться и нелегко заметить его приближение. Он застает врасплох и долго не отпускает. Но Саймон дал себе слово. Теперь он мужчина, и слово его должно быть законом. Он не будет спать сегодня. Это особенная ночь.

Сны атаковали Саймона, не давая ему долго думать об одном и том же, загоняя в сладкую дремоту. Джеремия, вошедший в Обсерваторию со свечой в руках, наше" его сидящим на полу в луже ледяной воды. Мокрые волосы сосульками прилипли ко лбу, пальцы и губы посинели от холода, по спине бежали последние холодные струйки, но глаза блестели радостной гордостью.

— Я опрокинул на голову полное ведро воды, — сказал Саймон. Зубы его стучали, язык онемел и едва шевелился, так что Джеремия не понял ни слова. — Вылил воду на голову, — повторил Саймон, — чтобы не заснуть. Что ты здесь делаешь?

— Время пришло. Тебе пора идти.

— А-а-а! — Саймон вскочил. — Я не заснул, Джеремия! Понимаешь? Ни разу не заснул!

Джеремия улыбнулся:

— Это здорово. Теперь пошли вниз. Обогреешься у костра.

Саймон, невыносимо уставший и замерзший, не сказал ничего и молча схватил друга за руку. В последнее время Джеремия так похудел, что иногда Саймону казалось, что перец ним другой человек, но блеск в мягких темных тазах остался прежним, каким он был у мальчишки свечника из Хейхолта.

— Костер? — Саймон наконец уловил смысл сказанного. — Большой костер? А как насчет еды?

— Костер отличный, — с достоинством проговорил Джеремия. — Если я чему и научился в литейной Хейхолта, так это раздувать огонь. — Он тряхнул головой, словно отгоняя неприятные воспоминания, и посмотрел на друга. Тени прыгали по лицу Саймона, как зайцы по лужайке, и Джеремня улыбнулся. — А еды конечно нет. Правда, недолго осталось, ты же знаешь. Держись! Может, к вечеру нам перепадет кусок хлеба, а то и что-нибудь получше.