Уроки любви - Уилсон Жаклин - Страница 8

– Ушам своим не верю! – бушевал отец. – Почему же ты мне ничего не сказала после этого своего неудачного похода?

– Не захотела! – бросила я ему прямо в лицо.

– Не захотела. Хотя знала, что этот мистер Майлз затевает против нас процесс и того гляди отправит нас с мамой за решетку за то, что мы не дали тебе нормального образования?

– Он не отправит нас в тюрьму! Правда ведь? – слабым голосом спросила мама.

– Конечно, никто не собирается сажать тебя в тюрьму, мама.

– Ах ты, мисс Всезнайка! Ты у нас больше всех знаешь, больно умная выросла! Математика тебе понадобится, даже если ты вздумаешь маяться дурью в художественном институте, не забывай. Ты решила, что можешь прогуливать, своевольничать, нагло лгать родному отцу, разбазаривать чужое время и деньги…

Он вдруг замолк на полуслове, еще шевеля губами по инерции.

– Бернард! Ну пожалуйста, успокойся! Тебе нельзя так волноваться. Ты заболеешь! – Мама взяла его за руку.

Он отмахнулся от нее, как от назойливой мухи, и уставился на меня. Лицо у него было по-прежнему багровым. Даже глаза налились кровью от ярости.

– Где мои деньги? – крикнул он. – Где мои восемьдесят фунтов?

– Шестьдесят. За первый раз я заплатила.

– Не смей со мной пререкаться. Восемьдесят, шестьдесят – не важно. Где они? Давай их сюда немедленно, слышишь?

– Не могу.

Отец стал задыхаться. Похоже было, что голова у него сейчас лопнет, и глаза, зубы и язык разлетятся по столу.

– Я сказал: давай их сюда немедленно!

– Не могу, папа. Я их потратила.

Отец покачнулся.

– Ты потратила восемьдесят фунтов моих денег?! – выдохнул он.

– Шестьдесят, папа. Да, потратила. Извини, – тихо сказала я.

– На что ты их потратила, Пруденс? – пролепетала мама.

Я сглотнула, не находя слов.

– Она их потратила на меня. На шоколад. Целую кучу шоколада! – отчаянно затараторила Грейс.

– Я бы мог догадаться. Прожорливая маленькая кретинка! – брезгливо сказал отец, – Ты, значит, набивала свою ненасытную глотку на мои деньги, заработанные тяжелым трудом.

Я вдруг так разозлилась, что у меня прошел всякий страх перед отцом.

– Не говори так с Грейс, папа. Это ужасно и очень несправедливо. Вовсе я не потратила деньги на шоколад. Грейс просто хочет меня защитить. Я потратила их на другое.

– На что другое? – спросила мама, которая за всю жизнь не потратила шестьдесят фунтов за раз.

– Сходила в «Макдоналдс». Купила пару журналов. Купила коробку очень хорошей акварели в магазине для художников…

– На это нельзя потратить восемьдесят фунтов! Верни мне то, что осталось!

– Шестьдесят, папа, шестьдесят ! Я их все потратила. Я еще купила себе белья.

– Белья? – ахнул отец. – Не держи меня за идиота, Пруденс. Что ты купила на самом деле?

– Господи, ты ведь не наркоманка, правда? – спросила мама.

Я никогда в жизни не выкурила даже обычной сигареты, а из таблеток принимала только аспирин от простуды. Идея, что я могу якшаться с продавцами наркотиков, была до того смешна, что я невольно улыбнулась.

Отец взмахнул рукой. Я почувствовала на щеке удар такой силы, что чуть не завалилась на бок.

– Прекрати ухмыляться! А теперь говори, куда ты дела восемьдесят фунтов, врунья бессовестная!

Грейс заплакала. У меня от ярости не было слез.

– Шестьдесят фунтов, папа, – ты когда-нибудь слушаешь, что тебе говорят? Я тебе все сказала. Я купила набор акварели, обед в «Макдоналдсе», несколько журналов… и белье.

– Покажи! – велел отец.

– Перестань, Бернард! Ну как она может тебе показать? – Мама с тревогой смотрела на меня и поглаживала мою горевшую щеку, как будто хотела стереть с нее пощечину.

– Я ему покажу, – сказала я. – Сейчас принесу.

– Пру, не надо! – рыдала Грейс. – Папа, она правда купила мне шоколад – чудного большого зайца. Честное слово, купила!

– Ш-ш, Грейс. Папа тебе все равно не поверит. Он считает, что мы вруньи. Что ж, придется ему показать.

Я поднялась в спальню, открыла ящик, достала свой великолепный новый лифчик и трусики, взяла в каждую руку по предмету и, бегом спустившись обратно, бросила их на стол перед отцом.

Он отпрянул, как будто ему подсунули шипящую гадюку. Мы все уставились на розовый атласный лифчик, гордо выставивший пухлые чашечки, отороченные черным кружевом. Легкие трусики такого же цвета, не шире ленты для волос, изящно изогнулись буквой S.

Позади кухонного стола висело на сушилке белье всего семейства – серо-белое, мешковатое, с растянутыми резинками, почти неотличимое у всех четверых.

– Ах ты мерзкая маленькая потаскуха! – заорал отец. – Ты мне не дочь!

– Я не хочу быть твоей дочерью. Ты самый худший отец на свете! – крикнула я в ответ.

Он схватился за грудь, как будто я его ударила, и упал головой вперед, стукнувшись лицом об стол. Я сперва подумала, что отец бьется головой от ярости, и ждала, пока он выпрямится.

Он не выпрямлялся.

– Бернард! – прошептала мама.

– Папа! – позвала Грейс.

На кухне вдруг наступила гробовая тишина. Я уставилась на стол. Я убила родного отца!