Новый старт - Уилсон Жаклин - Страница 7

— Но ты же любишь его, мама!

— Конечно, я люблю его, Эм.

Мама села на постели и прижала меня к себе. Потом включила ночник с хрустальными подвесками и посмотрелась в зеркало.

— Боже, ну и вид у меня!

Мама очень красивая, но сейчас она действительно выглядела ужасно, даже в мягком свете ночника. Волосы у нее торчали слипшимися клочьями, веки распухли и покраснели, словно виноград «изабелла». Темная помада размазалась вокруг губ, как у Виты, когда она пьет сок черной смородины.

— Неудивительно, что я ему опротивела, — застонала мама.

— А ты умойся и сделай макияж, — посоветовала я. — Он прямо отпадет!

— Ну хорошо, мисс, я сделаю, как ты велишь, — сказала мама.

Она привела себя в порядок и снова сунула ноги в новенькие серебряные босоножки.

— Выглядишь на миллион долларов, — сказала я.

— Ах, Эм, какая ты чудачка, миленькая моя девочка! — сказала мама и сморщилась, как будто снова собиралась заплакать.

— Не плачь, макияж испортишь!

— Хорошо, хорошо, я не буду плакать, — сказала мама, отчаянно моргая.

Мы спустились вниз, держась за руки. Бабушка вышла в коридор с посудным полотенцем в руках.

— Боже, никак, ты собралась умолять его остаться? Ты ничему не учишься, Джули! После всего, что ты от него натерпелась! Да его задушить мало!

Она яростно скрутила полотенце, словно это была папина шея.

Мама ее не слушала. Она сделала глубокий вдох, задержала дыхание, расправив плечи и плотно стиснув губы. Потом выдохнула и шагнула в гостиную. Папа с тревогой смотрел, как она идет к нему через всю комнату в своих серебряных босоножках. Вита выпрямилась на диване, держа в руке обмякшую Балерину. Максик засунул палец в рот и съежился, как будто старался стать невидимкой.

— Привет, мои дорогие! — весело и отважно воскликнула мама. Потом потянулась и зевнула, как будто только что проснулась. — М-м, как же я хорошо поспала! Посмотрим, что показывают по телевизору?

Ей никого не удалось обмануть, даже Максика, но мы все старательно делали вид, что не слышали криков и рыданий.

Папа подвинул Виту на дальний край дивана, похлопал по сиденью и тихо сказал:

— Садись, малыш.

Мама села рядом с ним. Мы с Витой и Максиком устроились по бокам. Бабушка уселась в кресло, шмыгая носом и вздыхая. Мы смотрели праздничную программу по телевизору и слишком громко смеялись на каждую шутку. Максик так закатывался, что у него началась икота.

— Вы переутомились, молодой человек. Пора в кровать, — сказала бабушка.

— Нет, нет, нет! — завопил Максик.

— Да, да, да! — сказал папа. — Ну-ка, Максик, Балерина хочет тебе рассказать про свой олений домик в далекой Лапландии. Ни за что не угадаешь, какая у нее постелька.

Максик позволил папе унести его наверх. Вита тут же подняла шум, и папа подхватил ее свободной рукой. Я смотрела им вслед и жалела, что не могу ужаться до крошечного размера, чтобы тоже повиснуть на папе, будто обезьянка. Вместо этого пришлось топать за ними своим ходом.

Папа выдумал целую сагу о том, какой у оленят в Лапландии детский садик, постельки из зеленого мха, одеяльца на лебяжьем пуху, потом рассказал про оленью школу, где учат танцевать, бегать рысью и галопом, а особо талантливых даже обучают летать.

Максик заснул раньше всех. Папа подоткнул ему одеяло и провел рукой по лохматым темным волосам. Вита разрешила и ей подоткнуть одеяло, но всеми силами старалась не спать, даже лоб у нее наморщился от усилий держать глаза открытыми. В конце концов она тихонько вздохнула и заснула тоже, прижав к себе Балерину.

Папа осторожно освободил руку от игрушки и погладил Виту по костлявому плечику. Она отказалась надевать свою пижамку с изображением куклы Барби и легла спать в одной из маминых черных шелковых ночнушек. У нее порвалась бретелька, и мама пожертвовала ее нам — наряжаться. Мы с Витой чуть не передрались, кому ее носить. Я победила, но когда я этот топик примерила, Вита жестоко расхохоталась и заявила, что я похожа на бегемотиху из диснеевского мультфильма. Я ее толкнула в грудь и сказала, что она просто завидует, но черненькую ночнушку на бретельках после этого ей отдала. Вита в ней была чудо как хороша — настоящая полуночная фея.

— Девочка моя, — прошептал папа и поцеловал ее высокий лобик.

В комнате сделалось очень-очень тихо. Папа улыбнулся мне, стараясь не смотреть в глаза:

— И ты ложись, принцесса Эсмеральда.

— Папа!

— Ну-ну, солнышко, тебе давно пора спать.

— Папа, обещай, что ты останешься.

Папа на мгновение зажмурился, потом встал, взял мою руку и поцеловал колечко.

— Твое желание для меня — закон, принцесса Эсмеральда. А теперь не смотри на меня с такой тревогой и быстро прыг-прыг в кроватку.

Папа запел песенку в ритме хип-хопа про принцессу Эм и ее волшебное кольцо, цо-цо! Я ему подпевала и даже протанцевала вокруг кровати, но когда папа натянул на меня одеяло до самого подбородка, я обхватила его руками за шею.

— Тише, тише, ты меня задушишь! — пошутил он.

— Папа, так ты обещаешь, да?

— Смени пластинку, принцесса, — попросил папа. — Я ведь сказал, что твое желание для меня — закон, уже забыла?

— Все-таки ты не сказал, что обещаешь. Ну скажи, пап. Пожалуйста, скажи!

— Ладно, ладно, обещаю.

— Ты обещаешь, что останешься с нами навсегда?

— Обещаю, что останусь навсегда. А теперь скажи «Спокойной ночи» и поцелуй меня. Мало ли, вдруг я от этого превращусь из противной жабы в прекрасного принца?

— Глупый, ты и так прекрасный принц, — сказала я и поцеловала его.

Я ошибалась. Он на самом деле был мерзкой жабой.

Я проснулась рано утром с сильно бьющимся сердцем. Выбралась из кровати, на цыпочках прокралась к дверям, чтобы не разбудить Виту и Максика. Прошлепала по коридору. Прислушалась у маминой-и-папиной двери. Услышала приглушенные всхлипывания и вбежала в спальню. Мама сидела на краю постели, запустив себе руки в волосы и раскачиваясь взад-вперед.

Папа не сдержал обещания. Он ушел.

3

Папа оставил мне записку. Не помню точно, что именно там говорилось. Что-то в том духе, что он, мол, не хотел меня расстраивать. Рядом с подписью он нарисовал маленькую жабку. Даже не поленился раскрасить ее новыми Максиковыми фломастерами.

Я не хотела, чтобы наши увидели эту записку. Я ее старательно разгладила и спрятала к себе под джемпер, к самому сердцу. Было немножко щекотно, но я терпела.

Когда я помогала бабушке разминать картошку для пюре к холодной индейке, бабушка вдруг наклонила голову набок:

— Что это шуршит, Эм?

— Ничего, — быстро ответила я и сильнее налегла на толкушку.

— Что ты напихала под джемпер? Господи, да никак ты набила туда салфеток и притворяешься, будто у тебя растет грудь?

— Нет! — Я скрестила руки и страшно покраснела.

— Прекрати идиотничать, Эм! — велела бабушка, шаря рукой у меня под джемпером.

— Не трогай! Отстань! — закричала я.

Но я не могла ее остановить. Она нащупала письмо и так дернула, что оно разорвалось пополам.

— Мое письмо! Ты его порвала!

Бабушка держала письмо в вытянутой руке, как будто с него капала какая-то гадость.

— И очень хорошо! Я сейчас его разорву на мелкие кусочки!

Она принялась рвать записку, клочки бумаги полетели во все стороны.

Я не успела выхватить у нее листок. Только смотрела и плакала.

— Хватит скулить! Довольно мы уже плакали, «Титаник» можно утопить в наших слезах! Если хочешь знать, вам всем бы нужно рыдать от радости, что отделались от этого хитрого, двуличного лицемера. Он мне никогда не нравился, с того самого дня, как твоя мамочка привела его в дом. Я ей так все прямо и высказала, но она не обратила внимания. Она никогда меня не слушает. Никто в этом доме меня не слушает.