Девчонки в поисках любви - Уилсон Жаклин - Страница 2

В том уэльском захолустье, где мы отдыхаем, вечный сезон дождей. Чёрные тучи так же неколебимы, как горы. Льёт даже внутри дома, крыша протекает, а папа отказывается звать кровельщика и латает дыры сам. Такое впечатление, что он только проделывает новые. Верхний этаж заставлен всевозможными вёдрами, тазами и кастрюлями, день и ночь слышишь монотонное «кап-плюх-буль».

Мне все надоело до чёртиков, я ходила мрачнее тучи. И когда мы совершили непременный поход на развалины замка — скукотища! — я готова была броситься с башни вниз. Прислонилась к камню, все ещё задыхаясь после невообразимо долгого подъёма, и подумала — что будет, если прыгнуть, и пусть меня подхватит воздух. Разобьюсь вдребезги. Интересно, они хотя бы огорчатся? Моголя папа с Анной держали за руки, а на меня и не смотрели, даже когда я перегнулась через парапет и свесилась вниз.

Хуже того, они развернулись и пошли прочь, бормоча что-то о старых графах и кипящем масле. Строят из себя заботливых родителей. Моголь не знает, как пишется «замок», а из их рассказов ничего не поймёт. Со мной папа никогда не возился. Все ему было некогда — работа, дела. А на отдыхе он хватал альбом и уходил делать наброски. Но я не обижалась. Со мной была мама. Была…

Я вспомнила маму и загрустила ещё сильнее. Почему-то никто не верит, что я так хорошо её помню. Зря. Я помню все до мельчайших подробностей. Игры в Барби, песенки. Я лазила в её косметичку, примеряла украшения, розовый шёлковый пиджак и туфли на каблуках.

Я так хочу поговорить о ней, но папа тут же умолкает и напрягается. И хмурится, будто у него голова болит. Он не хочет вспоминать маму. Ну ясно, у него есть Анна. У них есть Моголь.

Только у меня никого нет. И мне стало так тошно, что я побрела в другую сторону. И наткнулась на башню, готовую развалиться на части. Вход был перегорожен верёвкой с табличкой «Опасно!». Я пролезла под ограждением и начала карабкаться по разрушенным ступеням вверх в полной темноте. Внезапно опора под ногами исчезла, я споткнулась и рухнула, ободрав голень. Не так уж и больно, но я разревелась. Рыдать и нащупывать ступеньки одновременно довольно тяжело, я уселась посреди лестницы и зашмыгала носом.

Вскоре я сообразила, что забыла носовой платок. Из носа текло, стекла очков запотели от слез. Я утёрлась рукой и как следует чихнула. Ступени были влажными и ледяными, холод забирался под джинсы, но я не двигалась с места. Кажется, я ждала, что за мной придёт папа. Я ждала и ждала. Послышались шаги. Я затаила дыхание и прислушалась. Быстрые, лёгкие. Слишком лёгкие для папы. Слишком быстрые, чтобы я успела увернуться. Тело обрушилось прямо на меня, и мы одновременно завопили.

— Ай!

— Ох!

— Простите, я не видел, что здесь кто-то сидит!

— Слезьте с меня!

— Простите! Давайте я помогу вам подняться!

— Осторожнее!

Он так резко дёрнул меня вверх, что мы оба чуть не покатились кубарем.

—Ой!

— Осторожно!

Я высвободилась и прижалась спиной к сырому камню. Незнакомец тоже поднялся на ноги. В темноте я не могла ничего разобрать.

— Что вы делаете одна в темноте? Вы не ушиблись?

— Нет, пока не появились вы. Вы отдавили мне все внутренности.

— В третий раз простите. И всё-таки опасно тихо сидеть в полумраке. Можно угодить под ноги отряду скаутов или толпе американских туристов в тяжёлых ботинках. Или… или… Я несу чушь. Сложно поддерживать остроумную беседу в тёмной башне. Давайте поднимемся на свободу.

— Не выйдет. Лестница обрывается.

— А. Тогда все понятно. Идёмте вниз.

Я поколебалась и незаметно вытерла нос ладонью. Сидеть дальше нет смысла. Папа, Анна и Моголь вряд ли меня хватились. Небось уже дома. Дня через три, глядишь, поймут, что чего-то не хватает.

«Да, а куда подевалась Элли?» Пожмут плечами и выкинут меня из головы.

Незнакомец, похоже, решил, что я трушу.

— Возьмитесь за мою руку, легче будет спускаться.

— Спасибо, справлюсь, — отказалась я.

Вообще-то спускаться на ощупь было страшновато. Ступеньки сразу показались ещё более скользкими, вокруг не за что ухватиться. Я споткнулась, но он меня удержал.

— Осторожно!

— Стараюсь, — ответила я.

— Внизу наверняка ждёт смотритель. Сейчас заведёт лекцию о том, как тут опасно, — сказал он. — В том-то и беда. Стоит мне увидеть надпись «Не влезай — убьёт!», не могу удержаться. Так что я постоянно ввязываюсь во всякие истории. Родители и друзья страшно бесятся и называют меня Дэн-Дуремар — моё имя Дэниэл. Но это только когда злы до предела. А так — просто Дэн.

Он болтал и болтал, пока мы не выбрались наружу. Я заморгала от яркого света. Да уж, просто Дэн. Дикие космы, дурацкий вздёрнутый нос, который он наморщил, чтобы поправить очки.

Я ещё раз моргнула и наконец-то смогла разглядеть его через запотевшие стекла.

— Ты! — выдохнули мы одновременно.

У его родителей был точно такой же ветхий, протекающий дом в километре от нашего. Мы сталкивались в деревенском магазине днём и в баре по вечерам. Наши отцы вместе играли в дартс. Анна с матерью Дэна сидели за столиком и старались поддерживать вялотекущую беседу. Обе в джинсах, свитерах и ботинках, они, казалось, явились из разных миров. Джинсы облегают стройные бедра Анны, свитер связан модным дизайнером, у ботиков узкие носы и кокетливые ремешки. Мать Дэна куда толще меня. Свитер обтягивает её грузное тело так, будто вот-вот лопнет, шов сбоку не выдержал и расползся, оттуда торчат нитки. Тяжёлые походные ботинки обляпаны грязью.

Вся их семья упёрто отправлялась на прогулку каждое утро, невзирая на дождь. В самый жуткий ливень они кутались в оранжевые дождевики и устремлялись гуськом к подножию гор, а через несколько часов яркими ноготками усыпали вершину далёкой мрачной скалы. У них было пятеро детей, старательных, по-старомодному воспитанных. Дэн был старшим, примерно мой ровесник. Я невысокая, но он на добрых три сантиметра ниже меня. Из кармана дождевика вечно торчит толстый путеводитель по замкам. Просто мрак.

— Свершилось! — сказал он так торжественно, будто мы вернулись из глубин космоса. Попытался на радостях перепрыгнуть через верёвку, запнулся и шлёпнулся.

— Ясно, почему тебя прозвали Дэн-Дуремар, — хмыкнула я, пролезая под ограждением.

По-прежнему ни папы, ни Анны, ни Моголя. Все-таки ушли без меня.

— Как тебя зовут? — спросил Дэн, отряхиваясь. — Златовласка?

— Чего-чего?!

— Ты томилась в башне, что, не так?

Я припомнила «Сказки маленькой божьей коровки».

— Такой большой, а сказки любишь? — спросила я.

Я хотела его уколоть, но он не понял.

— Не то что люблю, но листаю с удовольствием. Не все, конечно. Папа дал мне почитать «Мабиногион». Мы же в Уэльсе.

Он что, перешёл на валлийский?

— Легенды средневекового Уэльса. Любовь-морковь. Хочешь почитать?

— Немного не в моем вкусе.

— А что в твоём вкусе? Что ты читаешь? У тебя повсюду с собой такая чёрная книжица.

Ну надо же, он ещё и следил за мной. Вообще-то я редко достаю блокнот из куртки.

— Это блокнот для рисования.

— Дай посмотреть. — Он похлопал меня по карману.

— Обойдёшься!

— Брось, не стесняйся.

— При чем тут — не стесняйся? Не лезь не в своё дело.

— И что ты зарисовываешь? Замки?

— Ещё чего.

— Горы?

— И не горы.

— Что же тогда?

— Нос не дорос.

Он весело сморщил вздёрнутый нос. Я сдалась:

— Я не зарисовываю, а рисую. Забавные картинки. Вроде мультяшек.

— Вот здорово! Обожаю мультяшки. А комиксы ты не рисуешь? Мои любимые — «Келвин и Хоббс». И «Астерикс». У меня есть все серии. Смотри, у меня даже на носках щенок Астерикса. — Он поддёрнул джинсы и расправил носок, запиханный под резинку кальсон.

— Как мило.

Он ухмыльнулся:

— Ладно, знаю. Не высший шик.

Уж это точно. Хорошо, мы не дома — не дай бог кто-нибудь увидел бы нас вместе. И все же он был забавным, дурашливым и привязчивым, как щенок. Кажется, даже не обижался на мои колкости. Я не всегда такая язва. Просто в ту минуту места себе не находила из-за родных.