Натуралист на Амазонке - Бейтс Генри Уолтер - Страница 65

Мы покинули дом тушауа на другой день рано утром. Жизнь индейцев в их естественном состоянии, в том виде; как мне довелось мельком наблюдать ее здесь и в другой группе домов выше по реке, произвела на меня отрадное впечатление, несмотря на неприятный случай с посещением парарауате. Индейцы предстают тут в самом выгодном свете: они оставили многие из самых варварских своих привычек, но их не испортило слишком тесное общение с порочными белыми и метисами, каких много в цивилизованных поселениях. Манеры у них проще, обращение мягче, приветливее и свободнее, чем у индейцев, живущих около городов. Я поневоле сопоставлял их зажиточную жизнь и проявления добропорядочных, трудолюбивых нравов с бедностью и праздностью полуцивилизованного населения Алтар-ду-Шана. Я не думаю, что ввоз спиртных напитков принес много вреда бразильским индейцам. Время от времени они выпивают, подобно простому рабочему люду в других странах. Привычка эта существовала у них еще в первобытном состоянии, до того как европейцы явились в страну; но после они всегда стыдятся и сохраняют трезвость в течение довольно длительных промежутков времени. Грубые нравы португальцев-рабовладельцев и их потомков оказались величайшим бедствием для индейцев; впрочем, мундуруку с Купари уже много лет защищены от дурного обращения. Это — одно из тех добрых дел, которые совершили миссионеры, позаботившиеся о том, чтобы бразильские законы в пользу коренного населения уважались грубыми и безнравственными торговцами. Мне кажется, не найти индейцев счастливее, чем этот простой, миролюбивый и дружелюбный народ на берегах Купари. В каждой семье все живут вместе и, по-видимому, очень привязаны друг к другу; власть вождя проявляется в самой мягкой форме. Вокруг царит вечное лето; чрезвычайно плодородная земля да немного легкой работы дают все необходимое для простой жизни. Выяснить понятия индейцев о предметах, требующих хоть немного отвлеченного мышления, очень трудно; впрочем, их умственное развитие пребывает в самом первобытном состоянии. Мне кажется, они думают только о тех предметах, которые имеют непосредственное отношение к их будничным материальным нуждам. Они отличаются почти полным отсутствием любопытства, поэтому их нимало не заботят причины явлений природы, происходящих вокруг них. У них нет никакого понятия о боге, но вместе с тем они лишены и отвратительных суеверий — их религиозные представления не идут дальше веры в злого духа, который считается чем-то вроде домового и является причиной всех мелких неудач — на охоте, на рыбной ловле и т.п. При такой скудной духовной деятельности и слабой возбудимости чувств и страстей жизнь этих людей течет, разумеется, однообразно и скучно, и добродетели их, собственно говоря, лишь негативного свойства, но эта картина безобидного и безыскусственного довольства весьма отрадна по сравнению с состоянием диких рас во многих других частях света.

Матросы разбудили меня в 4 часа хлопками своих весел при выходе из гавани тушауа. Я с изумлением обнаружил, что все окружающие предметы окутывает густой туман и стало очень холодно. Высокая стена леса, из которой выступали прекрасные кроны пальм асаи на тонких изогнутых стволах, казалась сквозь туманную завесу какой-то призрачной и странной. Внезапная перемена произошла вскоре после восхода солнца словно по волшебству: туман поднялся, как газовый занавес после перемены декораций в пантомиме, и открыл взору великолепную листву в ярком утреннем блеске, в сверкающих каплях росы. Мы достигли водопада около 10 часов. Река здесь имеет не больше 40 ярдов в ширину и низвергается с невысокого скалистого уступа, перегородившего течение почти по прямой линии.

Теперь мы достигли крайнего пункта, до которого могут доходить большие суда — расстояние от устья реки, по приблизительному расчету, немногим больше 70 миль. Я счел за лучшее послать теперь вперед в монтарии с Жуаном Араку Жозе и одного из матросов, а самому остаться с кубертой и со вторым нашим матросом для сбора коллекций в окрестном лесу. Мы провели здесь четыре дня; одна из лодок каждый вечер возвращалась с верховьев реки с дневной добычей моих охотников. Я получил шесть хороших экземпляров гиацинтового ара, а также ряд мелких птиц, новый для меня вид гуарибы, или обезьяны-ревуна, и двух крупных ящериц. Гуариба был старый самец с сильно вытершейся на седалище и груди шерстью и большими опухолями на теле, вызванными личинками овода (Oestrus). Спина и хвост были красновато-бурого цвета, конечности и нижняя часть туловища — черного. Мои люди поднялись до второго водопада, вышиной в несколько футов, расположенного миль за 15 от нашей якорной стоянки. Когда они встретили ара, птицы, разбившись на маленькие стаи, объедали плоды пальмы тукума (Astrocaryutntucuma), кроша чрезвычайно твердые орехи своими мощными клювами. Зоб у всех экземпляров оказался наполненным кислой массой, в которую были превращены твердые, как камень, плоды. На снятие шкурки с каждой птицы я тратил три часа, так что этими и другими образцами я занимался каждый вечер до полуночи после целого дня утомительной охоты; работал я на крыше своей каюты при свете фонаря. Место, где стояла на якоре куберта, представляло собою маленькую каменистую гавань с песчаным пляжем, отлого поднимающимся к лесу, где находились развалины индейской малоки и большая плантация, заросшая сорняками. Бухта изобиловала рыбами, следить за движениями которых в глубокой прозрачной воде было весьма занятно. Всего больше тут было пираний. Один вид неизменно быстрее всех хватал кусочки мяса, которые я. бросал в воду; длина рыб в зависимости от возраста колебалась от 2 до 6 дюймов, но их легко было распознать по черному пятну у основания хвоста. Когда я ничего не давал этим рыбкам, их виднелось там да сям совсем немного, но головы у всех были повернуты в одну сторону в выжидательной позе; зато как только с челна падал какой-нибудь отброс, вода темнела от стай, которые мгновенно устремлялись к месту падения. Не успевшие схватить кусочек сражались с теми, кому больше повезло, и многие ухитрялись утаскивать вожделенные крохи изо рта у других. Когда в воздухе у поверхности воды пролетала пчела или муха, рыбки одновременно устремлялись в ее сторону, точно от удара электрическим током. Иногда приближалась крупная рыба, и тут стая пираний поднимала тревогу и исчезала из виду.

Однажды мимо не спеша проплыл небольшой косяк красивой рыбы с черной полоской по бокам (Mesonautainsignis, Giinther) — туземцы называют эту рыбу акара-бандейра, и то было прелестное зрелище. В другой раз среди множества мелкой рыбешки проплыли небольшие стаи рыб-игл, угревидных животных с чрезвычайно длинными и тонкими зубчатыми челюстями, а за ними, медленно извиваясь, прошли одна за другой рыбы своеобразной формы под названием сарапо. На удочку с наживкой из кусочков банана мы поймали несколько куримата (Anodusamasonutn), восхитительных рыб, которых после тукунаре и пескады всех выше ценят туземцы. Куримата предпочитала как будто середину реки, где вода волновалась под маленьким водопадом.

Рис. Акара (Mesonauta insignis)

Рис. Игла-рыба (Hemaraphus)

Погода теперь установилась сухая; вода в реке быстро спадала — на 6 дюймов за сутки. Лишь в этом глухом и уединенном месте я в первый и чуть ли не единственный раз услышал тот гул жизни на закате, который описывает Гумбольдт, наблюдавший его у истоков Ориноко; на берегах больших рек он не наблюдался. Животные начали издавать звуки, как только солнце после дневного зноя опустилось за деревья, оставив наверху ярко-синие небеса. Две стаи обезьян-ревунов — одна у самой нашей лодки, другая на расстоянии около фурлонга — наполнили гулкие леса своим унылым воем. Начали пролетать стаи попугаев, в том числе гиацинтовые ара, которых мы искали; разнообразное карканье и вопли различных видов звучали ужасным диссонансом. К этим звукам присоединились песни диковинных цикад; один крупный вид цикад сидел высоко на деревьях вокруг нашей маленькой гавани, поднимая самый пронзительный стрекот, который начинался с неприятного дребезжащего тона, обычного для этой группы насекомых, быстро становился все пронзительнее и пронзительнее и, наконец, обрывался протяжным громким звуком, напоминающим свист пара, выпускаемого паровозом. С полдюжины этих удивительных музыкантов играли немалую роль в вечернем концерте. Я уже слышал цикад этого вида раньше, в Пара, но там они встречались очень редко; здесь же мы добыли один экземпляр для моей коллекции, удачно швырнув камень. Рев зверей, птиц и насекомых продолжался совсем недолго; небо быстро потеряло яркую окраску, и наступила ночь. Тогда подняли свой крик лягушки: квак-квак, драм-драм, ху-ху, — и их однообразные крики, поддерживаемые унылыми козодоями, звучали до глубокой ночи.