Натуралист на Амазонке - Бейтс Генри Уолтер - Страница 102

Весьма непродолжительное знакомство убедило меня, что жители крайне опустились; несколько португальцев и других иммигрантов, вместо того чтобы способствовать развитию промышленности, усвоили праздный образ жизни индейцев, приправленный глубоко порочными привычками, ими самими же и ввезенными.

Когда я высадился, староста деревни сеньор Антониу Рибейру, полубелый-полутукуна, приготовил мне дом и познакомил меня с видными жителями. Вершина холма представляла собой поросшее травой плоскогорье площадью в 200-300 акров. Почва здесь не сплошная глина, но частью также песок и галька; впрочем, сама деревня стоит в основном на глине, и потому после сильных дождей улицы покрывались грязными лужами. Влажными ночами хор лягушек и жаб, которыми кишели поросшие сорняками задние дворы, производил такой ошеломляющий гул, что вести беседу в доме можно было только крича. Мой дом оказался еще более сырым, чем тот, который я занимал в Фонти-Боа, и это чрезвычайно затруднило предохранение моих коллекций от порчи плесенью. Но общая влажность воздуха в этой части реки была, очевидно, много больше, чем ниже по течению; по-видимому, влажность постепенно росла с подъемом от Атлантического океана к Андам. В Сан-Паулу невозможно было сохранять соль в продолжение многих дней в твердом состоянии, хотя в Эге соль не растворялась, если корзины, в которых она лежала, были хорошо обернуты листьями. На 6° дальше к западу, а именно у подножия Андов, влажность климата Амазонской лесной области достигает, по-видимому, своего максимума, поскольку в Чинчао Пеппиг обнаружил, что самый чистый сахар за несколько дней растворяется в сироп, а лучший порох, даже закупоренный в жестянку, становится жидким. В Сан-Паулу сахар-рафинад неплохо сохраняется в жестяных коробках, и я без труда сохранял свой порох сухим в жестянках, хотя ружье, заряженное с вечера, редко удавалось разрядить наутро.

Самыми видными жителями Сан-Паулу были священник, белый из Пара, который проводил весь день и большую часть ночи за карточной игрой и ромом, развращал молодых парней и подавал худший пример индейцам; субделегаду сеньор Жозе Паттрисиу, прямой и честный негр, о котором я упоминал выше, жуис-ди-пас, метис по имени Жералду, наконец, сеньор Антониу Рибейру, который был правителем индейцев. Жералду и Рибейру были близкими моими соседями, но они обиделись на меня в первые же дни, потому что я не пожелал присоединиться к попойкам, которые они устраивали почти каждые три дня. Они обыкновенно начинали с утра — с кашасы, смешанной с тертым имбирем, крепкого напитка, который возбуждал их почти до безумия. Сосед Жералду после утренних возлияний становился напротив моего дома и неистовствовал против иностранцев, целый час угрожающе жестикулируя по моему адресу. Протрезвившись к вечеру, он приходил ко мне со смиреннейшими извинениями, понуждаемый,, по-моему, женой, — сам он не имел никакого понятия о том,что нарушил хорошие манеры. Впрочем, жены в почтенных семействах Сан-Паулу были по большей части не лучше своих мужей; почти все женщины были горькими пьяницами, развращенными до последней степени. Избиение жен при таком положении дел, разумеется, процветало. Я всегда почитал за лучшее запираться дома после захода солнца и не обращать внимания на шум, драки и вопли, которые то и дело будили деревню среди ночи, особенно в праздники.

Единственный человек в селении, с которым можно было общаться, не считая Жозе Патрисиу, отсутствовавшего в продолжение большей части времени, был деревенский портной — негр, высокий, серьезный молодой человек по имени местри Шику (мастер Франсиску), с которым я познакомился в Пара несколькими годами раньше. Это был негр, свободный от рождения; в детстве он пользовался преимуществом, хорошего обращения — его воспитал гуманный и здравомыслящий человек, некий капитан Базилиу из Пернамбуку, его падринью, т.е. крестный отец. Портной никогда не пил, не курил, не играл в азартные игры и относился с отвращением к порочности всех слоев этого жалкого маленького поселения, которое собирался покинуть при первой возможности. Когда он заходил ко мне вечером, то стучал обыкновенно в ставни условленным между нами способом — это было необходимо, чтобы защититься от посещений пьяных соседей, — и тогда мы самым приятным образом проводили долгие вечера, трудясь и беседуя. Обращение его было учтивым, а разговор стоила послушать, так проницательны и здравы были его замечания. Впервые я встретил местри Шику в Пара в доме одной старой негритянки тии Руфины (тетки Руфины), которой я обыкновенно поручал свои вещи, когда отправлялся в путешествие; я воспользуюсь здесь случаем и приведу еще несколько примеров превосходных качеств свободных негров в стране, где они не осуждены всецело на униженное положение спесью или эгоизмом белой расы. Эта старуха родилась в неволе, но, как и многим другим невольникам в больших городах Бразилии, ей разрешили на собственный страх и риск торговать в розницу на рынке, за что она ежедневно платила хозяину установленную сумму, а доходы сверх того оставляла себе. За несколько лет ока накопила достаточно денег, чтобы купить свободу себе и своему взрослому сыну. После этого старая женщина продолжала свои усилия, пока заработанного не хватило на покупку дома, в котором она жила, — весьма дорогого дома, расположенного на одной из главных улиц.

Когда я после семилетнего отсутствия вернулся из внутренних областей в Пара, то оказалось, что она разбогатела еще больше исключительно собственными усилиями (она была вдова) и усилиями сына, который с самым неукоснительным прилежанием продолжал заниматься своим кузнечным ремеслом, и строила теперь ряд небольших домов на клочке незанятой земли, присоединенном к ее владению. Я убедился, что эти и многие другие свободные негры — люди, заслуживающие полного доверия, и был восхищен постоянством их дружеских привязанностей, мягкостью и приветливостью их обращения друг с другом. Они выказывали большое бескорыстие в делах, которые вели со мной, оказав мне множество услуг без всякого намека на вознаграждение; но, быть может, это объясняется отчасти тем, что я англичанин, а о великодушии нашей нации по отношению к африканской расе широко известно бразильским неграм[44].

Я провел в Сан-Паулу пять месяцев, но и пяти лет было бы недостаточно, чтобы исчерпать сокровища его окрестностей в области зоологии и ботаники. Хотя теперь я был уже лесным бродягой с десятилетним опытом, прекрасный лес, окружающий поселение, доставлял мне столько наслаждения, как будто я только что высадился впервые в тропической стране. Плато, на котором построена деревня, заходит с одной стороны почти на милю в лес, но с другой стороны спуск к низменности начинается у самых улиц: холм круто спускается к окруженной лесами болотистой луговине, по которой идущая вниз по склону узкая тропинка вьется дальше к прохладной, тенистой узкой долине с ручейком ледяной воды на дне. В полдень отвесные лучи солнца проникают в сумрачные дебри этого романтического уголка, озаряя одетые листвой берега ручейка с чистым песком у воды, где в рассеянных лучах резвятся черные танагры и яркие бабочки. Журчащие ручьи, большие и малые, пересекают великолепный лес почти по всем направлениям, и, бродя по чаще, то и дело встречаешь то сочащиеся родники, то бьющие ключи -до того много влаги в местности. Некоторые ручьи текут по песчаному и галечному ложу, а берега всегда одеты самой великолепной растительностью, какая только мыслима. Во время моих одиноких прогулок я почти ежедневно отдыхал на чистеньких берегах этих быстрых потоков и по целому часу купался в их бодрящих водах — часы эти и. поныне сохраняются в моей памяти в ряду самых приятных воспоминаний. Широкие лесные дороги тянутся, как я уже сказал, на расстояние нескольких дней пути в глубь местности, населенной тукуна и другими индейцами, живущими разбросанными отдельными домами и селениями почти в первобытном состоянии, причем ближайшая деревня расположена миль за 6 от Сан-Паулу. На берегах всех рек там и сям стоят крытые пальмовым листом жилища тукуна, всегда наполовину утопающие в буйной листве: отдельные семейства выбирают для своих поселений самые прохладные и тенистые уголки. По соседству с этими хижинами я нередко слышал реалежу, или певчего крапивника (Cyphorhtnuscantans), самого замечательного певца, по крайней мере в амазонских лесах. Когда звуки его своеобразного голоса в первый раз достигают слуха, невольно создается впечатление, будто они принадлежат голосу человека. Кажется, будто какой-нибудь мальчик с музыкальными наклонностями собирает плоды в чаще и, чтобы подбодрить себя, исполняет несколько нот. Звуки становятся жалобнее, теперь уже поет флажолет, и, несмотря на совершенную невероятность такого явления, на миг возникает уверенность, будто кто-то играет на этом инструменте. Внимательно осматриваешь окружающие деревья и кусты, но никакой птицы не видишь, а все-таки голос как будто доносится откуда-то совсем близко из чащи. Конец песни несколько разочаровывает. Он начинается с очень тягучих и полных звуков, следующих один за другим, точно начало арии; слушаешь, ожидая целой мелодии, но внезапно наступает пауза, и песня обрывается, завершаясь рядом щелкающих немелодичных звуков, точно из расстроенной шарманки. Я никогда не слышал этой птицы на Нижней Амазонке и очень редко слышал ее даже в Эге; это единственный певец, который производит впечатление на туземцев: плывя в своих челноках по тенистым протокам, они иногда складывают весла, как будто пораженные таинственными звуками.