Маски иллюминатов - Уилсон Роберт Антон - Страница 8

— Поймите же, сэр Джон, что подобные вещи окружены страшными тайнами, а те, кто в них посвящен, дают Обет Тайны, — в конце концов доверительно сообщил ему Джоунз. — Все эти предосторожности кажутся совершенно бессмысленными в наш свободный и просвещенный век, — простите мне мой иронический тон — но они часть традиции, которая восходит еще ко временам Святой Инквизиции, когда за любое неосторожное слово можно было поплатиться головой.

Сэр Джон, поощренный откровенностью Джоунза, с юношеской прямотой спросил:

— Полагаю, сэр, вы тоже связаны подобным Обетом?

— Боже милосердный! — воскликнул Джоунз, скорее развеселившись, чем обидевшись. — О таком нельзя спрашивать на первой встрече. Если хотите открыть дверь, ведущую к Таинству Таинств, вы должны вести себя, как терпеливый рыбак, а не как бойкий репортер.

Он невозмутимо продолжил атаковать свой филе-миньон, как будто только что произнесенные им слова не были равносильны признанию. Сэр Джон понял, что его проверяют — определяют, на какой ступеньке эволюционной лестницы он находится.

— Читали ли вы мою книгу о Каббале? — спросил он, пытаясь приблизиться к волновавшему его вопросу окольными путями. — Или только письма в «Историческом журнале»?

— О, я читал вашу книгу, — ответил Джоунз, — Ни за что на свете не отказался бы от такого удовольствия. На мой взгляд, в этом мире нет ничего более захватывающего и прекрасного, чем книга о Каббале, написанная молодым человеком, который знает об этом древнем учении только понаслышке.

Сэр Джон почувствовал издевку в словах Джоунза, но ответил просто:

— В то время я всего лишь старался установить историческую истину, поэтому практический опыт меня не интересовал.

— А что же теперь? — спросил Джоунз, — Хотите ли вы на споем личном опыте узнать, что в действительности представляет собою Каббала?

— Возможно, — небрежно ответил сэр Джон, чувствуя себя бесстрашным героем лорда Байрона. — Больше всего я хочу доказать, что средневековые тайные общества существуют и поныне — доказать так, чтобы даже самый тупоголовый шотландский профессор вынужден был признать мою правоту! Джоунз кивнул.

— Желание доказать свою правоту — один из основных двигателей науки, — заметил он. — Но в интересы организации, о которой я упомянул, не входят ни поиски исторической истины, ни самореклама. Видите ли, сэр Джон, этих людей вообще не волнует, что о них думает весь мир в целом и напыщенные университетские ослы в частности! У них совершенно иные цели.

Сэр Джон уже почти поверил в то, что ужинает с одним из членов той самой Незримой Коллегии, которая издала первые розенкрейцерские памфлеты в 1614 — 1616 годах. Он решил впредь вести себя немного осторожнее.

— В своем письме, — сказал он, — вы упоминали о некоем тайном обществе, которое будто бы существовало совсем недавно. Если мне не изменяет память, вы написали так: «…даже в Лондоне, причем всего несколько лет назад, существовала ложа, члены которой обладали истинными тайными знаниями». И все же, когда именно существовала эта ложа?

— Она распалась ровно десять лет назад, в 1900 году.

— И как же она называлась?

— «Герметический Орден Золотой Зари». Сэр Джон шумно выдохнул и отпил еще вина.

— Ваши ответы становятся все более откровенными, — удовлетворенно заметил он. — Я считаю это хорошим знаком, и поэтому сразу перейду к своему главному вопросу. Возможно ли, что этот орден не совсем распался десять лет назад?

— Все возможно, — ответил Джоунз, закуривая сигару и подавая официанту знак принести еще вина. — Прежде чем мы продолжим нашу беседу, я хочу показать вам один простой документ. Это клятва, под которой должен поставить свою подпись каждый член этого ордена. Вот, не угодно ли вам взглянуть, сэр Джон?

С этими словами он достал из внутреннего кармана сложенный вчетверо лист обычной бумаги, на котором был какой-то текст, напечатанный на обычной пишущей машинке.

Сэр Джон очень внимательно прочитал этот странный документ.

Я, ______[14], торжественно взываю к Тому, Кого Боятся Ветры, Всевышнему Господу Этого Мира, пользуясь масонским словом[15], и клянусь, что с этого самого дня я, как часть Тела Христова, буду искать Знания и Общения Моего Святого Ангела-Хранителя, который даст мне Тайное Знание, чтобы я мог преодолеть свою человеческую природу и слиться с Высшим Разумом. И если я когда-нибудь использую это Священное Знание для личного обогащения или для того, чтобы причинить вред своему ближнему, пусть меня проклянут навеки, пусть перережут мне горло, пусть выжгут мне глаза и швырнут мой труп в море, пусть меня ненавидят и презирают все разумные существа, как люди, так и ангелы, во веки веков. Клянусь. Клянусь. Клянусь.

— Хм, довольно необычный стиль, — в замешательстве заметил сэр Джон. Зверек проворный, юркий, гладкий… всегда верный…

— Это клятва первой ступени. Ее дает тот, кто хочет стать учеником, — сказал Джоунз. — Чем дальше, тем серьезнее клятвы, предупреждаю сразу.

Сэр Джон решил отбросить все страхи и опасения.

— Я бы с радостью подписал такую клятву, — сказал он, расставаясь с душевным целомудрием намного раньше, чем у него достало смелости расстаться с целомудрием физическим.

— Что ж, это очень интересно, — любезно заметил Джоунз, забирая у сэра Джона лист с клятвой и снова пряча его в карман. — В таком случае, я поговорю кое с кем, и недели через две мы обязательно с вами свяжемся.

Последние несколько минут этой встречи Джоунз говорил только о своих любимых детях и не менее любимой работе в химической промышленности. В нем не было абсолютно ничего загадочного или необычного; более того, он даже показался сэру Джону немного скучноватым. И все же после того, как они наконец распрощались, сэра Джона еще долго не покидало смутное чувство, что он разговаривал с одним из селенитов Герберта Уэллса, старательно замаскировавшимся под человека. Конечно, это полный бред, говорил он себе, но все-таки в облике и словах Джоунза было что-то неуловимо таинственное и необычное.

На обратном пути он снова обнаружил в своем купе американскую газету. И купе, и даже вагон были другими, поэтому, если это и было совпадение, то одно из самых невероятных в его жизни. Вдобавок газета была раскрыта на той же странице с мышонком-садистом и котом-мазохистом — «Дорогуша, ты мне всегда верный».

После четырех лет обучения в «Золотой Заре» сэр Джон чувствовал себя в точности как этот странный кот, и, когда Джойс и Эйнштейн на Банхофштрассе предложили ему свою помощь, он глупо хихикнул и произнес: «Дорогуша, ты мне всегда верный».

VII

Первым делом Эйнштейн отряхнул дорогой, но уже изрядно испачканный костюм сэра Джона от влажных опилок с пола пивной. Он подал сэру Джону его элегантную шляпу и энергично потрепал его по плечу, словно добрый самаритянин, который старается ободрить своего ближнего. По-видимому, душевно сэр Джон был вполне здоров (если оставить без внимания непонятную фразу на нью-йоркском жаргоне), но его физическое состояние оставляло желать лучшего. Так как он явно нуждался в чашке крепкого кофе, Джойс немедленно пригласил его к себе домой. Дом, в котором жил Джойс, находился на Банхофштрассе, в паре кварталов от того места, где они сейчас стояли. После того, как сэр Джон охотно и с многословными изъявлениями благодарности принял это предложение, все трое двинулись по ночной улице, овеваемые горячим ветром. Конечно, в столь поздний час найти извозчика на Банхофштрассе было так же нереально, как встретить там одного из персонажей братьев Гримм. Подумав об этом, Джойс многозначительно заметил: «Частенько мне доводилось слышать, как часы бьют полночь».

Бэбкок решил щегольнуть своей начитанностью:

— Фальстаф, не так ли?

— Да, — ответил Джойс, — Генрих IV, часть вторая.

Они обменялись взглядами, словно оценивая друг друга заново теперь, когда их эмоционально, или каким-то более загадочным образом, связало друг с другом знакомство с бессмертным Бардом. Джойс подумал о том, что полночь для Фальстафа, жившего в земледельческую эпоху, когда все пробуждалось на рассвете и замирало на закате, была гораздо более поздним часом, чем для него и Бэбкока в этот индустриальный век. Бэбкок был настроен более прозаически; его интересовало, который час, и если они на самом деле слышали, как часы на ратуше пробили полночь, то сколько времени прошло с того момента? Ни Бэбкок, ни Джойс не решились поделиться своими мыслями с попутчиками, и все трое продолжали идти по Банхофштрассе молча. Эйнштейн задумался о бое часов в полночь и странном еврейском бормотании сэра Джона, ум Джойса был затуманен таким количеством пива, что в нем мог бы утонуть весь швейцарский военно-морской флот, если бы эта вылизанная до блеска страна его имела, а Бэбкок был до смерти напуган. В конце концов они попытались завязать дружеский или, по крайней мере, любезный разговор. Сначала это им не вполне удавалось; Джойс и Бэбкок, хорошо понимая глубину исторической и психологической пропасти, разделяющей ирландцев и англосаксов, вели себя как две акулы, присматривающиеся друг к другу перед схваткой. Первая попытка Бэбкока установить контакт с чуждым ему миром была крайне неуклюжей: