Живи с молнией - Уилсон Митчел - Страница 11

6

Эрик снова принялся за работу, и дни, как прежде, быстро замелькали один за другим. Приближались экзамены, которые должны были сдавать и его студенты и он сам, и, словно этого было мало, ему предстояло еще получить степень магистра; правда, для этого не требовалось защищать диссертацию, но руководство факультета устраивало кандидатам ряд экзаменов, длившихся несколько дней. Припоминая свои прошлые экзамены, Эрик убеждался, что ему нечего особенно бояться, но подготовка к ним ложилась на его плечи тяжелым грузом. Однажды профессор Фокс упомянул в разговоре о письме, которое получил недавно от Хэвиленда, и в Эрике внезапно зашевелилось чувство, похожее на ревность. С минуту он раздумывал, не следует ли написать Хэвиленду и напомнить о его обещании, но тут же решил, что самое лучшее – как можно основательнее подготовиться, чтобы Хэвиленд действительно захотел взять его в помощники, независимо от обещания.

Единственным разделом классической физики, который Эрик пока не мог увязать со своей будущей работой, являлась термодинамика – курс, который читал Эрл Фокс.

Манера, с какою Фокс читал лекции, напоминала наставления бывшего светского льва своему внуку, впервые в жизни проведшему беспутную ночь. Фокс был терпелив, полон снисходительного сочувствия к молодежи, и в то же время он явно скучал и подтрунивал над нею. К студентам он относился великодушно, потому что пригляделся к ним за все эти годы и нисколько не сомневался в том, что сулит им будущее – сначала период увлечения наукой, затем охлаждение и, наконец, сознание тщетности своих усилий, ибо какая бы большая работа ни была проделана за время научной деятельности, последний, самый драгоценный кусочек жизни всегда доживаешь уже без всякого интереса к своему делу.

Сущность предмета, который преподавал Фокс, никак не соответствовала его бесстрастному изложению. Термодинамика занимается изучением энергии и ее переходов из одной формы в другую. В который раз, знакомя студентов с основами этой науки, Фокс указывал, что при любом переходе энергии из одного вида в другой, как, например, при сгорании бензина в моторе или во время работы подъемного крана, известное количество энергии превращается в тепло, вызванное трением, и становится непригодным к использованию.

Таким образом, при каждом превращении выделяется какое-то количество неиспользованной энергии, увеличивающее «мертвое поле» потерянной энергии; имя его – энтропия. Этот вывод Фокс всегда сообщал без малейшего оттенка сожаления, так как энтропия была для него реальностью: ему казалось, что он сам живет среди такого мертвого поля.

Вопросы Эрика он выслушивал с невозмутимым видом. Эрик нравился ему больше, чем кто-либо из аспирантов физического факультета, нравился, поскольку ему вообще могли нравиться люди младшего поколения. Ему нравилась энергия Эрика, потому что в ней не было наглой назойливости, и в то же время это качество было ему неприятно – он считал его недолговечным, обманчиво-многообещающим и слишком опустошающим человека после того, как оно исчезнет.

– Нет, – сказал он однажды, – пока еще слишком мало известно об атомном ядре, чтобы браться за вычисление энтропии. Термодинамика имеет большое значение в этой области вследствие того, что она дает представление об энергии. Энергию легко измерить, и потому ядерные частицы они различают по характерным уровням их энергии.

Когда Эрик спрашивал о подобных вещах у других профессоров, они обычно говорили в ответ: «Нам известно только то, что…» или: «Мы можем утверждать только то, что…»

Фокс сказал «они», будто речь шла о каких-то посторонних людях, но Эрик не заметил этого. Он думал только о том, что если в области физики предстоит еще много работы, то он хотел бы взять ее на себя.

Наступила пора экзаменов, потом и они остались позади, и Эрик получил степень магистра. Затем начался летний курс лекций. Эрик преподавал студентам физику, и только во второй половине семестра спохватился, что весна давным-давно прошла. Незаметно подошло начало осеннего семестра, и как-то в сентябре Эрик узнал, что Хэвиленд вернулся в Колумбийский университет, а на другой день нашел у себя под дверью записку о том, что ему звонила Сабина и просила ей позвонить.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

1

Эрик встретился с Хэвилендом случайно. Он поднимался на лифте, как вдруг, поравнявшись с площадкой какого-то этажа, увидел сквозь стеклянную дверцу человека, поджидающего лифт.

Эрик узнал Хэвиленда, и сердце его екнуло. Он медленно вышел из кабины.

– Доктор Хэвиленд! Вы уже вернулись?

Тот поглядел на него с вежливым удивлением и улыбнулся.

– Да, всего несколько дней назад. – Он повернулся к лифту, словно опасаясь, что не успеет нажать кнопку и лифт вызовут с другого этажа, и по этому жесту, по тону ответа Эрик, весь похолодев, вдруг понял, что Хэвиленд его не узнал.

– Мне бы хотелось как можно скорее поговорить с вами, – сказал Эрик. – Я хочу напомнить вам обещание, которое вы мне дали.

– Я дал вам обещание?

– Да. Прошлым летом, перед вашим отъездом, на приеме у Фокса. Вы не помните? Я был с Максуэлом.

Хэвиленд наморщил лоб и покачал головой, не забыв, однако, на всякий случай войти в кабину лифта.

– Послушайте, – сказал он несколько виновато, – может быть, вы зайдете ко мне в кабинет? Я сейчас там буду. Комната номер шестьсот двенадцать.

Хэвиленд захлопнул дверцу, и кабина поехала вниз; Эрик проводил ее глазами. Он был подавлен странным чувством внутренней пустоты и обиды, словно кто-то совершил ужасную ошибку, за которую ему приходится расплачиваться. Ему казалось, что все его планы рухнули и будущего больше не существует.

Он не стал ждать лифта и бегом спустился по девяти пролетам лестницы. Стукнув в дверь Хэвиленда, он сейчас же открыл ее и вошел.

Кабинет Хэвиленда был невелик, выбелен известкой и ничем не примечателен. Верхнюю половину стены напротив письменного стола занимала классная доска. На ней двумя разными почерками были написаны какие-то непонятные Эрику уравнения, словно Хэвиленд вел с кем-то теоретический спор. На полу возле двери стоял небольшой элегантный чемоданчик.

Хэвиленд сидел, развалясь в кресле. Даже без пиджака, с засученными рукавами рубашки, он сохранял изысканно щегольской вид. Хэвиленд заговорил, не дав Эрику открыть рта.

– Знаете, я должен извиниться, – сказал он. – Кажется, теперь припоминаю. Ваша фамилия Гордон, не правда ли?

– Горин.

– Ах да, конечно. Кажется, я обещал взять вас к себе в лабораторию. Но, – он пожал плечами, – в настоящее время я вам ничего не могу предложить. Видите ли, мне нужно проделать ряд опытов. Вопрос в том, с какого начать. Вот это я и стараюсь теперь решить.

– Но неужели сейчас нет никакой работы? Ведь независимо от того, с какого опыта вы начнете, вам, наверное, потребуется какое-то оборудование, которое потом может пригодиться для любого опыта?

– Как вам сказать… – Хэвиленд провел по щеке ногтем большого пальца. – Не обязательно. Вы знакомы с современным состоянием ядерной физики?

– Не особенно. Я кое-что читал, но…

Хэвиленд поглядел в окно, затем перевел на Эрика бесстрастный взгляд.

– Значит, мне придется объяснять вам все с самого начала. Если вы не возражаете, конечно.

– Нет, пожалуйста, – сказал Эрик. Он не мог понять, подготовка ли это к отказу или первый признак победы, и принялся слушать с двойною целью – узнать что-то новое и разгадать намерения Хэвиленда. – Нисколько не возражаю.

Хэвиленд продолжал смотреть на него с тем же странно-спокойным выражением. У него был большой запас ничего не значащих вопросов и фраз, казавшихся ему самому настолько банальными и бесцветными, что в его устах они звучали тонким сарказмом.

Фраза «если вы не возражаете» должна была послужить Эрику сигналом к извинениям за то, что он посмел явиться к Хэвиленду без всяких знаний предмета, который хотел избрать своей специальностью, и к немедленному уходу. Но Эрик понял эти слова буквально, и Хэвиленда это сначала поставило в тупик, потом чуточку рассердило и в конце концов показалось забавным. Еще момент – и он неожиданно, к собственному удивлению, заговорил с юношей серьезно, без всякого сарказма: