Метаморфозы вампиров - Уилсон Колин Генри - Страница 26

— И это длится тысячелетиями — элементарное животное соитие, с целью размножения. У животных оно настолько механично, что у самки должен вначале начаться гон, прежде чем появится самец и ее осеменит. Люди в процессе эволюции поднялись выше этого, они уже не довольствуются просто животным сексом. Им нужен партнер из области мечтаний. Им нравятся любовные истории и романы с мужчинами-героями и женщинами-красавицами. Едва научившись использовать свое воображение, человек начал слагать истории о людях, влюбленных друг в друга настолько, что разлуке предпочитают смерть. Вы не ставили в школе пьес о трубадурах? Тогда помните, наверное, как они посвящали себя «своей леди», хотя она обычно бывала недоступна — в некоторых случаях показывалась лишь издали. То же самое и легенды о рыцарях Короля Артура. Все подвиги они посвящали своим леди и возносили их, словно богинь. Они в каком-то смысле пытались превзойти секс.

Ханако, слушая, тихонько кивала и, судя по всему, думала о Карло.

— Вы же потому ему и отдались, что чувствовали неотразимое влечение? То же самое и он. Он сказал мне, что очарован был самой вашей жизненностью. — Но он так и не спросил, замужем ли я, — протянула Ханако грустно так, без гневливости.

— Я знаю, вам трудно с этим смириться. Но надо понять: у самих вампиров ревность отсутствует вообще. Они считают себя более развитыми в плане эволюции людьми. Они обожают жизненную энергию, и любят брать ее и давать. Карло хотел, чтобы и вы стали именно такой.

— Так и сказал?

С комическим каким-то отчаянием Карлсен понял, что все это время она толком и не слушала: на уме был лишь Карло.

— Да. (А что, по сути, так оно и было).

— Что он еще сказал?

— Что пытался уговорить не только давать, но и брать энергию, но вам, похоже, хотелось только давать.

Ханако посмотрела в упор расширившимися глазами.

— Разве женщина не для этого?

— Нет. Влюбленный хочет давать, а не только брать.

Тут в голову пришла мысль.

— А ну, дайте-ка мне ладони.

Ханако, помедлив, неуверенно протянула узенькие руки. Карлсен взял ее ладони в свои, и в наступившей тишине начал нагнетать ощущение ровного тепла.

— Я возьму у вас немного жизненной силы. Карлсен сосредоточил внимание на руках и теплоте ее кожи, словно держал Ханако в объятиях. Затем, по мере того как окрепло желание, позволил себе отнять у нее немного энергии. Ханако резко вдохнула, приоткрыв губы. В секунду он как бы стал ее любовником — то же самое, что обнять ее и поцеловать (Грондэл прав, как обычно). Энергия продолжала поступать, и глаза у женщины закрылись, голова опустилась на подушку. Как Линда Мирелли, она погрузилась в сладкий омут самозабвения, где ей хотелось лишь отдавать себя. Он сделался ее любовником точно так, как если б она позволила ему к себе войти.

Опустив ей руки на покрывало, он убрал с них свои ладони. Ханако медленно открыла глаза.

— А сейчас я попытаюсь энергию дать. Карлсен снова легонько стиснул ей ладони и сфокусировал свое внимание. Но едва попытался направить энергетический поток вспять, как возникло вдруг затруднение, с которым сталкивался Карло. Ханако, рассуждая в сексуальном плане, была абсолютно неагрессивна. Она жаждала отдаваться, но никак не брать.

Ответ был подсказан инстинктом. Полностью сфокусировавшись на ладонях, Карлсен взялся сосредоточенно втягивать ее энергию. Поступающий поток был нежен, словно мягкий, приятный напиток со своеобразным ароматом, и по мере того как он цедился из ладоней в ладони, Ханако постепенно опустилась на подушку и смежила веки. Но уже через несколько секунд ощутилась неполнота контакта. Казалось нелепым сидеть, когда вот они — стоит лишь податься вперед — соблазнительно поблескивающие губы. Вместе с тем логика подсказывала, что эффект будет обратным — это лишь усилит ее томную жажду отдаться. Так что Карлсен лишь удвоил сосредоточенность, еще сильнее стиснув сочащиеся теплом женские ладони. Усилие оказалось ненапрасным: приток энергии разом возрос, и Ханако, приоткрыв губы, задышала чаще. В этот момент он велел ей брать — именно так, как иной любовник велит своей пассии доставить ему определенное удовольствие. На секунду женщину охватила нерешительность, но вот она послушно открылась, и энергия готовно хлынула в нее из ладоней Карлсена. Ощущение было сродни тому моменту, когда он коснулся ее лба — с той разницей, что тогда Ханако оставалась пассивной, а теперь, наоборот, активно втягивала его жизненную силу. От этого где-то внутри возникло то самое, отрадное чувство убывания, проникнутое какой-то по-осеннему светлой грустью.

Хватка упрочилась, участилось дыхание — безошибочные признаки того, что он стал просто орудием ее блаженства. Голова у Ханако вдавилась в подушку, бедра под покрывалом судорожно вздрагивали, энергия оргазма частично передалась Карлсену в ладони, медвяно пахнув теплом и живительной силой. В этот миг Ханако вскрикнула. Затем она медленно, всей грудью выдохнула, и руки свободно опали вдоль покрывала.

Дверь приоткрылась, и в комнату заглянула горничная. Карлсен, метнув на нее предупреждающий взгляд, поднес к губам палец. Девушка, растерянно улыбнувшись, притворила дверь. Карлсен безотчетное облегчение испытал от того, что всего лишь сидит возле кровати на стуле.

Спустя секунду, как он и ожидал, Ханако глубоко спала. Карлсен, осторожно протянув руку, отер с ее лба выступившую испарину. Бережно прикрыв ей плечи поккрывалом, он неслышно вышел из комнаты.

Горничная стояла посреди прихожей в явном замешательстве.

— Сэр, уж вы извините. Я думала, она меня зовет.

— Ничего, это она во сне. Пусть теперь отдыхает. Ей полегчает, когда проснется.

Тело ныло от усталости, когда он вышел на залитую солнцем Пятую авеню, но все равно, глубокая удовлетворенность перекрывала все с лихвой. Впервые за весь день возникла мысль: выпить бы сейчас…

Карлсен уже позабыл, как приятно, оказывается, сидеть на исходе дня в Сохо за коктейлем. Устроившись снаружи под навесом и сенью пальмы, он вдыхал характерные запахи нарождающегося вечера, постепенно заполоняющие город. Карлсен, как и большинство посетителей, одет был непринужденно, по-летнему. Нью-Йоркские тротуары сочились скопленной за день жарой, и несмотря на легкий ветерок с реки, воздух был теплым. Разреженность транспортного шума действовала благостно: автомобили в Нью-Йорке после шести штрафуются, так что в Хусдене наступает несвойственная для центральных кварталов тишина. Первый раз за день Карлсена полонила усталость. А ведь с утра, едва проснулся, живости и бодрости было хоть отбавляй — бралась откуда-то изнутри. Но вот поделился энергией с Ханако Сузуки, и сам иссяк, теперь бы расслабиться и просто повпитывать.

Он заказал мартини, но вкус показался каким-то до странности неприятным, горьким. Улучив момент. Карлсен украдкой слил коктейль в кадку с пальмой, себе спросив бокал белого вина.

Это еще куда ни шло — он одним добрым глотком убавил порцию до половины. Удивительно, насколько быстро ударило в голову. Считанные минуты, и тело словно обволокла эдакая сонливость. Странно приятная, светозарная какая-то, совсем не та эйфория, что бывает обычно от алкоголя — будто приглушенная память тихо взнялась откуда-то из глубины подсознания. Однако, удивляла при этом тяжесть тела: минута-другая, и его будто парализовало — пришлось даже пальцами пошевелить на всякий случай.

Пригубив еще, Карлсен почувствовал нечто, напоминающее пузырьки в шампанском. Он сосредоточился, пытаясь уяснить, откуда берется это ощущение. И тут стало вдруг ясно. Вино было живым, изобиловало микроорганизмами. Мелькнула шальная мысль: мол, стоит сейчас вглядеться, и можно будет их различить, как головастиков в пруду. Подумалось без всякой брезгливости, даже наоборот, как-то приязненно. Стало понятно теперь, почему и мартини встал поперек горла: потому что вкус неживой, все равно, что хлебнуть затхлой воды.

И вот последовало ощущение, которое он позднее обозначил для себя как «вслушивание». Будто глубокая тишина опустилась — та, что бывает безмолвной ночью, когда явственными становятся даже самые отдаленные звуки. Все так же доносилась болтовня из-за столиков, и позвякивание мелочи (бармен отсчитывал сдачу), и шелест проносящихся время от времени машин. Но куда внятнее ощущалась погруженность в море жизни. Она исходила и от пальмы, и от окружающих, и из самого воздуха. Посетители, неспешно потягивающие за отдыхом коктейли, источали, казалось, волны теплой жизненности, которые постепенно сливались с другими такими же, ткущимися вдоль улицы — так стойкий ветер перемещает плавно пелену дождя. И «волны» эти различались меж собой так же ясно, как те или иные запахи в саду.