Дельта - Уилсон Колин Генри - Страница 35

Через пару часов к морю приблизились настолько, что стали слышны голоса чаек. Снова путников окружала зеленая растительность, похожая на непомерно разросшийся водокрас, и кусты, глянцевитые листья которых яркостью напоминали покрашенные. Чтобы обогнуть поляну с наркотическим плющом, пришлось сделать порядочный крюк к востоку. Заодно осталась в стороне и непроходимая чащоба мечевидных кустов, идущая аркой почти полмили. Путь вывел к подножию восточных холмов, напротив места, откуда они начали путешествие через лес. Найл подумал об Уллике, и впервые за весь день его одолела печаль.

Тут ветер донес запах моря, а через несколько минут они уже ступали по теплому песку, слыша, как волны с глухим шумом накатывают на берег. Найл со стоном облегчения скинул свою ношу и ощутил бессмысленную легкость, будто ноги вот-вот сейчас сами собой оторвутся от земли. Пробежав через берег, он побрел в воду, пока волны не закачались вокруг пояса. Найл постоял, закрыв глаза, податливо мотаясь назад и вперед вместе с движением волн, и утомление изошло из тела, уступив место легкомысленной радости, от которой тянуло рассмеяться в голос.

Крик Милона заставил обернуться. Тот рукой указывал на берег. Какую-то секунду Найл не мог уяснить причину его волнения. Затем разглядел поднимающийся из-за пальм султан дыма в полумиле. Найл быстро, насколько позволяла вода, двинулся к берегу.

У Симеона вид был удрученный.

– Это могут быть слуги пауков. А если так, то пригнали их сюда хозяева.

– Не думаю, – Найл покачал головой.

– Почему?

– Они думают, мы все еще вооружены. И не пошли бы на прямое столкновение.

Милон поочередно оглядел лица товарищей.

– А может это наши люди? Приплыли и разыскивают нас.

Они подошли к пальмам и медленно двинулись вдоль берега. Ветер дул с северо-запада, но человеческие голоса не доносились. Когда до дымного столба оставалось несколько сот метров, путники подошли к прогалине меж деревьев и осторожно вышли на вершину холма. Отсюда видно было, что костер дымит примерно в том же месте, где они ночевали перед отходом в Дельту. Неподалеку под сенью деревьев лежал человек и, очевидно, спал.

Милон повернулся к остальным.

– Мне кажется, это Уллик.

– Дурачок, он умер, – сказал Доггинз.

– Посмотри, у него мешок, как у нас.

И вправду, мешок возле костра был точь-в-точь такой. Тут Милон рванулся вперед так, что не угнаться. Слышно было, как он кричит на берегу. Спавший, вскочив на ноги, оторопело уставился. Затем Милон повернулся, размахивая руками.

– Это правда Уллик? – они вдвоем кинулись навстречу друг к другу и, обнявшись, завозились, неуклюже приплясывая от безудержной радости.

Мысль, ударившую всех разом, вслух высказал Доггинз:

– Слава Богу, мы его не закопали.

Через минуту все уже наперебой хлопали Уллика по спине и трясли ему руку, пока тот не начал корчиться от боли. Он был бледен, скулы за эти дни обросли густой щетиной. В остальном внешне он ничуть не отличался от прежнего. Изъясняться толком не удавалось, от радости все были бессвязно шумливы, кричали наперебой, события изливались скомканными отрывками. Что-то более-менее связное сложилось лишь через несколько часов, когда улеглись в темноте вокруг костра. А пока Найл, вскарабковшись на исполинское дерево, опустил мешки и полотнища паучьих шаров; Манефон, прихватив рыбачью леску, отправился на камни наловить чего-нибудь к ужину. Уллик и Милон с посудиной, полной личинок, пошли кормить порифидов (их приближение было встречено радостно: вода отчаянно забулькала от вонючего газа). Доггинз, намаявшись мозолями, улегся под пальмами и проспал, не шевелясь, до самых сумерек. Найл искупался, обсушился на солнце, затем пошел и сел возле Манефона, успевшего поймать три больших кефали. Вытащили еще четыре и решили, что на праздничную трапезу хватает.

Рыбу завернули в листья, затем в слой глины и сунули печься в горящие уголья. Манефон готовил, остальные, не отрываясь, созерцали появляющиеся звезды, проникнутые странным очарованием Дельты, где запах опасности перемешивался с чудесным ощущением свободы. Затем Манефон выгреб раздвоенной веткой рыбу из углей, воздух наполнился удивительным ароматом рыбы, свежевыловленной и тут же приготовленной, и хлебных лепешек, испеченных среди раскаленных камней. Нависшая задумчивость исчезла вместе с тем, как сели есть, запивая трапезу вином. Постепенно воцарялись оживление и радость – от того, что впервые с полной отчетливостью дошло, что они умудрились живыми выбраться из центра Дельты, и снова вместе.

За едой Уллик то и дело вызывал взрывы хохота, описывая, как проснулся и обнаружил, что привязан к суку дерева в двадцати метрах от земли, и как совершенно всерьез вопил товарищам, чтобы «кончали придуряться». Только обнаружив, что надежно зашит в одеяло, Уллик понял, что его сочли мертвым. После упорной борьбы ему удалось высвободить правую руку – Манефон прихватил его очень крепко на случай, если хищные птицы попытаются выпотрошить тело из мешка – и, в конце концов, развязал двойной узел на груди. Стоило таких сил высвободиться, не сыграв при этом вниз. Наконец одеяло упало на землю. Следом ускользнула бы и веревка, не успей он схватиться как раз вовремя, «не то бы я все там так и торчал» (что до слушателей, то они реготали не потехи ради, а из восхищения перед добродушным оптимизмом Уллика: сейчас, понятно, смеется, а тогда-то было не до смеха). Наконец, скрючившись на развилке дерева, один конец веревки Уллик обвязал вокруг сука и спустился на землю. Там он нашел свой мешок, опертый на древесный ствол, и отыскал угли костра, много дней как остывшего, с множеством звериных следов вокруг. Поев и выпив немного вина – настроение от этого чуть повысилось, – он отправился в долгий путь назад к берегу, который, к счастью, обошелся без происшествий.

– Когда все это произошло? – поинтересовался Найл.

– Вчера.

– Ты в какое время проснулся?

– На рассвете. Меня разбудили птицы.

Это заставило Найла задуматься. Итак, Уллик пришел в себя в то же время, когда сам Найл пробудился на макушке растения-властителя…

Найл заснул намного раньше остальных; от пищи и свежего воздуха глаза слипались сами собой. Временами он просыпался от взрывов хохота или трепетного сполоха, когда в костер подбрасывали свежих сучьев. Обрывки разговора: «… а тысяченожка вымахала – обалдеть! Я таких в жизни не видел…», «… эдакие вроде лягушек, только здоровенные…» мешались со смутными образами сна. В конце концов, воцарился лишь шум накатывающих на берег волн да сухое шуршание ветра в макушках пальм.

Найла растормошил за плечо Симеон.

– Подъем. Ветер с юго-запада, надуваем шары.

Дельта постепенно растворялась на горизонте, и Найл еще раз ощутил толщу неподвижности, зависшую в безветренном пространстве между морем и небом. Небо было лазорево-синим, безоблачным. Море внизу расходилось в бесконечность; цветом подобное небесам, по крайней мере, где сливалось с линией горизонта. Лишь прохлада воздуха давала понять, что они все-таки движутся, а не стоят на месте. Обычный, как видно, день для середины зимы.

Три шара были опять связаны вместе. На этот раз, однако, Найл летел в одной корзине с Симеоном. Симеон хорошо был знаком с береговой линией, потому роль штурмана выпала, естественно, ему. Земля давно скрылась из виду, а они все стояли на разных концах корзины, удерживая равновесие. В воздухе находились уже больше часа, но ни один не произнес ни слова. Оба были зачарованы необъятностью округлого окоема, оба в благоговейном трепете от бездны, что под ними. При свете дня полет воспринимался более опасным, чем ночью.

Постепенно Найла начал пробирать холод. Он осмотрительно сел на дно и запахнулся в плащ. Развязав мешок, вынул сухарь и кусок вяленого мяса; перед отлетом поесть не получилось, не было времени. Симеон последовал его примеру. Несколько минут ели молча. Затем Симеон сказал:

– Мне хотелось кое о чем тебя спросить. Прошлой ночью, пока вас с Билдо не было, произошло нечто странное. Я сидел, караулил. В деревьях кругами шарилась какая-то зверюга. Ясно было, она за нами наблюдает, выжидая момента, чтоб напасть. И тут случилось. Что именно, толком не выразишь; но у меня напрочь исчезло ощущение, что мы в опасности. В общем, я проникся такой уверенностью, что лег и заснул, – он прихлебнул воды из бутылки. – Так вот ты не скажешь, в чем тут было дело?