Последняя «виннебаго» - Уиллис Конни - Страница 9

Но она ведь не помнила его, ничего не знала о нем, видела его только, когда мы ехали к ветеринару и Аберфан лежал у меня на коленях, смотрел на меня и уже умирал. Незачем мне было приезжать сюда и все это раскручивать заново. Совершенно незачем.

– Сначала я думала, что вы посадите меня в тюрьму, – сказала Кэти, – а потом, когда все собаки поумирали, – что вы убьете меня.

Стукнула наружная дверь, девочка сказала: «Я забыла автомобильчики» – и собрала их в подол маечки. Кэти мимоходом взъерошила ей волосы и опять скрестила руки.

– Я была не виновата. Я так и хотела сказать вам, когда вы придете убивать меня. Шел снег. Ваш пес выбежал прямо на меня. Я его даже не видела. Я потом прочла все, что могла достать, о том новом вирусе. Я готовилась защищаться. Я прочла про мутацию обычного паравируса, а еще раньше – вируса кошачьей чумы, узнала, что вирус мутировал так быстро, что специалисты не успели создать вакцину против него. А уже перед третьей волной возник критический минимум. И виноваты были владельцы последних оставшихся в живых собак, которые боялись позволить им размножаться. И когда ученые создали наконец вакцину, остались одни шакалы. Я бы вам сказала: «Вы не правы. Это вина владельцев собачьих питомников, разводивших щенят на продажу. Если бы они не держали щенят в антисанитарных условиях, первая вспышка инфекции не приняла бы такого размаха». Я приготовила все доводы для защиты. Но вы уехали из Колорадо.

Яна опять хлопнула дверью и принесла пустой стаканчик с наклеенным китом. Лицо ее было испачкано красным. «Еще хочу пить» (слова «еще хочу» слились в одно слово), она протянула стаканчик, держа его обеими руками, и Кэти открыла холодильник и налила девочке еще стакан напитка.

– Подожди, детка. Ты вся перемазалась. – Она нагнулась и вытерла личико девочки бумажным полотенцем.

Когда мы были у ветеринара, Кэти ни слова не сказала в свою защиту, ни «шел снег», ни «он выбежал прямо на меня», ни «я даже не видела его». Она сидела тогда молча передо мной и вертела свои рукавички, пока ветеринар не вышел и не сказал мне, что Аберфан умер. Тогда она проговорила: «Я не знала, что в Колорадо еще остались собаки. Я думала, они уже все умерли».

Я тогда повернулся к ней, к шестнадцатилетней девочке, еще не научившейся даже скрывать свои чувства, и бросил безжалостно: «Теперь умерли все. Благодаря вам».

«Не надо так говорить», – предостерегающе заметил ветеринар. Он хотел положить мне руку на плечо, но я вывернулся и закричал на девочку: «Вы понимаете, что это значит – убить одну из последних собак на свете? Что вы чувствуете, сознаете ли, что отвечаете за исчезновение целого вида?»

Снова послышался стук решетчатой двери. Кэти смотрела на меня, не выпуская из рук бумажного полотенца, испачканного красным.

– Вы тогда уехали в другой город, и я подумала, что, может быть, вы простили меня, но вы ведь не простили? – Она подошла к столу и вытерла красный кружок из-под стакана. – Зачем вы это сделали? Чтобы наказать меня? Или вы решили, что последние пятнадцать лет я тем только и занималась, что ездила по дорогам и убивала животных?

– О чем вы?

– Общество уже было здесь.

– Общество? – Я ничего не понимал.

– Ну да. – Она все еще смотрела на испачканное красным полотенце. – Они сказали, что вы сообщили о задавленном животном на Ван-Бюренском шоссе. Они хотели знать, где я была сегодня утром между восемью и девятью часами.

На обратном пути в Финикс я чуть не задавил дорожного рабочего. Он едва успел отпрыгнуть к еще влажной цементной стенке, выронив лопату, на которую опирался весь день, а я ее переехал.

Итак, Общество уже побывало там. Уйдя из моего дома, они поехали прямо к ней. Но ведь тогда я еще не думал ехать к Кэти. Я еще не видел фотографии миссис Эмблер. Значит, уйдя от меня, представители Гуманного Общества сразу отправились к Рамирез, а Рамирез да и газета вообще очень не хотели вступать в конфликт с Обществом. Должно быть, Рамирез сказала им: «Мне показалось подозрительным, что он не поехал на губернаторскую конференцию, а вот теперь он позвонил и попросил биографические данные этой особы, Кэтрин Поуэлл. Живет в доме 4628 по улице Голландца. Он был знаком с ней в Колорадо».

– Рамирез! – крикнул я в автомобильный телефон. – Я хочу поговорить с тобой! – Ответа не было.

Я проехал добрых десять миль, не переставая ругать ее, пока наконец не сообразил, что у меня выключен телефон. Я отжал кнопку и рявкнул:

– Рамирез, куда ты запропала, черт побери?

– Я могла спросить у тебя то же самое. – Ее голос звучал еще более сердито, чем голос Кэти, хотя и не так сердито, как мой. – Ты же сам отключил меня и не хочешь сказать мне, что делается.

– А ты решила, что сама все можешь сообразить, и потом свои выдумки сообщила Гуманному Обществу.

– Что? – В голосе Рамирез было то же недоумение, что и в моем собственном, когда Кэти сказала мне, что к ней приезжали из Общества. Рамирез никому ничего не сообщала, она даже не понимала, о чем я говорю, но я уже так разогнался, что не мог остановиться и закричал на нее:

– Значит, ты сообщила Обществу, что я запрашивал биографические данные Кэти?

– Нет, ничего подобного. Слушай, не пора ли тебе рассказать мне, что происходит?

– К тебе приходили сегодня днем представители Общества?

– Нет. Я же сказала тебе. Они позвонили еще утром и хотели поговорить с тобой. Я сказала им, что ты уехал на губернаторскую конференцию.

– А больше не звонили?

– Нет. У тебя неприятности?

Я отключил телефон и сказал про себя: «Да, у меня неприятности».

Итак, Рамирез ничего им не говорила. Может быть, кто-нибудь в редакции газеты сказал, но навряд ли. Остается утверждение Долорес Чивир, что Общество имеет нелегальный доступ к биографическим досье. «Как это вышло, что у вас нет снимков вашей собаки?» – спрашивал Хантер. Это значит, что они и мое досье прочли. И узнали таким образом, что я и Кэти жили в штате Колорадо, в одном и том же городе, когда погиб Аберфан.

– Что вы рассказали им? – спросил я у Кэти. Она стояла там в кухне и все вертела в руках испачканное полотенце, а мне хотелось вырвать его у нее из рук и заставить ее смотреть на меня. – Что же вы сказали этим людям из Общества?

Она подняла на меня глаза:

– Я сказала им, что сегодня утром была на дороге Индейской школы и собирала материалы по нашей фирме за этот месяц. К сожалению, я вполне могла бы проехать и по Ван-Бюренскому шоссе.

– Про Аберфана! Что вы рассказали им об Аберфане? – крикнул я.

Она спокойно отвечала:

– Я им ничего не говорила. Я подумала, вы сами все уже рассказали им.

Я схватил ее за плечи:

– Если они опять придут, ничего не говорите им. Даже если они вас арестуют. Я постараюсь, я…

Я так и не сказал, что сделаю, потому что сам не знал. Я выбежал из дома, столкнувшись в передней с Яной, которая шла за новой порцией прохладительного напитка, вскочил в машину и помчался домой, хотя не знал, за что взяться, когда приеду.

Позвонить в Общество и потребовать, чтобы они оставили Кэти в покое, сказать, что она никакого отношения к этому не имеет? Это будет еще подозрительнее, чем все, что я до сих пор делал, хотя и так уж подозрительнее некуда.

Я увидел на шоссе мертвого шакала (по крайней мере так я заявил) и, вместо того чтобы сразу сообщить об этом по телефону, находящемуся в моей машине, поехал к телефону возле магазина за две мили оттуда. Я позвонил в Общество, но отказался сообщить свое имя и номер. И потом я самовольно отказался от двух заранее намеченных служебных поездок и запросил биографические данные некоей Кэтрин Поуэлл, с которой был знаком пятнадцать лет назад и которая могла бы проезжать по Ван-Бюренскому шоссе в то время, когда произошел этот несчастный случай.

Связь была очевидна. А потом им нетрудно было бы установить, что пятнадцать лет назад – это как раз то время, когда погиб Аберфан.

Шоссе Апачей заполняла масса легковых машин – это был час пик – и целое полчище водовозов. Легковушки, видно, привыкли мчаться по шоссе с разделителями, они даже и не думали сигналить, что переходят в другой ряд. Вроде бы они и представления не имели, что такое полоса на дороге. На повороте от Темпе к Ван-Бюрену скопилась беспорядочная масса автомобилей. Я перебрался на полосу автоцистерн.