Путь ярости - Тамоников Александр Александрович - Страница 11

– В чем дело, вы? – мрачно проворчал невысокий смуглый крепыш с азиатскими чертами лица. – Что за хрень? Нам сказали, что нас будут обменивать на пленных украинских солдат. Где мы находимся?

– Все в порядке, уважаемый, – улыбнулся Масловский. – Не надо волноваться. Вы находитесь именно там, где должны находиться.

Пленники озабоченно переглянулись.

– Представьтесь, пожалуйста, – на сносном русском, но с заметным акцентом попросил Хардинг. Он намеренно использовал доброжелательный тон – вовсе незачем показывать неприязнь или брезгливость. Тем более он их не испытывал.

– А это еще зачем? – проворчал мужчина. Небритые скулы напряглись и побелели.

– Для статистики, – усмехнулся Паскевич. – Не бойтесь, любезный, это же не секрет? Утолите любопытство наших друзей, они хотят знать, против кого сражается украинская армия.

– Дерьмократы, блин, хреновы… – Пленный презрительно сплюнул под ноги сквозь дыру на месте выбитого зуба. Он поднял голову, как-то приосанился. – Багир Агишев, родом из Татарстана, с восьми лет живу в Луганске, работал на шахте…

– В армии служили? – перебил Хардинг.

– Нет, – покачал головой пленный. – Не прошел по здоровью, плоскостопие. Хотя смотря какую армию вы имеете в виду… – Небритые губы искривила язвительная гримаса. – Я с большим удовольствием служил в армии, которая уничтожает карателей, бомбящих наши города и убивающих мою мирную родню…

– Опустим ненужные подробности, – поморщился Хардинг. – Здесь вам не агитационная площадка. Вы хорошо себя чувствуете? Плоскостопие не мешает заниматься физическими упражнениями?

– Ты кто такой? – процедил Агишев. – Что за фигень? На хрена нас сюда привезли?

– Доброе утро, любезный, у вас, наверное, тоже имеются имя и фамилия? – Хардинг подошел к следующему ополченцу. Тот стоял, расставив ноги, руки держал за спиной. Зарубцевавшийся шрам под глазом и фиолетовый синяк под другим не мешали смотреть прямо и с вызовом.

– Николаев Сергей, тоже из Луганска, – хрипло отозвался пленный. – Водитель рейсового автобуса, восемь лет назад демобилизовался из украинской армии.

– Почему не продолжаете водить свой автобус? – удивился Хардинг. – Зачем вы пошли в банду?

– Взорвали ваши слуги мой автобус, – усмехнулся Николаев. – Разбомбили на конечной остановке, когда в него пассажиры садились, а я отлить отошел. Семеро погибли, и автобус в хлам. Потом выяснили, что стреляли снарядом 120-го калибра из поселка Юрьевка, где стоял артдивизион карателей…

– То есть вы считаете, что поступили правильно, записавшись на службу в незаконное вооруженное формирование? – вступил в беседу Фуллертон, также в достаточной мере владеющий русским языком. – И выступили против законной власти, избранной украинским народом? Вы считаете себя правым?

– У каждого своя правда, – оскалился Николаев. И добавил с язвительным нажимом: – Сэр.

– Правда всегда одна, – как бы между прочим пробормотал мнущийся в стороне Паскевич. – Это сказал фараон…

– Вы? – обратился Хардинг к следующему ополченцу. Худощавый парнишка лет семнадцати нервно сглотнул, как-то вздрогнул. На щеке еще сохранилась фиолетовая припухлость от недавнего избиения. Он выглядел изнуренным, подавленным.

– Владимир Ситник, – ломающимся басом отозвался подросток.

– Вовочка, деточка, – ухмыльнулся Масловский, – ты школу хоть окончил?

– Да… Суки, ничего вам больше не скажу! – внезапно взвизгнул юноша. – Вы моих родителей убили! – Он дернулся, стиснув кулаки, но порыв прошел, когда стоящий сзади охранник ткнул ему в спину прикладом. Юнец закашлялся, зашатался, стоящий рядом рослый тип с рыбьим лицом успел подхватить его.

– М-да, тяжелый случай, – приглушенно прокомментировал Паскевич.

Американцы продолжали проявлять любопытство, граничащее с издевкой. Почему-то им стало очень интересно, кого они собираются расстреливать. Рослый тип представился Анатолием Рыткиным – 34 года, бывший сварщик из донецкой строительной компании. Когда-то он отслужил в рембате, в Донецке осталась семья – жена, двое детей, парализованная мать. Он отправился на фронт, вместо того чтобы кормить семью, поскольку искренне считал, что родную землю надо защищать. Он вел себя невозмутимо, на вопросы отвечал четко, только дерганье глаз выдавало волнение.

– Странно, – задумчиво сказал Джерри. – Мне, конечно, плевать, но наши медиа неустанно твердят, что на Украине воюет регулярная российская армия, которую целыми соединениями переправляют через границу. А еще воюют местные маргиналы – алкоголики, наркоманы, уголовные преступники, любители легкой наживы – но их немного. А мы видим только местных, которые не очень похожи на маргиналов. Не странно ли, шеф?

Хардинг пожал плечами. Масловский украдкой поморщился. Информацией о положении дел в зоне конфликта он владел в полном объеме. Кадровых российских соединений там действительно не было. Президент Украины с трибуны Евросоюза может сколько угодно махать российскими паспортами, якобы конфискованными у пленных и мертвых – у знающих людей это вызовет лишь улыбку (у солдат нет паспортов). Российские военные прибывали как добровольцы, и их рассредоточивали по разным подразделениям. И это еще полбеды. Настоящей напастью становилась сдача в плен украинских военнослужащих с их дальнейшим поступлением на службу к террористам. Каким калачом их туда заманивали, непонятно, но многие из этих отщепенцев под воздействием пропаганды сепаратистов воевали не за страх, а за совесть и становились злейшими врагами молодой украинской государственности. И не только рядовые да младшие командиры. Бывший помощник министра обороны Украины генерал-майор Александр Коломиец перешел на сторону презренных террористов, о чем и заявил на своей развернутой пресс-конференции в Донецке, где обливал украинские власти отборной грязью! Последняя должность этого ренегата в оборонном ведомстве – старший аналитик Вооруженных сил. Вроде не важная птица, но информацией владел обо ВСЕМ. Этот тип, кстати, и был одной из мишеней погибшей группы Салливана – ее собирались перебросить в Донецк. Он будет мишенью и группы Хардинга – впрочем, не сразу, а после выполнения заданий на Луганщине. Понятно, что всю информацию он уже слил, но хоть другим неповадно будет!

– А вы, уважаемый, чем можете похвастаться? – обратился Хардинг к сухощавому невысокому мужчине. Тот стоял с поднятой головой и спокойно, как-то даже с юмором смотрел ему в глаза. – Ваши имя и фамилия? – Он почувствовал невольный интерес – этот субъект не был похож на заурядного украинца, он явно выбивался из «контекста».

– Водзимеж Гомарек, – надтреснутым голосом, немного картавя, произнес мужчина. – Я из Кракова. Служил в спецназе польской полиции, потом двенадцать лет занимал пост священнослужителя в католическом храме Святой Девы Марии, имел вторую степень священства. – Он неплохо говорил по-русски – во всяком случае, его речь прекрасно понималась.

– Святой отец? – изумился Хардинг, переглянувшись с присутствующими. Те недоуменно пожали плечами. Разумеется, нелепо – поляк, да еще и священник. – А позвольте поинтересоваться, какими судьбами вы оказались на этой войне? Вы не перепутали противоборствующие стороны?

– Неисповедимы пути Господа, сын мой, – ровным голосом отозвался Гомарек. – Ты же не хочешь, чтобы я пространно источался о своих убеждениях, в которых ты все равно ничего не понимаешь и не поймешь, будучи человеком без морали и принципов?

– Каждому свое, святой отец. – Хардинг невольно усмехнулся. Мораль и принципы – дело, безусловно, муторное, а ценности он признавал только семейные, всячески дорожа своей семьей в далекой Оклахоме и плюя с высокой телебашни на все остальные семьи. – И все же, если не секрет, – вы воюете за убеждения?

– Разумеется, – кивнул Гомарек. – Я не приемлю фашизм в любом его проявлении, даже если он прячется под личиной приверженности западным ценностям. Я не приемлю отступлений от христианской морали – а уничтожение мирных городов и мирных жителей – не совсем по-христиански, согласитесь. К чему эти разговоры, достопочтенный сэр? Нам никогда не понять друг друга, мы слеплены из разного теста. Вы же не планируете сегодня исповедоваться или замаливать грехи? Делайте, что считаете нужным. – Священник прекрасно понимал, что должно произойти через несколько минут, и готов был это принять с христианским смирением.