Ненормальная война - Тамоников Александр Александрович - Страница 26

С него словно намордник сорвали. Он с рычанием бросился на женщину, сбросил с нее одеяло, резким движением порвал последние пуговицы на джинсовой курточке, содрал ее, едва не вывернув женщине руки. От толчка Татьяна перевернулась на живот. Садист завыл, заулюлюкал, порвал на ней майку, затем схватился за края джинсов, потащил их с бедер вместе с трусиками.

Татьяна стала кричать, извиваться. Помещение для заключенных наполнилось шумом.

Припала к решетке испуганная большеглазая медсестра Рита, которую поместили в соседнюю с Борисовым камеру. Из обеих клетушек открывался прекрасный вид на все происходящее. Рита долго не могла уснуть от терзающего страха, а только забылась, начался этот кошмар.

Завозился Борисов, сон которого по-прежнему был сродни обмороку, приподнялся на локтях, заморгал.

Стали просыпаться остальные узники. Из их камер обзор отсутствовал, но слышимость была прекрасной.

Другие надзиратели ждали своей очереди, прогуливались по коридору. Все трое выпили, да не просто так, а начальство разрешило!

В открытых дверях мялся майор Войт. У него не хватило духу все сделать самому. Слишком силен стал страх оказаться сексуальным банкротом.

Из камеры доносились звуки борьбы, похотливое сопение, жалобные стенания. Псаренко сорвал с женщины все, даже носки, схватил ее за волосы, поволок с нар. Она визжала от боли, сопротивлялась, норовила ударить его кулачком.

– Красавица моя! – орал, распаляясь, надзиратель. – Модель, блин! А ну, пройдись! Покажи папику, какая ты!

– Эй, кончай трепаться, эстет, мать твою! Делай дело и отваливай, подумай о других! – крикнул контролер Лемех.

– Не мешай ему. У мужика конфликт духовного и плотского начала! – заявил третий надзиратель Гайдученко.

Насильник охнул. Жертве удалось засадить ему кулачком в самое дорогое, растущее и пухнущее на глазах. Но, в отличие от Войта, это хозяйство не пострадало. Надзиратель лишь сильнее завелся. Он зашелся идиотским хохотом, раскрутил женщину за волосы и отправил на нары. Она разбила лицо, и на этом ее сопротивление прекратилось. Обнаженное тело сползло с нар, мешком осело на пол. Женщина всхлипывала.

– Урод, что ты делаешь? Прекрати! – прорычал из своей камеры Борисов.

Он уже догадывался, для кого предназначалось это представление.

Ругались в своих клетушках журналист и депутат, но вскоре затихли. Какой смысл устраивать скандал? Они не видели, что происходит, ориентировались по звукам.

Душераздирающий крик слился с победным рыком. Псаренко приступил к основной части большого марлезонского балета.

Все это продолжалось очень долго. Плакала медсестра, свернувшись в углу и закрыв лицо ладонями. Ругался Борисов, клялся задушить Псаренко при первой же возможности. Подпрыгивали от нетерпения остальные участники процесса.

Когда из камеры вывалился, застегивая штаны, насытившийся надзиратель, Лемех тут же занял его место. Женщина лежала на полу и тихо постанывала. Сопротивляться она не могла, плохо понимала, что происходит, чувствовала только боль. Когда над ней начал глумится очередной подонок, она истошно закричала, изогнула спину.

– Спокойно, милая, – пыхтел Лемех. – У нас ведь любовь?

За ним в камеру влетел Гайдученко.

– Все, хватит! – выкрикнул Войт, когда тот вышел оттуда. – Девка должна остаться живой! Хватит, я сказал, все!

Надзиратели неохотно потянулись из подземелья.

Войт спустился со ступеней и неспешно двинулся по коридору. Депутат Горчак лежал, отвернувшись к стене. Войт злорадно на него покосился. Мол, что, кишка тонка вступиться за девчонку? Он неласково глянул на журналиста, прильнувшего к решетке. Тот смотрел на майора как на дерьмо, застрявшее в унитазе.

– Браво, майор, поздравляю, – сипло пробормотал он. – Стремление к западным ценностям и соблюдению прав человека достигло в Украине невиданных высот. Впрочем, дерьмо есть везде – даже в высокоразвитом и справедливом обществе. Вы не в претензии, что я называю вас дерьмом?

Войт вспыхнул, но взял себя в руки. Не делайте мне стыдно, называется. Ничего, с этим типом он еще сочтется.

Майор Борисов лежал, отвернувшись к стене, и даже не шевельнулся, когда Войт кашлянул и остановился за решеткой.

– Готовитесь к беседе с полковником, Борисов? – вкрадчиво осведомился майор.

– Уйди, гнида, – буркнул заключенный.

– Как скажете. Не завидую вашей участи. На вашем месте я подумал бы о налаживании плодотворного сотрудничества с СБУ. Учтите, вас недолго будут развлекать насилием над другими людьми. Пока это лишь добрая детская сказка. В один прекрасный день насилие может коснуться вас лично. Понимаете, о чем я?

– Поздравляю, майор, – огрызнулся Борисов. – Хорошо живется в гей-сообществе? Признайтесь, а у вас уже был опыт однополой связи? Подозреваю, это была пассивная роль. Судя по сегодняшнему вашему неучастию в сексе с женщиной. Пропала сила молодецкая, да, майор? Предпочитаете наблюдать за другими? Тогда извините, я напрасно обвиняю вас в пристрастии к однополой любви. Это сущий вуайеризм.

С каким удовольствием Войт сейчас открыл бы камеру и превратил физиономию арестанта в мелко нарубленный фарш! Но инструкции Вишневского были однозначны – неприкасаемый! Можно обрабатывать психологически, но пальцем не трогать.

Он сплюнул через решетку и заглянул в соседнюю камеру. Для медсестры Мордвиной наступил самый страшный в жизни день. Она сидела на нарах, обхватив голову, потрясенно созерцала пространство. Девушка почувствовала тяжелый взгляд и задрожала, как будто майор пришел уже за ней. Правильно, милашка, бойся.

В камеру с Тепленко заглядывать ему не хотелось, но пришлось. Эта сучка подавала признаки жизни. Она шевелилась, лежа на полу с разбросанными конечностями, подрагивали ресницы. Все вокруг было забрызгано кровью.

Женщина почувствовала его присутствие. Ее рука поднялась, на тело скатилось одеяло, прежде комком лежащее на нарах. Она испустила прерывистый вздох, дрожь прошла по телу. Жирные слезы поползли по щекам.

– Самая натуральная грязная шлюха, – процедил Войт. – Вставай, нечего валяться. Приведи себя в порядок, оденься, а то смотреть тошно. Эй, кто там? – крикнул он, покосившись на дверь. – Принесите ей воды, пусть умоется.

Он зашагал обратно, не оборачиваясь. Хлопнула дверь. Жертва надругательств застыла, всхлипнула.

– Что происходит? – пробормотала с дрожью в голосе медсестра Рита. – Я ничего не понимаю. Это как ужасный сон. У меня крыша едет.

– Крыша – это плохо, девушка, – проговорил из своей камеры Борисов. – Хотя теперь вам звезды видно.

– Какие звезды? Я не понимаю. А, это юмор такой.

– Да, и весьма неудачный в этой ситуации, – признал Борисов. – Как вы себя чувствуете?

– Отвратительно. Господи, это не люди, а звери какие-то. Нам каждый день внушают по телевизору, что все люди в украинской форме – благородные герои. Они борются за независимость против государства-агрессора, с ними сражаются маргиналы без морали и совести.

– На то и телевизор, Рита, чтобы пугать и вводить в заблуждение обывателя. Не спорю, возможно, в украинской армии есть и благородные рыцари, но я пока их не встречал. Лишь озлобленные фашисты-каратели, не видящие разницы между мирным жителем и человеком с оружием. Все в порядке, Рита, надеюсь, вы выберетесь из этой заварушки. Вы ни в чем не виноваты. Надеюсь, вас муж не потеряет?

– Муж?.. – Она продолжала разглядывать стену и с трудом смогла перевести мысли на другую тему. – Надеюсь, не потеряет. Мой муж, если честно, еще холостяк.

– Понятно, – сказал Борисов. – Попробуйте поспать. Не волнуйтесь, мне уже лучше, уход не обязателен. Сегодня должен прийти доктор Павлий. Возможно, он убедит начальника тюрьмы отпустить вас.

Но сделать это Павлию не удалось. Он и не усердствовал. В районе девяти часов вечера капитан Рысько доставил его на объект.

Доктор Павлий рысью пробежал по коридору, стараясь не глядеть по сторонам, осмотрел своего пациента и вздохнул с облегчением: никаких осложнений. Цвет лица пленника становился лучше, в отличие от глаз, затянутых тоскливой поволокой.