Самый высокий индеец в Толтепеке - Уилл Генри "Генри Уилсон Аллен" - Страница 5

А этот последний в данный момент пребывал в плену значительных, хотя и самых последних, сомнений. Карта не содержала ничего нового для него. Наконец он взглянул на Хэллорана.

— Здесь ничто не поможет, — сказал он. — Я надеялся отыскать старую тропу апачей, о которой слыхал много разных историй. Но на этой карте нет ничего, что в конце концов не привело бы меня и маленького человека в черном к тому самому столбу, у которого оказался и отец Чамако. Ортега знает все эти тропы.

— Значит, ничего нет? Совсем ничего?

— Нет, есть эта тропка, проложенная апачами. Рейнджеры так и не смогли ее обнаружить, хотя и знают о ее существовании. Они раз за разом загоняли апачей из Чихуахуа в самую реку, а затем наблюдали, как те на их глазах исчезают, словно дым в полночь. Если б мы знали место, где эта тропа выходит на Рио, у нас был бы шанс проскользнуть, как койоты, мимо головорезов Ортеги. — Шонто покачал головой. — Но нет такого белого на земле, который знал бы, где пролегает эта тропа апачей…

Слова его бессильно повисли в воздухе, и все четверо застыли в том усталом оцепенении, которое предшествует поражению. И тут в их угрюмое молчание ворвался слабый, тоненький голосок, позабытый ими.

— Сеньоры, я ведь не белый.

Шонто и его спутники разом обернулись. Чамако из тени выступил в круг света, очерченный лампой.

— Я индеец, сеньоры, и знаю, где проходит старая тропа.

Четверо мужчин пораженно обменялись взглядами, и в этот миг, пока дар речи только возвращался к ним, Чамако подумал, будто его укоряют за дерзость — выйти вперед, в круг столь мощных друзей Мексики. Он поклонился, скромно прося извинения, и вновь отступил в тень.

— Но, конечно, — тихо добавил он, — вы не станете доверяться проводнику-индейцу. Простите меня, сеньоры.

Шонто подошел к нему. Положив руку на тонкое плечико, он велел мальчугану подойти с ним к окну конторы. Он придерживал занавеску все то время, пока Чамако, подчиняясь ему, вглядывался через улицу на балкон Дома Франклина.

— Малыш, — сказал он. — Знаешь ли ты, кто этот невысокий человек, стоящий там, на галерее?

Глаза Чамако зажглись огнем гордости.

— Си, патрон, — вскрикнул он взволнованно. — Это Он! Кто еще способен стоять и глядеть так печально и величественно на ту сторону реки?

Шонто кивнул.

— Ты думаешь, он доверился бы индейскому мальчику?

Чамако вытянулся во весь свой рост — не выше четырех футов, да, быть может, пяти дюймов. В его ответе прозвучала вся гордость бедняка:

— Патрон, — сказал он, — ведь он сам когда-то был индейским мальчиком.

Чарли Шонто кивнул снова. Он покрепче сжал рукой плечи мальчика и повернулся лицом к остальным.

— Не знаю, как вы, — сказал он им, — а я только что нанял себе индейского проводника до Толтепека.

Мужчины за столом ничего не ответили, и снова Чамако по-своему истолковал их молчание.

— Патрон, — сказал он, обращаясь к Чарли Шонто, — а вы сами знаете, кто это стоит там, на галерее, печально глядя в сторону Мехико?

— Я могу высказать догадку несведущего человека, — ответил Шонто, — но не стану. Видишь ли, Чамако, мне не следует знать этого. Он — для меня всего лишь работа. Неважно, кто он такой.

Мальчик-индеец был ошеломлен, это было превыше его понимания.

— И вы стали бы рисковать своей жизнью ради человека, вам незнакомого? — спросил он недоверчиво. — Ради индейца в поношенном черном костюме белых людей? Низкорослого, смешного на вид человека в иностранной шляпе, длинноволосого, смуглого, как я? Вы сделали бы это, патрон, и задаром?

Шонто, ухмыльнувшись, потрепал его по голове.

— Ну, едва ли задаром, малыш.

— Тогда во имя чего же, патрон?

— Денег, малыш. Песос. Мучос песос.

— И только во имя этого, патрон?

Под этой настойчивостью ухмылка Шонто увяла. Он сделал легкий протестующий жест. Предназначался он одному Чамако. Об остальных Шонто просто забыл.

— Скажем так: я следил за выражением твоего лица, пока ты глядел на галерею с минуту назад. Так, амиго?

Черные глаза Чамако Диаса просияли, словно алтарные свечи.

— Патрон, — сказал он, — вам следовало родиться индейцем! У вас есть глаза в сердце!

Шонто с горечью усмехнулся.

— Что-то говорит мне, малыш, что когда мы повезем этой Ночью наш груз мимо Ортеги, нам будет недоставать глаз на затылке…

Чамако весь подался вперед, сжал большую руку стрелка и ободряюще похлопал по ней.

— Патрон, — улыбнулся он в ответ. — Не бойтесь. Если нам суждено умереть, мы умрем за справедливое дело. Мы потеряем только две свои маленькие жизни. А он, тот, что стоит на галерее, держит в своих руках жизни всех бедняков Мексики. Разве обмен не справедлив — наши жизни за все эти, другие, и за его?

Шонто взглянул на остальных.

— Что ж, Чамако, — ответил он. — Это только одна точка зрения на вещи. Прошу прощения, джентльмены, нам следует поторопиться, чтобы поспеть на поезд в Толтепек.

Он взял мальчика за руку и вышел на улицу. Хэллоран двинулся следом. В дверях он на миг задержался и, покачав головой, оглянулся на агента с шерифом.

— Знаете, что мы сделали? — спросил он их. — Мы только что поставили на кон пятьдесят миллионов долларов и будущее всей Мексики против ребенка-индейца из Чихуахуа, которого видели впервые в своей жизни, да и то меньше получаса…

Летя сквозь ночь, дилижанс подпрыгивал и раскачивался. Боковые фонари его, обычно потушенные, сегодня вовсю искрились и коптили. Казалось, они оповещали всех: тот «Конкорд» желает, чтобы его переправа через нижний брод была замечена издалека. Нижняя переправа — старая тропа апачей — была тем путем, избрать который мог ум, не слишком изворотливый, дабы избежать осмотра у заслонов «руралес»9, стоявших у верхней, основной, переправы.

Возница этого старого транспортного средства, собственности «Техасской Экспресс», модели с крытым матерчатым верхом, созданной для скоростной езды по дикому краю, был твердого мнения, что ум мексиканца настолько разветвлен, что в итоге оказывается совсем прост. Он столь замысловато петляет в своих латинских построениях, стремясь выглядеть мудренее, что обычно возвращается к исходному пункту.

Возница рассчитывал именно на эту его особенность.

Он рассчитывал, что когда пущенный в Эль-Пасо слух достигнет полковника Фульгенсио Ортеги, он скажет себе: «Ага! Эта безмозглая дилижансная компания американо полагает, что если она объявит, будто Эль Индио переправляют у нижнего брода, то я сразу решу, будто на самом деле они станут переправляться у нового, верхнего брода — и значит, я стану ждать их у нового, верхнего брода — а они тем временем беспрепятственно переправятся внизу. Что за дураки! Естественно, я стану следить за обеими переправами, и они прекрасно это понимают. Весь их расчет построен на том, чтобы лично я отсутствовал у нижнего брода. Они думают, что если прорываться сквозь мой заслон в мое отсутствие — это окажется куда более легким предприятием. Ну что же! Ай, Чихуахуа! Пусть идут. Пусть идут! Пусть поглядят, кто будет ждать их позорный дилижанс с его таинственным пассажиром у старого нижнего брода! Ха! К чему тягаться умом с Палачом из Камарго? Идиоты!»

Конечно, рассуждай полковник Ортега иначе, возница дилижанса жестоко просчитался бы, ибо весь его план был рассчитан именно на встречу с Палачом.

Возница, высушенный ветром, жилистый малый, потуже перехватил вожжи упряжки. Он поговорил с пристяжными и с коренниками, концом своего пятнадцатифутового возничьего кнута пощекотал уши одним, а ляжки — другим.

— Эгей, родимые, — крикнул он лошадям. — Так, так! — Склонившись над каретой, он обратился к закутанному, смуглолицему пассажиру, единственному пассажиру тряского дилижанса. — Хорошо ли вам, сеньор? — Говорил он по-испански, но изнутри не последовало никакого ответа.

«Какой храбрый малый, — подумал возница. — Подобных не так-то много встретишь в землях, лежащих южнее Рио, — да и в любых землях…»