Секс в кино и литературе - Бейлькин Михаил Меерович - Страница 12

Но Снаут в своём самоуничижении не слишком-то последователен. Он задумал оправдаться перед космическим разумом, адресовав ему мысли бодрствующего, а не спящего человеческого мозга. Для этого он решил послать в Океан рентгеновское излучение, наложив на него энцефалограмму Криса. Психолог усомнился в уместности такой “рентгеновской проповеди о величии человека” , особенно если она исходит от него. Ведь он не без оснований винил себя в смерти своей жены:

“– Мы поссорились. Собственно… Я ей сказал, как говорят со зла… Забрал вещи и ушёл. Она дала мне понять… не сказала прямо… но если с кем-нибудь прожил годы, то это и не нужно… Я был уверен, что это только слова… что она испугается и не сделает этого… так ей и сказал. На другой день я вспомнил, что оставил в шкафу яды. Она знала о них. Они были мне нужны, я принёс их из лаборатории и объяснил ей тогда, как они действуют. Я испугался и хотел пойти к ней, но потом подумал, что это будет выглядеть так, будто я принял её слова всерьёз, и … оставил всё как было. На третий день я всё-таки пошёл, это не давало мне покоя. Но… когда я пришёл, она была уже мёртвой”.

Ни один суд присяжных не признал бы Криса убийцей. Поэты, и в их числе Оскар Уайльд, прозорливее, когда речь идёт о садомазохизме:

Любимых убивают все,

Но не кричат о том.

Издёвкой, лестью, злом, добром,

Бесстыдством и стыдом,

Трус – поцелуем похитрей,

Смельчак – простым ножом.

Появление в доме ядов, инструктаж Хари по их применению, ссора супругов, уход мужа из дому вопреки угрозе жены покончить с собой, – всё это складывается в цепочку вовсе не случайных событий. Самоубийство Хари, конечно же, было спровоцировано Крисом: подсознательно он желал её мучений и смерти.

О том, что дело обстоит именно так, свидетельствует поведение Хари-3. Даже несмышлёный гость Сарториуса знает, как выйти из комнаты своего “хозяина”. Не то Хари – ей, случайно оказавшейся в разных помещениях с Крисом и потому впавшей в панику, надо открыть дверь вовнутрь. Но она с нечеловеческой силой (а сила у этого порождения Океана гигантская!) толкает её наружу, ломая сталь. С кровоточащими рваными ранами кожи и мышц, Хари вываливается сквозь дыру, образовавшуюся в стальной двери, к ногам Криса. Ещё ужаснее сцена её самоубийства с помощью выпитого жидкого кислорода. Правда, смерть мученицы сопровождается эротическими позами и конвульсиями, подозрительно похожими на оргазмические! Тем не менее, Наталья Бондарчук рассказывает, насколько серьёзно инструктировал её перед съёмкой Тарковский:

“ – Понимаешь, что такое выпить жидкий кислород? У неё даже нутра нет – всё сожжено…

Целую неделю после съёмки у меня болело горло, и я еле выговаривала слова, настолько сильно было психическое влияние этой сцены”.

Хари-3 калечит себя и умирает, но всякий раз воскресает: её тело тут же полностью регенерируется. Бесценная партнёрша для садиста! Крис – садомазохист, и его парафилия куда более серьёзный грех, чем латентная педофилия Гибаряна. И всё же, в конце концов, он согласился участвовать в затее Снаута.

Удалось ли воспитать у Супермозга дружелюбие к людям, выясняется в финале фильма. Вначале мы следим за Кельвином, подошедшим в сопровождении собаки к отчему дому. Его глазами мы заглядываем в окно и наблюдаем за отцом, хлопочущим внутри. Заметив Криса, тот выходит к вернувшемуся со звёзд сыну и обнимает его. Далее следует сцена, воссоздающая картину Рембрандта “Возвращение блудного сына”.

Поначалу всё увиденное вызывает у зрителя недоумённую оторопь. Он знает, что происходящее на экране невозможно, поскольку противоречит теории относительности. В соответствии с ней, космонавт, вернувшись из другой галактики, не может застать в живых собственных родителей. Странной и нелепой кажется сцена, когда на старика, двигающегося по комнате, с потолка льётся то ли вода, то ли кипяток, на что он не обращает ни малейшего внимания. Наконец, поза коленопреклонённого Криса, обнимающего ноги отца, слишком уж театральна. То, что хорошо в живописи или на сцене, неуместно в жизни.

Но потом всё выясняется: камера отходит вверх, и с высоты птичьего полёта мы видим отца Криса, его самого, деревья у дома, островок. Всё это стремительно уменьшается в размерах по мере удаления объектива от поверхности планеты. Наконец, остаётся лишь бескрайний Океан. Оказывается, Крис, его отец, дом, сад, пёс – модели людей и земных объектов. Их создал Океан. Зрители всё это время следили за поведением двойника Криса, каким, по версии внеземного разума, оно было бы, вернись космонавт домой на Землю.

Серьёзные перемены произошли и на станции. К её обитателям перестали, наконец, приходить их “гости”–любовники. Словом, инопланетный контакт осуществился к вящей славе человечества. Космический разум не только простил землянам их девиации и грехи, но и выразил это в духе библейской морали в образах, близких к живописи Рембрандта.

Тарковский, по большому счёту, не слишком-то отклонился от сюжетных линий Лема. Даже самые серьёзные изменения, внесённые им, не противоречат смыслу романа; напротив, они делают всё происходящее более логичным и обоснованным. Скажем, по Лему, “гостья” Гибаряна – это экзотическая громадная босая негритянка. Её одежда состоит лишь из“жёлтой, блестящей, как будто сплетённой из соломы, юбочки” . Как объект эротических фантазий подростка, такой образ вполне убедителен. Бесспорна и его художественная выразительность. Эпизод, когда Крис, ещё ничего не зная о “гостях”, находит в морге рядом с трупом Гибаряна африканку – один из самых захватывающих в романе: “Опуская край ткани, я заметил, что по другую сторону тела из складок высовывается несколько чёрных продолговатых бусинок или зёрен фасоли. Я замер. Это были пальцы голых ступней, которые я видел со стороны подошвы; яйцеобразные подушечки пальцев были слегка раздвинуты. Под пологом савана лежала негритянка. Она лежала лицом вниз, как бы погружённая в глубокий сон. <…> Ни малейшее движение не оживляло огромное тело. Ещё раз я посмотрел на босые подошвы её ног, и вдруг меня поразила одна удивительная деталь: они не были ни сплющены, ни сбиты тяжестью, которую должны были носить, на них даже не ороговела кожа от хождения босиком, она была такой же тонкой, как на руках и плечах. Я проверил это впечатление прикосновением, которое далось мне гораздо труднее, чем прикосновение к мёртвому телу. И тут произошло невероятное: лежащее на двадцатиградусном морозе тело было живым, оно пошевелилось. Негритянка подтянула ногу, словно собака, которую взяли за лапу”.

Помню, как сильно подействовал на меня этот эпизод, когда я впервые читал роман. Всё так; никто не сомневается в мастерстве и таланте Лема. Серьёзные сомнения связаны с другим: появление негритянки не могло бы послужить причиной самоубийства Гибаряна. Даже если бы её экзотической образ стал фетишем и лёг в основу девиации, это никак не умалило бы самооценки учёного и не ввергло бы его в депрессию. Напротив, материализацию своих детских фантазий он встретил бы с восторгом как долгожданный факт установления контакта с Океаном. Тарковский гораздо логичнее Лема: педофилия – бесспорный грех, куда более тяжкий, чем влечение к эротическому фетишу. Перверсия заслуживает осуждения. Только в этом случае оправданы слова Гибаряна, сказанные им перед смертью: “Я сам себе судья. Это не сумасшествие. Речь идёт о совести”.

Кстати, сама мысль о том, чтобы сделать Гибаряна педофилом, пришла к Тарковскому отнюдь не вопреки Лему. “Гость” Сарториуса в романе – мальчик в золотистой широкополой шляпе, топающий босыми ножками по полу и по временам заходящийся звонким детским смехом. Но коль скоро в фильме педофилия стала грехом Гибаряна и причиной его суицида, то режиссёру пришлось изменить тип сексуальных предпочтений Сарториуса. Соответственно, он перекроил и телесное воплощение его “гостя”. Но даже это сделано “по Лему”! В одном из эпизодов романа при мысли о “госте” Сарториуса Крису почему-то пришло на ум неясное представление о карлике. Что ж, Тарковский подчёркнуто покорно сотворил “гибрид” – некоего карлика с взрослым лицом и детским тельцем.