Мужчина ее мечты - Угрюмова Виктория - Страница 52

Двери распахнулись, и в красном мареве, плававшем перед глазами разъяренного и больного генерала, возник высоченный широкоплечий силуэт.

— А? Что?! — вскинулся Н. Н. — Кто посмел?

— Прошу прощения, — нагловато извинился агрессор.

В ушах у Кольцова звенели все колокола на свете, поэтому голос, хоть тот и показался смутно знакомым, определить было невозможно.

— У меня неотложное дело.

— Вон отсюда, наглец. Костя! Ты что там ушами хлопаешь? Кто сюда этого впустил?

— Костя в краткосрочном отгуле, — пояснил вошедший.

— Каком еще отгуле?

— Отдыхает. Ему спешно понадобился отдых после столкновения с горькой действительностью.

— Горькая действительность — это ты, что ли?

— Для него — да.

— А остальные? — В голосе Н. Н. против воли прозвучал интерес.

— Отдыхают. Нервы, усталость, недомогание. Ребята хорошие, их ругать не следует.

— Ты меня убивать пришел или как?

— Я — нет, — спокойно ответил незваный гость. — Я — или как…

Кольцов болезненно сощурился и после долгого вглядывания в плавающий туман обнаружил еще два или три нечетких контура.

— Я тебя узнал, — просипел он. — Ты — Даос.

— Верно, Николай Николаевич. Не могу утверждать, что приятно познакомиться.

— И чего ты хочешь от меня, Даос? Гонорара?

— Нет. Работа не выполнена, гонорара не будет.

— Он пришел со мной, — произнес другой голос. И он наверняка принадлежал молодой женщине.

«Черт знает что, — подумал генерал. — Привидение». А вслух спросил:

— Ты?

— Я, товарищ генерал. Решила, что вам будет особенно интересно узнать, как умер ваш товарищ, Сергей Злотников. Да и за вами должок.

— Что она тебе пообещала? — обратился Н. Н. к невозмутимому киллеру. — Сколько? Она же нищая, а я тебя озолочу.

— Не такая уж нищая, — жестко произнесла она. — Осталось кое-что на черный день.

— Так Жорж уволок эти железки для тебя? После всего, что было? После ребенка? После японца? Мать твою, он что — помешан был на тебе?!

— Любил. — Она присела рядом с ним на диван. Создавалось впечатление, что старые знакомые беседуют о днях минувших. Только текст не соответствовал изображению. Как принято говорить: не совпадали аудио— и видеоряд.

— Все-таки это ты Сережку Злотникова… — прохрипел генерал.

— А вы на что рассчитывали? Что его ангелы на небо забрали за благие деяния?

— Я говорил этим засранцам из экспертной службы: внимательнее, внимательнее осматривать. А они: «Синячок крохотный, от такого не умирают. Сердечный приступ, сердечный приступ». Я знал, что это японские штучки, я жабрами чувствовал. Тебя же похоронили? — спросил внезапно.

— Да. Прилично похоронили, венки с прочувствованными надписями, памятничек вполне пристойный… не могу пожаловаться.

— Да, Железный Дровосек своего добиваться умел. Ну и как он? Счастлив? Чего экспроприированным не пользуется?

— Жорж умер этой весной, — сухим и безжалостным голосом отвечала она.

— Что?! — В горле у генерала пересохло, и голос вылетал свистящий, как ветер в пустыне. — Как «умер»?!

— Как все. По-настоящему.

У этой девки, подумал Н. Н., ни нервов, ни сердца, видимо, нет, раз она так спокойно говорит о смерти Жоржа. А ему казалось, что из него выдернули позвоночник и теперь он больше никогда не сможет встать с этого утлого диванчика. Да и зачем ему теперь вставать и куда-то идти? Все. Жизнь закончилась — нелепая, жалкая и бессмысленная жизнь, в которой больше нет цели.

— Обошел, — простонал Кольцов. — Обставил. Снова обставил, сволочь! Мразь!

Он не замечал, как по посеревшим щекам текут потоком слезы, как прыгают посиневшие губы, как трясутся жирные руки. Он хрустел пальцами, бездумно и беспорядочно дергал себя то за воротник, то за полы шикарного дорогущего пиджака.

— Мразь, мразь, какая мразь! Как же так, умер… От чего?

— От жизни. — Ее голос пролязгал стальными гусеницами прямо по его несчастному мозгу. — От усталости.

— И теперь, даже если тебя убьют…

— Меня не убьют, — отчетливо произнесла она прямо у него над ухом. — Но даже если бы и убили — ему уже не будет больно. Уэсуги тоже не было больно, я знаю это. И Крису. И всем ребятам из «Фудо-мёо», которых ты предал и послал на смерть, — им тоже уже не больно. А вот твоя боль еще впереди.

Ему стало страшно и пусто.

— Не докажешь, — захрипел он. — «Фудо-мёо» не докажешь. Да и кому теперь дело?

— До денег всегда кому-нибудь найдется дело.

Она била по самому больному, по самому дорогому, что еще оставалось у него. Впрочем, генерал внезапно почувствовал, что ему становится безразлично, отберут у него деньги или нет, посадят его в тюрьму или не посадят.

«Обошел, обставил, убежал от боли и слез. И теперь смеется оттуда. А эта тварь явилась убивать меня, как когда-то Сережку Злотникова», — прыгали беспорядочные мысли.

А она продолжала упорно добивать его, словно вколачивала гвозди в крышку гроба.

— Доказать тоже получится. Единственного человека ты оставил в живых.

— Прошляпил, — прохрипел Кольцов.

— Перестраховывался. Надеялся, что он не выживет, а если выживет, то не вспомнит. А если вспомнит все-таки, то уже не выживет. Нет? Но ты демонстрировал начальству, как спасали всех, кого могли спасти, согласно твоему приказу.

Он улыбался тупой и бессмысленной улыбкой: «Опять переиграл. Опять оказался умнее и дальновиднее. Взял и умер! Как же теперь без него? И даже если пристрелить сейчас эту суку, то удовольствия никакого, потому что Железный Дровосек так и останется Железным. И ничто его не коснется».

— А документы?

— Сам он никогда бы не использовал, — охотно пояснила она. — Но мне оставил все. Потому что знал, что я не настолько честна и бескорыстна.

— Никто не может быть настолько честным и бескорыстным, — промычал Н. Н. — И не заикайся даже сравнивать себя и его. Сравнила божий дар с яичницей.

— Правда. Странно, что я с вами соглашаюсь, но соглашаюсь.

— Ты выиграла, — бесцветным голосом сказал Кольцов. — Но не сама. А только благодаря ему. Он сделал для тебя запасной вход в новую жизнь. Мы все есть только благодаря ему: ты, я, этот твой последний выживший из «Фудо-мёо». Все.

— Сейчас и ты умрешь, — усмехнулась она.

— Мои люди за дверью. — Он хватался за соломинку, но было видно, что делает это через силу, будто по обязанности, будто на самом деле ему уже неинтересно.

— Ни черта твои люди… — Она не договорила. Придвинулась ближе и почти нежно потянула к нему руку.

Кольцов отпрянул от нее в ужасе, вскрикнул, побагровел; глаза его выкатились из орбит, и он стал медленно оседать на сторону, стягивая за собой пушистое голубое покрывало.

— Удар, — констатировал Володька.

— Неприятная смерть, — подошел поближе Разумовский. — Никому бы не желал умереть от страха.

Ника смотрела на покойника широко открытыми глазами.

— Нам здесь больше делать нечего. Пошли, пока архаровцы не очнулись.

Все это время молчавший Макс внезапно произнес:

— Не могу отделаться от мысли, что он любил твоего Жоржа. На какой-то свой, извращенный, скособоченный, лад, но любил. Что за чертовщина в голову лезет?

— Правильно лезет, — согласился Игорь. — Типичная любовь-ненависть. Ни с тобой, ни без тебя, называется. Страшненькое чувство.

А сам в это время думал совсем о другом. Он думал о том, сделала бы Ника решающее, последнее движение, нанесла бы она смертельный удар, если бы Кольцов не опередил ее своей внезапной кончиной?

— Может, все-таки поедешь с нами?

Этот вопрос я задавала Максу уже в двадцатый или тридцатый раз.

— Спасибо, Лерка. Я бы с удовольствием. Но если здесь кто-то не останется, чтобы работать на износ, то теперешний бардак превратится в хаос. Не вешай нос, отдыхать я собираюсь теперь только у вас. За счет фирмы, разумеется. В апартаментах класса люкс.

— Ты береги себя, — посоветовал ему Игорь. — Кури поменьше. Витамины там всякие употребляй. Нервничай поменьше.